Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
– Не бойтесь, Ваше Величество, они скрылись в лесу, наши все живы. Сей же час разберем заваленную дорогу и двинемся дальше.
Еле живая, смертельно бледная Екатерина, благодарно кивнула.
Кучера с вельможами с трудом разрубив, заваленную разбойниками необъятную сосну, убрали ее с дороги и через два часа продолжили свой путь. Граф Нарышкин, по просьбе Екатерины, сидел теперь напротив нее.
– Здесь глубокий овраг, – говорил он, – место потайное. Вот заслышав топот и ржание лошадей, они и завалили сосну. Через нее лошадям было не перепрыгнуть.
– Супостаты! Изверги! – кляла их Протасова, вращая напуганными глазами. – Не долго им еще людей убивать, дабы поживиться!
– Да, уж! Воз с нашим добром все ж увели с собой, – отметил граф.
– Бог с ним! – махнула рукой Екатерина, зябко кутаясь в свою шубу. – А вот лихого атамана-ката, надобно изловить.
– Будет сделано, государыня-матушка, – молвил непривычно сурово граф Нарышкин.
По прибытию в Калугу, фрейлины, высыпавшие из возков, окружили государыню, со слезами прижались к ней, как дети к матери. Успокоив их, Екатерина отправилась к себе и рассказала в подробностях происшествие на Смоленской дороге проснувшемуся Григорию Потемкину. Потемкин отругал Екатерину за безрассудные поездки по ночам, потребовал более сие не учинять. Граф тут же поднял стражу и всю Калужскую охрану, однако лихих разбойников ни ночью, ни на следующий день не поймали.
Екатерина наутро страшного происшествия, в наряде калужской купчихи, вместе со своими фрейлинами, первым делом отправилась на молебен в Лаврентьевский монастырь поблагодарить Бога за чудесное спасение в Калужском бору.
Воз с царским добром спустя несколько дней обнаружили на Смоленской дороге нетронутым.
Уезжая из Калуги, в память об избавлении от расправы лесной шайки, государыня повелела изобразить на гербе Калуги императорскую золотую корону.
Атаман Юрас, вестимо, испугался, что на сей раз навлек на всю шайку большую беду, ограбив саму матушку-государыню и не напрасно: вскоре в Калугу из столицы был прислан отряд драгунского полка. Лесных разбойников довольно скоро истребили: кого-то расстреляли в бору, кого-то захватили в плен, затем казнили. Едино сам Юрас так и не попался в руки преследователей. Ни пуля, ни сабля не брали его.
* * *
В Петербурге, в последние дни года, при дворе устроили фейерверк в честь турецкого посла. Лев Нарышкин, встретив де Корберона, обнял, расспросил обо всем и настойчиво приглашал к себе вместе с его молчаливым другом господином Пюнсепором. Сообщил французу, что, наконец, назначили русского посланника в Константинополь – Стахиева – с жалованьем сорок тысяч в год, чем весьма поразил француза, который за свою работу получал сущий мизер.
Корберон поведал, что был у турецкого посла, где был представлен маркизом Жюинье. Пожаловался, что маркиз умолчал, что французский поверенный Даниэль де Корберон – его, маркиза, племянник.
– Не стоит расстраиваться, мой друг. Может статься, так надобно в дипломатии, – посочувствовал ему граф. – Лучше расскажите, как вас там принимали.
Де Корберон поморщил нос. Махнув беспечно рукой, небрежным тоном поведал:
– Слуги на коленях поднесли варенье, шербет, кофе, розовую воду для мытья рук. Что еще? Да, жгли разные куренья. Подарили маркизу шаль для жены и муслиновый галстук. Всем по галстуку, сказав, что оное есть восточный обычай.
Последние слова он произнес так комично, что Нарышкин, сам большой насмешник, расхохотался. Корберон и Пюнсепор тоже. Лев Нарышкин представил друзей, присутствующему на фейерверке, князю Михаилу Михайловичу Щербатову, философу, литератору, изучающего историю России. Весьма любознательный поверенный задал несколько вопросов по истории и, получив исчерпывающие ответы, полностью удовлетворил свое любопытство, что бывало с ним крайне редко.
Такожде он познакомился с замужней дочерью князя, Спиридовой, весьма добросердечной молодой женщиной, и ее подругой красавицей Софьей Дмитриевной Матюшкиной, влюбленной, как он позже выяснил, в не менее красивого графа Кошелева. Красавица, необычайно бойкая, много говорящая о любви, кокетстве, любовниках, показалась французскому поверенному нескромной, что он не преминул изразить позже графу Нарышкину.
Даниэлю де Корберону явно нравилось являть собой всеми любимого кавалера. Многие девицы были доподлинно в него влюблены, о чем не стеснялись недвусмысленно ему намекать. Не так удачлив был Пюнсепор, влюбленный в Нелединскую. А вот Андрей Разумовский пользовался взаимностью всех своих дам: и Нелединской, и Барятинской, не говоря уже о Великой княгине.
Самый же конец года был весьма омрачен: статс-секретарь императрицы Козицкий покончил с собой. Еще летом, узнав об интригах за его спиной, он подал прошение об отставке, кое было удовлетворено. А в середине декабря его друг, грек Николай Николаевич Матонис, был отстранен от должности сенатского секретаря с предписанием – не определять его более ни к каким делам. Было произведено следствие.
– Государыня-матушка, – говорил граф Потемкин, с трудом переносивший царедворцев, – Козицкий и сей грек, Матонис, на мой взгляд – жертвы козней придворных, коим не по душе их некоторые взгляды на многие материи. Ведь они оба люди ученые: как вы знаете, закончили Киевскую духовную академию, вместе прослушали курс в Лейпцигском университете, знают языки, оба избраны адъюнктами Петербургской Академии наук, вместе в 1768-ом принимали участие в «Комиссии о сочинении нового Уложения». Вестимо: завистников и злопыхателей по их души хватает.
После долгой дискуссии последовал новый указ государыни об отмене обвинения с Николая Матониса. Ему вернули чин, но на должность он более претендовать не мог.
* * *
Новый 1776 год двор отпраздновал с обычной пышностью. Екатерина была, на сей раз, не так весела, как в прошлом году: ее счастье не было теперь так безоблачным и лучезарным, хотя она получила теплое поздравительное письмо от своего любимого Потемкина, на которое она ответила не менее тепло:
«Батинька, сударушка, ласковое твое письмо о новом лете не инако мною принято, как с тем нежным чувствием, с которым принимаю все то, что от тебя приходит. Дай Бог и тебе все то, что токмо желать можешь. Люблю тебя сердечно и буде ты мне друг, то знай, что, конечно, и я вернейший, которого имеешь. Я твоих прозьб исполняю, прошу тебя и моих не предать забвению».
Государыня Екатерина Алексеевна пригласила присоединиться к своей свите некоторых посланников из дипломатического корпуса посетить вместе с ней Смольный монастырь, посмотреть новогодние представления воспитанниц, кои сыграли две пьесы и станцевали балет.
Великий князь с супругой и графом Андреем Разумовским были среди присутствующих. Де Корберон без удивления заметил влюбленные взгляды, коими секретно обменивались Андрей с Великой княгиней. Он, наблюдая за
