Конн Иггульден - Врата Рима
С Марием Метелла легко сносила смешки матрон, судачивших о ее бездетности у нее за спиной. С Марием она могла стоять перед всем миром с пустой утробой и улыбаться, а не заходиться в крике. Без Мария она не отваживалась выйти на улицы в одиночестве и начать жизнь заново, беглянкой без гроша в кармане.
За воротами прогрохотали подбитые металлом сандалии, и Метеллу охватила дрожь. Очень скоро бои дойдут и до них. Грабители и мародеры, которые следуют за Суллой, разобьют железные ворота старого городского дома. Первые два дня ей еще сообщали новости, пока гонцы тоже не сбежали. Люди Суллы ворвались в город и брали улицу за улицей, пользуясь преимуществом, созданным для них самим Марием: Перворожденный стоял на стенах, и основные силы не участвовали в сражении почти всю первую ночь. К утру Сулла укрепил позиции и теперь спокойно продвигался вперед, тащил по улицам осадные машины, чтобы разбивать баррикады, ставил вдоль дорог шесты с головами марианцев. Говорили, что сожгли великий храм Юпитера, и пламя было такое жаркое, что мраморные плиты трескались и взрывались, а массивные колонны с оглушительным грохотом падали на Форум. Гонцы утверждали, что это недобрый знак, что боги недовольны Суллой; правда, на ходе войны это, похоже, не отразилось.
Потом донесения иссякли, и ночью Метелла поняла: победные песни, эхом разносившиеся по Риму, вырывались не из глоток Перворожденного.
Метелла подняла руку к плечу и оттянула от тела полосу ткани. Она повела плечом и дала материи упасть, потом освободила второе плечо. Одежда соскользнула на землю, окружив Метеллу матерчатым озером. Обнаженная, она переступила через него, повернулась спиной к воротам и пошла сквозь арки и двери в глубину дома. Воздух слегка холодил открытую кожу, и Метелла снова вздрогнула, на сей раз с примесью удовольствия. Как странно ходить обнаженной по этим официальным комнатам!
На ходу она сняла браслеты и кольца и положила горсть золота на стол. Обручальное кольцо Метелла оставила, потому что поклялась никогда его не снимать. Метелла вынула ленты из волос и тряхнула головой, чтобы сжатые волны расправились и рассыпались по плечам.
Она вошла в купальный зал и ощутила, как пар покрывает ее крошечными блестящими капельками. Метелла вдохнула и дала теплу заполнить легкие.
Вода в глубоком бассейне была нагрета — последнее задание для слуг и рабов перед уходом. Метелла со вздохом опустилась в прозрачную воду, казавшуюся темно-синей над мозаичным дном. Прикрыла глаза и стала вспоминать годы, проведенные с Марием. Она никогда не возражала против долгих месяцев, которые он проводил с Перворожденным, вдали от Рима и их дома. Знай она, как мало им отведено времени, ходила бы в походы вместе с ним. Только к чему теперь бессмысленные сожаления?.. Из глаз снова потекли слезы, без усилий и без напряжения.
Метелла вспомнила, как Марию впервые дали офицерский чин, как он всякий раз радовался новому повышению. В молодости он был очень красив, а любовью занимался увлеченно и страстно. Когда мускулистый молодой солдат сделал ей предложение, Метелла была невинной девушкой и не знала о мрачной стороне жизни, о боли, когда год за годом проходят без детей и без радости. Все ее подруги выдавливали из себя одного орущего младенца за другим. Иногда при виде чужих детей у нее разрывалось сердце от ощущения немыслимой пустоты. В те годы Марий все больше и больше времени проводил вдали от нее, не выдерживая ее злости и обвинений. Она даже надеялась, что он найдет себе любовницу, и сказала ему, что примет ребенка от такого союза как своего собственного.
Марий нежно взял ее голову в обе руки и поцеловал.
— Для меня есть только ты, Метелла, — сказал он. — Если судьба и лишила нас этой радости, я не стану плевать ей в лицо.
Метелла думала, что рыдания, раздиравшие ей горло, никогда не закончатся. Наконец Марий поднял ее и отнес в постель, где был так нежен, что в конце она снова заплакала. Он был хорошим мужем, хорошим человеком.
Она протянула руку к краю бассейна, не открывая глаз, и нащупала тонкий железный кинжал, который оставила там. Один из кинжалов Мария, который ему подарили после того, как его центурия неделю удерживала горный форт против огромной армии варваров. Метелла зажала лезвие двумя пальцами и, не глядя, направила его к своему запястью. Она глубоко вздохнула; внутри у нее все успокоилось и как будто онемело.
Лезвие разрезало кожу, почему-то без боли. Боль осталась далекой и почти незаметной, а Метелла видела перед собой все новые картины из прошлого.
