Софья Бородицкая - Две невесты Петра II
«Теперь дело сделано, — с мстительной радостью подумал Остерман, — теперь-то с этим семейством покончено». И он облегчённо вздохнул.
Андрей Иванович не ошибся. Почти сразу же после его утреннего разговора с государыней вышел её строгий указ, повелевавший братьям ссылаемого в Берёзов князя Алексея немедленно отправиться в места не столь отдалённые.
Сергей Григорьевич, лишённый всех должностей, был сослан в Ранненбург. Ивану Григорьевичу предписывалось отбыть в Пустозерск. Князь Василий Лукич ссылался в Соловецкий монастырь. Александр Григорьевич был отправлен на Каспийское море простым матросом. Их сестра была заключена в монастырь в Нижнем Новгороде. Всем им было строго запрещено самовольно отлучаться куда-либо, да и сделать это вряд ли было возможно из-за сурового караула, не оставлявшего надзора за ссыльными ни днём, ни ночью.
Кроме того, следом за указом об опале вышел новый строгий указ, где всё имущество не только князя Алексея, но и всех его братьев было конфисковано в казну, за исключением подмосковного имения Горенки, которое перешло в личную собственность государыни.
Глава 10
Путь опальных ссыльных в Берёзов был долгим и трудным. По Сибири передвигались водой на ветхом судне, на котором в бурю все чуть не погибли. Больная Прасковья Юрьевна всю дорогу не вставала с убогого жёсткого ложа и молила лишь о том, чтобы Господь забрал её, помиловав всех остальных. К счастью (к счастью ли?), все пережили бурю и продолжали путь дальше.
Бескрайние болота, покрытые кочками, над которыми по утрам стлался густой туман, подступали к самой реке.
Наконец показался и конечный пункт, определённый указом для бессрочного проживания всего семейства Долгоруких. К городку подходили к вечеру, и, к удивлению столпившихся на палубе ссыльных, Берёзов вдруг оказался не на болоте, а на довольно высоком берегу, поросшем тонкоствольными белыми берёзками, листья которых из-за наступившей уже осени пожелтели, ветки деревьев оголились и только кое-где трепыхались пожухлые листочки.
От частых дождей бревенчатые, большей частью одноэтажные, приземистые дома почернели, словно после пожара.
Всё семейство опального князя поместили в доме, в котором ещё совсем недавно проживал светлейший князь Александр Данилович Меншиков с дочерьми и сыном.
Домик был невелик и почти без мебели. Чтобы не стеснять семью князя Алексея, Иван с молодой женой поселились в небольшом сарае, который решено было обустроить, сделать пригодным для жилья.
Старый князь был мрачен, неразговорчив. Поместив дочерей вместе с больной супругой, сам он занял небольшую комнатёнку, более похожую на чулан. Она такой и была при Меншикове, там хранились съестные припасы.
Несколько дней князь Алексей лежал в своём убогом жилище на жёстком тюфяке, набитым соломой и брошенным на пол. Он лежал молча в темноте с одним лишь желанием: чтобы его оставили в покое. Горькие мысли и запоздалое раскаяние терзали его душу. Один и тот же вопрос не давал ему покоя ни днём, ни ночью: что сделал он не так? Что послужило роковой ошибкой? Но перебирая в памяти недавние события, он не винил себя ни в том, что толкнул дочь на незаконную связь с молодым государем, ни в том, что почти заставил сына подписать подложное завещание больного государя.
— Нет, нет, — ожесточаясь сердцем, твердил старый князь, — в том нет моей вины. Каждый на моём месте сделал бы то же самое. Виноваты во всём только они, они! Во всём виновата только эта дура Катька, всё мечтавшая о своей дурацкой любви к этому...
Он даже не желал вспомнить имя жениха дочери, от которого он сам заставил её отказаться.
— А этот дурак Ванька? — При мысли о сыне старый князь даже поднялся со своего ложа и сел.
Да, да, именно его родной сын, будучи так близок к государю, не сумел (может, не захотел?) ничем воспользоваться!
— Да где ему? — продолжал почти вслух князь Алексей. — Ему бы лишь за бабами бегать! И сколько ни бегал — всё мало! Словно решил всех московских баб поиметь, вот и получил!
Горькие мысли о своей загубленной судьбе подкосили его силы, и он вновь свалился на жёсткое ложе.
Они, они, только они виноваты в том, что с ним сейчас творится! Неукротимая злоба на всех, а более всего на родных детей: княжну Катерину и сына Ивана — овладела им, заставив вскочить. Он выбежал из своего убежища и огляделся.
