Владимир Личутин - Раскол. Роман в 3-х книгах: Книга I. Венчание на царство
...Вот и Неронов навестил, точил, пошто, де, греков чту и Арсения-чернца в патриаршьем дому в подклети заселил, со своих рук кормишь-поишь и до святых книг допустил. Заплутай он и по своим еретическим чарам выправит да такой каши наварит, что и веком не расхлебать... А пото и допустил его, что вельми грамоте учен, а вы волокетесь по Писанию, как худая телега: того и гляди – развалится. Попробуй обряди церковь в золотые одежды, коли ни священниц достойных, ни дьяконов, ни подьяков. Приедет поп на Москву, чтоб ставиться на новое место, велишь ему Апостолов читать, а он и ступить не умеет; велишь Псалтырь дать – и по тому едва бредет; велишь хоть ектиниям его научить, а он и к слову пристать не может; велишь начинать с азбуки, а он, поучившись немного, просится прочь... Такова земля наша, Иоаннушко, что не можем найти, кто бы грамоте горазд. Так отчего же не чтить греков и наших киевских любомудров, ежели от них пришла наша вера и не надобно нам иной? И если свет Божественный освещает путь наш, то истекает он от Златой Софии Цареградской. И нам ли пыщиться на тою Премудрость, из коей мы испили лишь глоточек, да и захмелели в гордыне и норовим заплутать? Да и заплутали, нагородили огорожу – не разобрать. А коли заблудились, так давайте вместях выбираться на истинную тропу и негоже ереститься, уповая на глупость свою... Эх, Неронов, лесная голова... Уверяешь прихожан своих, сбиваешь с пути, де, у греков лживая вера, а у нас истинная. Значит, и вселенский патриарх непроточен демонами? И все благословение его неискренне? И патриархам первым русским нету веры, коли ставлены на престол греками? Остепенись, протопоп, вспомни заповедь святого Феодосия Киевопечерского. Заповедал он: «Берегитесь кривоверов и всех бесед их, ибо и наша земля наполнилась ими. Если кто тебе скажет: „Ваша и наша вера от Бога“, – то ты, чадо, ответь так: «Кривовер! Или ты и Бога считаешь двоеверным! Не слышишь ли, что говорит Писание:
«Един Бог, едина Вера, едино Крещение».
И не зря остерегал Феодосии. Эвон куда загнули мы, уж и крестимся-то, как папежники, позабывши Дух Святый; да и пьют священницы, вконец позабывши Господа, а после, одурев, бродят по городу, не чая Божьего гнева, и орут бестолково, как онагры, страмя монаший чин. Отдам-ка нынче же своим стрельцам команду, чтоб, нетрезвого попа завидя, хватали немедля и волокли в застенки, и сажали в колодки на длинную чепь да на хлеб с водою. Пусть ведают греховодники: от кого отступился Бог, на того изливается гнев Его. В Святом Писании сказано, что не погрешите истине и правилам святых отец, ежели возьмете бич и погоните из церкви соборной прелюбы творящих и прочих беззаконников. И как иначе вразумить заплутая, падшего во гноище? Да и что взять с паствы, с холопишки и рабичишки, чему научать их с амвона, коли вконец испроказился пастырь его, если в церковь прибрел он не ради спасения своего, но ради покормки. Нынче же призову всякого попа, большого и малого, пред очи свои и вопрошу: «Ты поискал Исуса для Исуса или для хлебы куса?»
...Ох-ох, предался соблазну, во гресе заблудился народ, не убоясь страху, а хотят душу спасти...
2
Из челобитной к царю на Никона:
«... Иные ставленники-попы пропадают и живот свой мучают в Москве, к слушанью ходят, да насилу недели в две дождутся слушанья, ждут до часу шестого ночи, зимнею порою побредет иной ночью к себе на подворье, да и пропадет без вести, а нигде на патриарховом дворе пускать не велено. При прежних патриархах ставленники все ночевали в хлебне безденежно, а нынче при Никоне и в сенях не велят стоять, зимою мучатся на крыльце. При прежних святителях до самых крестовых сеней и к казначею, и к ризничему, и в Казенный приказ рано и поздно ходить было невозбранно; а нынче у святителя устроено подобно адову подписанию, страшно приблизиться и ко вратам, потому что одне ворота и те постоянно заперты.
...Год тому назад нового города Корсуня протопоп приезжал с святительской казною, дьяку Ивану Кокошилову и жене его, и людям рублей по десять перешло от него и казну приняли; надобно было взять от него еще и отписки, он тут денег не дал и за то волочился многое время, и, не хотя умереть голодною смертью, голову свою закабалил в десяти рублях, да жене дьяка отнес, а она у него взяла. В это время по твоему указу бит кнутом за посул Крапоткин; дьякон испугался, чтоб протопоп не стал бить на него челом, да и скажи патриарху, будто бы протопоп подкинул жене его десять рублей, и патриарх приказал его же, протопопа, посадить на цепь и, муча его в разряде долгое время, в ссылку сослать велел, а вор по-старому живет да ворует.