— Марий…
Ей показалось, что она произнесла его имя вслух, но зал была неподвижен и тих. Синяя вода в бассейне стала красной.
Корнелия нахмурилась.
— Я не уйду отсюда! Это мой дом, и сейчас тут не более опасно, чем во всем остальном городе.
Цинна огляделся: от улицы дом отгораживали тяжелые ворота. Дом, который он дал дочери в приданое, был скромной одноэтажной постройкой из восьми комнат, красивой и уютной, но сейчас он предпочел бы увидеть уродливую крепость за высокой кирпичной стеной.
— Если сюда придет толпа или люди Суллы, которые так и смотрят, кого бы изнасиловать и что разрушить…
Голос отца дрожал от сдерживаемого чувства, однако Корнелия была непреклонна.
— Чтобы справиться с толпой, у меня есть охранники, а Суллу не остановит никто в Риме, если этого не смог Перворожденный, — ответила Корнелия.
Голос юной женщины оставался спокоен, хотя изнутри ее снедали сомнения. Верно, дом ее отца больше походил на крепость, но этот дом принадлежал ей и Юлию. Именно здесь он будет ее искать, если выживет.
Голос отца почти сорвался на визг.
— Ты не видела, что творится на улицах! Стаи зверей ищут легкой добычи! Я и сам не пошел бы без охраны! Дома жгут и грабят! Царит хаос!
Он потер лицо руками, и дочь заметила, что он не побрился.
— Рим это переживет, отец. Разве ты не хотел переехать за город, когда год назад начались бунты? Если бы я тогда уехала, то не встретилась бы с Юлием и не вышла бы замуж.
— И зря не переехал! — яростно воскликнул Цинна. — И тебя не забрал. Ты не подвергалась бы здесь опасности…
Корнелия приблизилась к нему и протянула руку, чтобы дотронуться до его щеки.
— Успокойся, отец, успокойся. Ты испортишь себе здоровье. Этот город уже видел беспорядки. Все пройдет. Со мной ничего не случится. Лучше бы ты побрился.
В глазах Цинны блеснули слезы. Корнелия сделала еще шаг, и он крепко сжал ее в объятиях.
— Осторожней, старик! Я в деликатном положении.
Отец выпрямил руки и вопросительно воззрился на нее.
— Беременная? — переспросил он хриплым от нежности голосом.
Корнелия кивнула.
— Моя прелестная девочка… — сказал он и снова обнял ее, на сей раз осторожнее.
— Ты будешь дедушкой, — прошептала она ему на ухо.
— Корнелия, теперь ты обязана пойти со мной. В моем доме безопаснее, чем здесь. Зачем рисковать? Пошли домой.
Слова отца затронули струну в ее сердце. Она так хотела позволить ему увести себя в безопасное место, так хотела снова стать маленькой девочкой — но не могла. Корнелия покачала головой и через силу улыбнулась, пытаясь смягчить свой отказ.
— Оставь мне больше охранников, если так тебе будет спокойнее. Теперь мой дом здесь. Здесь родится мой ребенок, а когда Юлий вернется в город, первым делом он придет сюда.
— А если его убили?
Корнелия закрыла глаза от резкого укола тоски; слезы ожгли глаза под веками.
— Отец, пожалуйста, не говори так… Юлий обязательно ко мне вернется. Я… я уверена.
— Он знает о ребенке?
Она не открывала глаз, пытаясь успокоиться. Она не будет плакать, хотя в глубине души хотелось уткнуться отцу в грудь и дать себя унести.
— Еще нет.
Цинна, присев у журчащего бассейна в саду, вспомнил, как разговаривал с архитектором, когда готовил дом для дочери. Как давно это было!
Он вздохнул.
— Твоя взяла, дочка. Только что я скажу матери?
Корнелия села рядом.
— Скажешь, что я здорова, довольна жизнью и примерно через семь месяцев произведу на свет ребенка. Скажешь, что я готовлю дом к родам, она поймет. Когда на улицах снова станет спокойнее, я пришлю к тебе гонца и сообщу, что у нас хватает еды и мы здоровы. Все очень просто.
Отец попытался заговорить строже, но его голос сорвался:
— Пусть этот Юлий только попробует не быть тебе хорошим мужем — и хорошим отцом. Прикажу его побить палками! Нужно было сделать это еще тогда, когда я узнал, что он бегает к тебе по моей крыше.
Корнелия вытерла глаза рукой, загоняя тревогу поглубже, и заставила себя улыбнуться.
— Ты не такой уж суровый, отец, и не пытайся притворяться.
Цинна скорчил гримасу. Долгое время оба молчали.
— Я подожду еще два дня, а потом прикажу охранникам забрать тебя домой.
