Владимир Личутин - Раскол. Роман в 3-х книгах: Книга I. Венчание на царство
Никон молчал, а святители допытывали от Логгина истин, принуждали признать проступки, но протопоп вин своих не приносил.
– Я не только словом, но и мыслию не хулил святых образов, которым поклоняюсь со страхом, – упрямился Логгин. Голос у протопопа ровный, струйчатый, без смущенья и робости. Неронов сидел на конике невдали от двери и, слушая Логгина, верил ему. В моленной не по разу и подолгу беседовали о вере, и Неронову была понятна и близка душа молодого священника. Да и за что пытать человека, коли нет верного дознания? Нам ли не ведать, как забыли воеводы Божий страх и глумятся над попами, почитая священников хуже собаки. И сам-то Неронов неоднова сносил от них побои лишь за то, что пробовал пробудить ревность к Спасителю. – Я только и сказал жене воеводы у него в дому, когда она подошла ко мне на благословение: не белена ли ты? Уж больно крашеной показалась, как идолище поганое иль баба степная. Такая страмница. Слово мое подхватили гости, и сам воевода на меня: де, ты, протопоп, хулишь белила, а без белил не пишутся образа. А я им, де, какими составами пишутся образа, такие и составляют писцы, а если на ваши рожи такие составы положить, то вы не захотите. Сам Спас и Пресвятая Богородица и все святые честнее своих образов...
...Эх, простая душа, позабыл вовсе, что трезвость ума и сердца в краткости слов. Хоть запнись, но удержи в себе последнюю мысль, ибо она может статься лишней.
– Так образа лгут? – вдруг вмешался Никон и азартно подался навстречу тяжелым телом, так что всхлипнуло кресло золочеными перильцами. – Коли образа лгут, то и вера наша измышлена? Не про то ли и толкуют лутеры? Не от них ли ты понахватался злоумышлений? Ежели сам Спас честнее своего образа, так кому издревле поклоняемся мы? Вот мы вглядываемся в икону, как в лазурное сияющее благолепием окно, и в нем видим Лик, бесконечно дозирающий нас...
Логгин вдруг несогласно встряхнул волосами, белыми, как мех горностая. И куда только подевалась недавняя смиренность, пониклость острых, тоненьких плеч? В боковую окончину упал предвечерний солнечный свет и ласково вызолотил маковицу протопопа, словно бы сам Сладчайший погладил сердешно страстотерпца благословляющей дланью. Темная однорядка обвисла на плоском, тщедушном его теле с впалою грудью, на тонкой шее порывисто каталось адамово яйцо. Такие отроки являются в ночных видениях, с ними связывают желанные и благие вести. Никон, еще не услышав ответа, уже почуял к протопопу острую вражду. Он косо, мельком глянул на Иоанна Неронова, сутулившегося с дальнего края лавки, поймал его тонкую усмешку. Вот кто ножи на меня точит, вот от кого чары, – угадал Никон сразу. – Всех святых собою затмить хощет и тому сына духовного научает. От него и поползуха. Втянули силком на патриарший престол, умолили, чуть ли не в ногах валялись, а теперь, лукавцы, ждут отдарка, смекают об меня свои драные чеботки обтирать. А вот этого не хотите?.. Никон мысленно состроил мужицкую охальную фигуру.
...А с чего ты вдруг озлился? с чего загорелся страстию так, что запылали уши и стеснило сердце? И запамятовал, что страсти нужно тушить водою любви, позабыл неоскудеваемое: «Прощающе друг другу, яко ж и Бог во Христе простил есть вам». Никон, поозрись вокруг, отыщи сердечными очами врага бесплотного и поскорее закрой уста.
– Так образа лгут? – настойчиво повторил Никон, понуждаемый кем-то невидимым, и навострил взгляд, словно бы восхотел прожечь Логгина насквозь. Супротивится рабичишко, из кожи вон лезет, а про честь давно позабыл.
Последние слова понукнули Логгина. Этот мордвин всю землю переучивать решил, подумал протопоп сварливо, уже видя в патриархе дьявольское наущение. Давно ли на святительской стулке, а уж всего себя обложил коврами. Но заговорил Логгин весело, с медоточивой ласкою: так змея выстилается перед жертвою, собираясь ее ужалить.
– Авва Дорофей поучал: «Бог вселяется в любовнова человека чувством небесным, и таковое тело дом Божий бывает». Всяк человек сотворен по образу Божию, но никто из нас не покусится сказать, что он походит на Спасителя, ибо Христос один. Такожде и икона, лишь наше мысленное чувство, с каким мы хотим обороть в себе мирское. – Тут вздох несогласия и сожаления прошел по собору, а Никон вдруг облегчился сердцем, ибо понял исток недовольства своего: и этот молодой благочинный норовит собою заместить в сердцах прихожан пречудный образ Спаса. – Я не хочу уверить, что надобно всем походить на образ Божий, коий нам недоступно зрети. Но ведь потребно душу и тело держать открыту и достойну, чтобы в жилище этом всегда было весело и любовно Христу. Враг бесплотный входит в нас всеми нашими чувствами, и надо берегчи себя...
– Образ – явленное, а не списанное. Он является внезапно, когда сильно веруешь и хочешь спастись. Он виден всем угодникам русским, – возразил Никон и властно припечатал посохом, обрывая тем дальнейшие споры. – Не наводи, поп, тень на плетень. Вот ужо сдам в науку злому приставу в палатку, там тебе скоро откроются небесные истины, еретник.
