Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич
«Стенька Разин пошёл на новый приступ!» – понял Савва, со страхом взирая на огромное пламя пожара. Первым его желанием было бежать к пряслу, но, поразмыслив, он понял, что ничего там не увидит, а затоптать его могут, как это чуть не случилось этим утром.
Настя, зайдя в горницу, сразу поведала о пожаре, и на крыльцо выбежали жёнки приказчиков и Максим, за ними не поленилась выйти и Потаповна. Настя была рядом с ней, юлила вокруг, точно лисий хвост, но ключница глянула на неё строго.
– Вот явится Степан Ерофеевич и решит, допускать тебя в дом или что другое скажет.
Жёнки долго бы толкались на крыльце, глядя на пожар и суматоху, но из горницы стали криками звать раненые люди, и они поспешили к ним, и поперёд их Настя, дабы выказать своё усердие перед Потаповной. Та посмотрела ей вслед и промолвила:
– Чую, Саввушка, недаром явилась к нам эта девка. Как бы беды от нее не случилось.
Савва промолчал, и когда ключница ушла в горницу, спустился с крыльца и побрёл в сторону пожара, который взорвался (капитан Мигунов бросил на горящую поленницу куль пороха) мириадами искр, кои подхватил ветер и засыпал весь город. Несколько искр долетели до Саввы, он попытался отмахнуться от них рукой, а поймал первую каплю ливня, который через малое время обрушился на Синбирск сплошной и зыблемой сильным ветром стеной холодной воды. В один миг Савва весь промок до нитки и захотел побежать домой, как почувствовал, что кто-то крепко держит его за полу одежды. Савва обернулся и увидел, что это какой-то человек, явно раненый и обессиленный. Он не раздумывая подхватил его обеими руками и потащил к дому Твёрдышева. На ступеньках крыльца их осветила молния, и Савва увидел, что спасал он не солдата, не стрельца, а воровского казака, тот был в кафтане своего казацкого покроя, на поясе висела сабля.
– Ты кто? – спросил Савва. – Если от Разина, то у меня тебе спасения нет.
– Забыл ты меня, Савва, – слабым голосом вымолвил казак. – А мы с тобой вместе шли в Синбирск.
– Ужели Федот! – воскликнул Савва и, сняв с казака шапку, отёр ею его мокрое и грязное лицо. – Точно ты, Федот! Как тебя сюда занесло?
– Сверзился с прясла, чую, ногу сломал.
– Вот беда, – загоревал Савва. – Что же мне с тобой делать? В горнице полно раненых, жёнки чужие, воеводская девка шныряет и глазами стрижёт.
– Не оставляй меня, Савва! – взмолился Федот. – У меня в поясе золотые зашиты, я тебя не обижу.
– Разве дело только в деньгах, – сказал Савва. – Тебе сейчас не деньги нужны, а удача. – Он сорвал с пояса Федота саблю и швырнул за крыльцо. – Терпи и молчи. А лучше прикинься, что без памяти.
Савва сбегал за Максимом, и они отнесли Федота в подклеть, где положили на лавку в комнатке.
– Только что мы расстались с тобой, Максим, и опять довелось свидеться, – сказал Федот. – Видно, судьба не хочет нас отпускать друг от друга.
Савва вернулся с Потаповной. Ключница ощупала Федота со всех сторон, затем взяла в руку нож.
– Не порть, старая, штаны! – испугался Федот. – Они у меня камчатые и ни разу не стиранные.
– Наживешь новые, если жив будешь, – сказала Потаповна и отхватила ножом одну штанину выше колена.
Федот потел, скрипел зубами, но уже скоро его нога покоилась в лубках, а он сам жадно присосался к большой чаре зелена-вина, которого для него ключница не пожалела и налила всклень.
– Вы тут тихо живите, – предупредила Потаповна. – Особенно остерегайтесь Насти, не с добром она к нам пожаловала, хотя я ещё не поняла, что здесь надо воеводской сахарнице.
Ключница открыла дверь, от которой тотчас отпрянула Настя.
– А ты что здесь шлендаешь? – вскинулась Потаповна. – Ухом двери мерила?
– Что это там за человек такой? – не смутилась Настя.
– Не твоего ума дела! – отрезала Потаповна и плотно закрыла за собой дверь.
Максим сидел в поварне возле печи и глядел на приплясывающее в топке пламя. Ему домашний огонь всегда был приятен, казалось, от его тепла и света вдруг начинала оживать и грезить о чем-то небывалом и давнем сама душа, загораясь своим, тешащим человека чистым пламенем. Но сегодня Максим не испытывал этого приятного чувства, внезапное появление Федота встревожило и даже напугало парня, который то и дело из одного несчастья попадал в другую беду, и непременно с Федотом, поэтому он встретил его как знак близкой опасности.