Была глухая тёмная ночь, лишь там, где помещались жена с дочерьми, горела лампадка, и её слабый свет узенькой полоской пробивался из-под двери.
Постояв немного возле этой двери, князь Алексей хотел было войти туда, но передумал, вернулся к себе в чулан, лёг ничком на жалкую постель и, обхватив голову руками, крепко сжал её.
Впервые мысль о больной жене шевельнулась в нём жалостью к ней. Её-то ему не приходилось ни в чём обвинять. Она всегда была противницей всех его затей — и с дочерью, и с завещанием, — предсказывая всякие беды из-за этого.
«Накаркала», — неожиданно зло подумал он о жене.
Он заснул, не смирившись и не простив никому, считая всех виновными в своём теперешнем несчастье.
Через несколько дней после поселения в Берёзове Прасковья Юрьевна попросила княжну Катерину позвать к ней невестку — жену Ивана.
— Наталью, что ли? — уточнила княжна, словно у Прасковьи Юрьевны была не одна невестка.
— Её, её, Катеринушка, — слабым от болезни голосом сказала она.
Княжна Катерина пошла звать Наталью, которую невзлюбила с самого первого дня. Невзлюбила за её любовь к брату Ивану, за то, что презрев все опасности, она, эта девчонка, нашла в себе мужество и силы добиться своего, заполучить любимого человека. Катерина знала, что даже перед самой свадьбой князь Иван сомневался, стоит ли ему жениться вообще. «Женился только оттого, что эта несмышлёная девчонка влюбилась в него и добилась своего», — думалось княжне.
Она нашла невестку в их с князем Иваном сарайчике. Они сидели рядышком, обнявшись, и о чём-то тихо переговаривались. Смеялись. Острая ревнивая зависть кольнула княжну в сердце.
Увидев вошедшую, Наталья смутилась, отстранилась от мужа. Князь Иван, заметив сестру, встал, пошёл ей навстречу и спросил, улыбаясь:
— Что это вы, княжна, соизволили посетить наши апартаменты?
Княжна Катерина ещё не бывала в сарайчике, где поселился её брат с молодой женой.
— Матушка просила, чтобы Наталья у неё побывала, — не отвечая на шутливое приветствие брата, сказала сестра.
— Что, матушка плоха? — посерьёзнев, спросил князь Иван.
— Не знаю, — пожала плечами княжна. — Так не забудь побывать у неё, — напомнила она и направилась к выходу, не в силах видеть сияющее счастьем лицо Натальи.
Княгиня Наталья, обеспокоенная приглашением свекрови, почти сразу же за золовкой пошла в дом, где разместилось всё семейство.
Войдя в комнату, где жила свекровь, она увидела её сидящей на постели. Опустив голову на руки, та плакала, и слёзы сочились сквозь тонкие исхудалые пальцы её рук. Рядом с нею никого не было. Тусклый свет серого дня едва пробивался через мутные стекла маленького оконца. Тяжёлый, спёртый воздух, какой бывает там, где лежит тяжелобольной, перехватил дыхание Наталье, едва она переступила порог жалкого жилища.
Княгиня Прасковья, услышав шаги, разом отняла руки от лица и повернулась к вошедшей.
— Пришла, голубка, пришла, — попыталась улыбнуться княгиня бескровными губами.
— Княжна Катерина сказывала, что вы, матушка, видеть меня желали.
— Да, да, голубка, давно хотела с тобой поговорить, да вот видишь сама. — Княгиня Прасковья обвела вокруг себя обессиленной рукой. — А ты садись, садись, голубка, — продолжала она, отодвигаясь к стене и указывая невестке место на постели рядом с собой.
Встревоженная неизвестностью Наталья присела на край постели.
— Ещё ранее, до вашей с Ванюшей свадьбы, мне следовало поговорить с тобой. Тогда, может, и не было б для тебя всего этого...
— Чего не было бы? — всё более и более волнуясь, спросила Наталья.
— Может, тогда и не случилось бы для тебя всего этого несчастья.
— Это отчего же? — ещё ничего не понимая, сказала Наталья.
— Оттого, голубушка, — ответила княгиня.
Тяжело повернувшись, она приподняла подушку и достала оттуда маленький свёрток. Княгиня Наталья с любопытством и какой-то тревогой молча следила за всем, что делала свекровь.
Ата, вновь привалившись к подушке, положила перед собой свёрточек и медленно развязала его.
— А всё из-за этого, — наконец проговорила Прасковья Юрьевна, разворачивая чистую белую тряпицу и вынимая из неё детскую рубашечку, обшитую кружевом.
— Из-за этой рубашечки? — удивлённо спросила княгиня Наталья.
