Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
Он положил ничего не писать на сей раз. Может статься, придет еще навестить его. Однако она не появлялась. Паче того, графу Потемкину сообщили, что она паки посетила князя Григория Орлова.
К вечеру следующего дня он получил записку:
«Батинька бесценный, скажи Штакельбергу, чтоб пришел завтра в десять часов. Теперь у меня мысли весьма устали и притом занята размышленьем о турецком разрушении мирного трактата отказом двух важных артикулов. И сие бродит в голове, а завтра со всяким прилежанием войду в твои дела, кои всегда охотно зделаю, душа милая».
Ей, вестимо, доложили, что он почти здоров теперь. А то, что она заботится о его наместничестве в Польше, сие не плохо. Удалится он туда и будет сам себе царь. И никакая Екатерина ему не надобна будет… Однако, сей Штакельберг, сможет ли сделать что дельное? Вот вопрос! И турки не спят, уже артикулами упражняются. Надобно все же самому идти к императрице.
Без предупреждения он явился в час, когда она обычно находилась в кабинете. Екатерина встретила его спокойно.
Говорили о турецких замашках, Штакельберге, политике с Турцией и Польше, мало-помалу граф перешел на приватные объяснения, перешедшие паки в ссору. Екатерина в основном не отвечала на его выпады, слезы текли, прекращались и снова текли. Потемкин, брызгая слюной доказывал, каковая она скрытная, слишком чувствительная и плаксивая, неверная, непостоянная, ничего не понимающая и тому подобное. В конце концов, она выбежала из кабинета, оставив его разъяренного, стоящего к ней спиной. Потемкин не сразу понял, что ее нет, повернувшись, остановился на полуслове. В раздражении, он вышел, хлопнув, как всегда в таких случаях, дверью. Екатерина, конечно, слышала треск дверей и, зажав уши, кинулась в кровать. Всю ночь, не спавши, на утро, выговаривая ему все свои обиды, написала ему длинное письмо. Получив его и прочитав, все крайне несогласный с половиной из него, Григорий Александрович направился с ним к императрице.
Бросив его на стол, он принялся доказывать, что он не считает ее неблагодарной, злобливой, не любящей и так далее, как она утверждает в оном письме. Екатерина, не дослушав его и ни слова не говоря, взяла его и порвала, затем сожгла.
Она молчала, он тоже ничего не говорил. Пауза затянулась. Она шагнула к нему, поцеловала в щеку. Он не ответствовал, а, сморщившись, сказал, что весьма недоволен всем происходящим. Резко развернувшись, удалился. Екатерина, с пылающими щеками смотрела ему вслед.
* * *
Шагая широким шагом, едва зашед к себе, он с ненавистью сбросил с себя камзол, накинул свободный шелковый халат и уселся за стол. Перед ним лежали готовые к письму бумага и перо. Хотелось написать объяснительное нежное письмо, но обидные мысли кипели, и он сидел, кусая до крови ногти. Так ничего не написал, ожидая письма от нее. Екатерина прислала его через час.
«Друг мой, вы сердиты, вы дуетесь на меня, вы говорите, что огорчены, но чем? Тем, что сегодня утром я написала вам бестолковое письмо? Вы мне отдали это письмо, я его разорвала перед вами и минуту спустя сожгла. Какого удовлетворения можете вам еще желать? Даже церковь считает себя удовлетворенной, коль скоро еретик сожжен. Моя записка сожжена. Вы же не пожелаете сжечь и меня такожде? Но естьли вы будете продолжать дуться на меня, то на все это время убьете мою веселость. Мир, друг мой, я протягиваю вам руку. Желаете ли вы принять ее».
Прочитав ее, Потемкин закусил губу, нежданные слезы выступили на глазах: Боже, как же она умна! Как ему без нее скушно! Как бы хотелось пойти к ней, сказать, как плохо ему без нее… Но присутствие во дворце Завадовского не дает ему покоя и возможность пойти на примирение. Что же делать? Сей вопрос его изрядно измучил, и он, надеясь, что она вернется к нему, написал примирительное письмо о своих надеждах жить с ней душа в душу.
Ответ поступил через три дня:
«Душу в душу жить я готова. Токмо бы чистосердечие мое никогда не обратилось мне во вред. А буде увижу, что мне от нея терпеть, тогда – своя рубашка ближе к телу.
Переводы денежные оставьте, как оне теперь суть в Голландии тянуть будут деньги часто в Черное море. Душа милая, голова болит, писать неловко».
Вот тебе и ответ! Теперь он просто ненавидел ее. Вместо того чтоб позвать, сказать ласковые слова, у нее «рубашка ближе к телу» и голландские дела! Все, хватит! Ни единого письма более!
Екатерина ждала ответной записки неделю, не выдержав, она написала ему:
«Гневный и Высокопревосходительный Господин Генерал Аншеф и разных орденов Кавалер. Я нахожу, что сия неделя изобильна дураками. Буде Ваша глупая хандра прошла, то прошу меня уведомить, ибо мне она кажется весьма продолжительна, как я ни малейшую причину, ни повода Вам не подала к такому великому и продолжительному Вашему гневу. И того для меня время кажется длинно, а, по нещастию, вижу, что мне одной так и кажется, а Вы лихой татарин».
Куда деваться? Неделя, все-таки, срок… Он ей ответил, что он паки занемог, а она, стало быть, загордилась и гневается на него не знамо за что.
Она немедля отвечала:
«Пора быть порядочен. Я не горжусь, я не гневаюсь. Будь спокоен и дай мне покой. Я скажу тебе чистосердечно, что жалею, что не можешь. А баловать тебя вынужденными словами не буду».
* * *
Не забывая о своих прямых обязанностях, Екатерина изволила приказать генерал-полицмейстеру, а с прошлого года генерал-аншефу Николаю Ивановичу Чичерину следить, чтобы в столице не выпускалась крамольная литература, указав особливо на книгоиздателя Николая Ивановича Новикова, потребовав узнать, как можно более, что из себя представляет сей книголюб. Государыня весьма уважала генерал-полицмейстера, коий служил в сей должности десять лет. В то время, когда правительством было обращено внимание на строительное дело в Петербурге, и для правильного ведения его была образована «Комиссия о петербургском строении», самым влиятельным лицом тогда сделался генерал-полицеймейстер Чичерин. Опричь того, за период его нахождения в сей должности, были построены: Верхнелебяжий и Каменный мосты, освящена лютеранская церковь Святой Екатерины, открыт первый Родильный госпиталь, появились доски с названиями улиц на немецком и русском языках, началась прокладка подземных труб для канализации, усилен контроль за содержанием городских кладбищ. Все оное Екатерина высоко ценила.
Чичерин не замедлил с донесением и вскорости доложил императрице,