В поварню пришла с ведром для воды Настя и сразу запустила в парня свои ядовитые коготки.
– Что ты дичишься меня? – защебетала она. – Я ведь тебя из лаза выпустила, а то бы сидел там, пока тебя мыши не съели. Ведь ты не синбирянин? Я и по говору чую, что ты пришлый. Где тебя Степан Ерофеевич нашёл?
– Откуда мне ведомо? – буркнул Максим. – Сирота я гонимая, и весь сказ.
– Ах, ты, моя сиротинушка, – Настя мягким бочком притиснулась к парню. – А как ты в лаз попал? Сам ты не мог его найти. Степан Ерофеич тебя куда посылал?
– Его и спроси, – Максим не имел сил отодвинуться от мягкой девки. – Что тебе дался хозяин? Он тебе не ровня.
– Ах вот как! – вспыхнула Настя. – Это мы ещё поглядим! Передо мной воевода осиновым листом вздрагивает, а твой Твёрдышев вот у меня где будет!
Она стиснула пальцы в костистый кулачок и сунула его под нос парня. Затем подхватила ведро с горячей водой и пошла в жилую избу. Возле комнатки Потаповны Настя замерла, ей послышался голос Твёрдышева:
– Что из того, что Настя пришла сюда? Не думай, мамка, лиха она не сотворит. Она бедовая и простецкая девка, здоровья у нее много и дури.
– Вот-вот, как раз дурь из нее и прёт! – сказала Потаповна. – От неё и нам беда будет.
– Мужа ей надо доброго и крепкого, чтобы приструнил, – засмеялся Твёрдышев. – Будет срок, и такой сыщется.
Последние слова привели Настю в крайнее возбуждение, она услышала в них то, что хотела услышать, и, поставив ведро подле двери, где находились раненые, побежала в подклеть, где, осторожно ступая по проходу, дошла до заветной двери, открыла её, проскользнула вовнутрь комнаты и затаилась в темном углу за печкой. Сердце Насти стучало так сильно и громко, что она прижала к груди ладони, чтобы никому этого ни было слышно. «Сейчас или никогда!» – шептала она себе.
Дверь отворилась, в комнату вошёл Твёрдышев, сел на лавку, снял сапоги, затем освободился от кафтана, штанов и, подойдя к иконе, сделал несколько поясных поклонов, неясно произнося слова молитвы.
– Охо-хо! – вздохнул Степан Ерофеевич, укладываясь на лавку. – Грехи мои тяжкие! Облегчи, Господи, мой сон и даруй светлое пробуждение.
Выждав некоторое время, Настя сняла головной платок, распустила завязки платья, и оно легко скользнуло на пол. Она сделала шаг вперёд и умоляюще глянула на образ Спасителя: «Помоги, Господи!» В два следующих шага она была уже возле лавки. Твёрдышев дышал легко и свободно. Настя вспорхнула на лавку, оболокла Степана Ерофеевича всем своим трепещущим телом и обожгла его губы медово-жгучим поцелуем.
– Ты что это, ополоумела, девка! – вскричал потрясенный девичьим приступом Твёрдышев. – Ах ты срамота синбирская! Вот прикажу твоему отцу Федьке, чтобы отбил тебе палкой все твои мягкости!
Однако Настя была не из тех, кто бежит от первого же отпора, она оседлала Степана Ерофеевича всем телом и начала его мять, тискать, щипать, щекотать, одаривая жадными и сладкими поцелуями. Степан Ерофеевич, наконец, сумел схватить Настю за руки и унять их.
– Что тебе от меня надо? – сказал он задышливым шёпотом.
– Возьми меня, Степан Ерофеевич, всю до крошечки! – залепетала Настя, обливаясь самыми настоящими горючими слезами. – Ноги тебе мыть, воду пить буду!
– О Господи! – жалобно вымолвил он. – За что мне такое наказанье? Недаром протопоп Анисим остерегал меня сегодня после исповеди, что явится бес искушать мою твердость в вере!
Твёрдышев столкнул Настю с лавки и встал.
– Не торжествовать бесу надо мной! Изыди, блудница, от лица моего!
Он упал на колени перед иконой и стал, ударяясь лбом и осеняя себя крестным знаменем, жарко молиться о спасении своей уязвленной бесовским искушением души.