Никон стращал Логгина, уже не сердясь, охолонувши, лишь для прилики, чтобы образумить. Зачем обрекать доброго пастыря для волокиты? Ну заплутал поп, так пусть покается, и дело с концом. Посмирить путаника, привесть к истине, да и гнать домой к пастве. Чего шляться бездельно?
Ой, не надо бы Неронову выскакивать с дерзостью, ведь знал верно, как грозен Никон до ослушников. Лисою обовьется, чтоб поманить лишь, а после глотку перехватит – не вздохнуть. Но допекло Неронова, вишь ли, допекло христовенького. Даже озеночки залазоревели. Того и надобно Никону, того и ждал.
– Почему злым приставом грозишь, патриарх! – возмутился Неронов. – Нужно прежде произвести розыск. Тут дело великое, Божие и царево. Самому царю поистине следует быть на сем соборе.
– У государя и без нашего хлопот – не обраться. Еще своих собак ему на шею вешать. Насели со своими бедами, высморкаться бедному некогда...
Иль глуховат Неронов, иль дослышал, чего хотелось умом, но только завопил он, тыча в пол тросткою, не чинясь пред святителем:
– Патриарх Никон! Взбесился ты иль взбеленился, что такие кощуны мечешь на государское величество. Еще вчерась приклякивал государю, а нынче хульные слова клеплешь.
– Вот и ступай с ябедами, протопоп. Поспеши, пока другие не обогнали.
– Не ябеда Неронов, не-е, но царю верный слуга! – С этим решительным последним словом Неронов покинул собор и тем же днем, сославшись на Ростовского митрополита Иону, будто бы слышавшего хульные речи, он донес духовнику Стефану и Алексею Михайловичу: де, патриарх присоборно объявил, будто ему царская помощь не годна и не надобна и он на нее плюет и сморкает...
Через несколько дней с тайным крутым намерением Никон вновь собрал духовные власти, где объявил Неронова клеветником и навадником. Тот не повиновался, но сослался на митрополита Иону, что и тот слышал хулы. Иона сначала подтвердил, но тут же и заперся вдруг: «Патриарх Никон таких слов не говаривал».
– Эх вы, Христовы воины, – сгоряча укорил Неронов собор. – Пятитесь в лужу, как раки. А еще не припекло. Тьфу... и только. Вам бы объедки с патриаршьего стола подбирать. На кого воззрились? Омойте очи! Никон всю землю переучивать стал, а вам и дела нет. Как же... Он всей царской орды мудрее. А мы глупы-ы, ой глупы! На что умнику церковные догматы? К чему отцовы заветы?..
– Я сужу только по Евангелию, – кротко ответил Никон и снова спрятал взор. Клобук с байбарековой черной скуфейкой глубоко насажен на лоб, из-под густых нависших бровей кротко выглядывают любопытные улыбчатые глаза; всех привечает Учитель, все прижаливает, принимая в сердце; но зеницы темны, намглились, острые, как шилья, и даже сквозь длинную Крестовую палату стараются наколоть, усмирить протопопа. Да и то, чего взъелся? Как перцу под хвост... Взнялся под небеса, а перье ощипано. И глаза-то у него куриные, с бородавками на веках, и борода скопческая в три волосины. Царь-то к чему повадился ходить да слушать? – с неприязнью думал Никон, отыскивая слабину в протопопе, и все казалось в нем худым, нарочитым, предерзостным. А давно ли, кажись, в друзьяках верных ходили, клялись в верности...
– Какое Евангелие? – взвился Неронов. – Ты же под Арсенову дудку пляшешь, а тот все православные книги готов переиначить, кривовер и обрезанец. В Евангелии-то сказано: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас; а ты и тех, кто добра тебе хочет, ненавидишь, а которые клеветники и щепотники, тех ты любишь, жалуешь и слушаешь.
– Я сужу по правилам святых апостолов и святых отцов, – спокойно возразил Никон, не взнявши голоса. Кроткое слово имеет особую силу унимать и бешеных, а с яростью вселяется в душу враг невидимый.
– В правилах написано не верить клеветникам, уличеных же наказывать без пощады. – Тут взгляд его упал на протодиакона Григория, ненавистника своего. Это он наклепал патриарху, прелагатай, лазутчик и проныра, он уже и в Крестовую пролез, и в первых советчиках у Никона. – Вон сидит, как сыч, Григорий протодиакон. Давно ли ты называл его врагом Божиим, разорителем, а нынче он у тебя самый добрый человек. Прежде ты имел совет с протопопом Стефаном и на дом к нему часто приезжал, когда был игуменом и митрополитом. Тогда все у тебя были непорочны, а ныне те же люди у тебя недостойны. И протопоп Стефан тебе враг стал, везде ты его поносишь и укоряешь, а друзей разоряешь, с женами и детьми разлучаешь. Досель ты друг наш был – и вот на нас восстал, кощунник. А Бог не прощает отступникам на том и этом свете. Ты за что, мучитель, старца соловецкого, своего духовного отца, велел бить немилостиво и в воскресный день? Вот ты укоряешь новоуложенную книгу, де, она церковь попирает и много власти дает государю. А ведь и ты руку к ней приложил и называл ее доброю, когда составляли четыре года тому. Приложил руку из земного страха, а ныне же на соборе дерзаешь против этой книги, на царя плюешь и сморкаешь, потому что государь дал тебе волю. Зри, Никон, пред тобою страстотерпец. И не навостривай взгляд на меня, не суровь. Я тебя все равно не боюся, ибо слово мое слышит сам Господь. А любящие Бога не боялись нищеты, скорби и смерти, за истину стояли, страдали крепко, как и ныне от тебя богомольцы терпят беды и разорение...