...Да он же, Никон, велел по всей патриаршьей области переписать в городах и уездах все приходы и данью обложил вновь, да в окладе же велел положить с попова двора по 8 денег, с дьяконова по алтыну, с дьячкова, Пономарева и просвирнина по грошу, с нищенского по 2 деньги, с четверти земли по 6 денег, с копны сена по 2 деньги. Татарским абызам жить гораздо лучше! Видишь ли, государь, свет премилостивый, что он возлюбил стоять высоко, ездить широко...»
Держи тело в туге и нуже – душу свою спасешь.
Пред постом 1653 года прислал Никон в Казанский собор протопопу Иоанну Неронову память, подобную вселенской грозе: де, по преданию св. апостол и св. отец не подобает в церкви метания творить на колену, но в пояс бы вам творить поклоны; еще тремя персты бы есте крестились.
Сошлись протопопы в крестовой келейке Неронова в его дому, где остановилась постоем и была с любовью принята большая семья Аввакума с чадами, домочадцами и челядью. Не по разу прочитали священницы патриаршью вестку, перенимая бумагу друг у друга и не вверя глазам своим: всё полагали, сердешные, нехитрым умом своим, что случаем обознались, не то вычитали, убогонькие, и не так поняли святительское слово, но когда, решившись, проникли в аспидную темь столбца, то ужаснулись сразу, сердца их задрожали, озябли тоскою. Аввакум долго не решался взглянуть на учителя, а когда поднял глаза, то не признал Неронова: куда-то подевалась блескучая яркость его взгляда и скорая острота ума, ибо немо, мертво сутулился протопоп с краю лавки и смотрел зальдело, остойчиво куда-то внутрь себя, в само брюхо свое, как могут заглубляться лишь великие затворники и молчальники. Веки Иоанна вдруг покраснели, обметались сыпью, будто крапивницей ожгло, и почудилось Аввакуму, что Неронов заплакал. Мысленно повинился Аввакум пред учителем, будто он-то и обманул в чем, и горько зажалел того, сникшего и загорюнившегося. Подать бы гневное слово? растопыриться перьями? Хитрое ли дело вскинуть в низкий потолок велий вопль негодования. Но вольно ли молодому пехаться поперед батьки? И лишь закряхтел Аввакум – и не решился разбить молчание. Может, в эти минуты рождается верный ток мысли и самое искреннее чувство, освещающее все последующее быванье до смертной ямки. Да и кто он пред Учителем, пред истинным Отцом своим, чтобы досаждать ему скорыми, незрелыми словами?
...Какой разлад в душе, какая негласица и нестроение, какая сумятица чувств: вот подкралась из валежника подпенная змея и ужалила под самый вздох. Что же это такое? как жить дале, коли не в истинного Бога веровали, а в поддельного, не так кланялись и неподобно крестились? и древлие отцы церкви и святители Стоглавого собора, и великие князья и государи, и воины и смерды непотребно осеняли себя именем Христа? и вдруг нашептал шептун и обавник, выбредший по случаю из мордовских лесов, что ересью и неправдою жили отчичи ваши и дедичи от давнего веку, не тому научали и не про то толковали, и не Господу поклонялись, а самому диаволу, и тому же наущали внуков своих, и в грехи столкнули, и прямой тропою направили всех в геенну огненную на судилище. Значит, и Мелетий Антиохийский ошибался, и многомысленный Феодорит, и любомудр Максим Грек, и все прежние, бывые на Руси патриархи, что толковали о нерушимой истине двоеперстия, и их научения были натвердо втолкованы православному человеку. А тут объявился на миру Никитка Минич и распечатал глаза неучам истинным светом. И неуж у государя очи затмились, не видит он, кого пригрел под боком, кому доверил патриарший престол и душу свою? И как нам быть ныне? ведь Стоглавому собору клятву нерушимую на все века дали, но и патриарху Никону обещались накрепко слушатися. Так где правда? и бывает ли твердым раздвоенное, как жало змеи, слово? А лишь шатни душу, подтолкни к мысленному блуду, тут и пойдет сыпаться все вокруг, валиться и рушиться. И обнаружится вдруг ясным днем, что нет тверди под ногами, а лишь зыбун и трясина, и не вем, что творить и где искать укрепы.
...Нет и нет! – сразу все запротестовало в Аввакуме, и еще не затвердив мысли словами из святых писаний, он нутром уже твердо знал, что смутная неправда исходит из медоточивых уст патриарха, кривым путем отправился Никон. Кого пригрели, за кого хлопотали, государю кланялись, а вымолили байстрюка. А Стефаний-то, насквозь промытый гремучими родниками, как же он-то заблудился, не разглядел шакала в обличье человечьем? И меня умолили, уломали меня. Кривовер! Не от таковых ли и заклинал старорусский святой Феодосий Киевопечерский, де, берегитесь кривоверов и бесед с ними... Един Бог, едина Вера, едино Крещение. Есть лишь православная Москва, светло-озаренная любовью Господа и нареченная по миру, как третий Рим; и есть Русь великая, вместилище и неоскудевающий источник неугасимой веры; все же остальное есть лжа и ржавь, и мрачное узилище для духа...
