Владимир Балязин - Охотник за тронами
Когда же Олесе — Елене сравнялось семь лет, Михаил Львович показал своей любимице диковинную персидскую игру «шахмат» и потом, выходя от брата, уставший от его стенаний, частенько расставлял фигуры на подаренной им же русской доске из рыбьего зуба, завозимого в Москву поморами с берегов полуночных морей.
Олеся морщила нос, потирала лоб и, когда проигрывала, а проигрывала она через раз, не догадываясь, что дядя Михаил нарочно ей поддается, огорченно сжимала губы и не просила — требовала:
— Еще раз, дядюшка!
Михаил Львович покорно разводил руками, сражался, как лев, и... проигрывал.
Радость Олеси была сдержанной, но в синих очах полыхали бесовские огоньки гордыни. Девочка каждый раз верила, что победила своего знаменитого дядю, коего не в игре — на бранном поле только единожды из сорока сражений побил какой-то король, да и то неправдою.
…Вечером 29 мая, накануне выступления в третий Смоленский поход, Михаил Львович выиграл у Олеси партию и больше играть не стал.
— Я больше никому не могу проигрывать, Олеся, — сказал князь с печальной серьезностью, не подходящей для разговора с ребенком. — Завтра я ухожу воевать, и даже отсюда должен выступить победителем.
Олеся вспыхнула и, резво вскочив, смешала фигуры. Но тут же, сдержав себя, по-взрослому поглядела ему в глаза и сказала:
— Ты, главное, возвращайся победителем.
Михаил Львович прослезился и, подняв девочку, поцеловал в щеку.
Когда на другой день он выезжал во челе своей армии из Кремлевских ворот, к стремени его коня кинулась синеглазая девочка, протягивая всаднику белого короля — накануне вечером он играл белыми. Михаил Львович нагнулся, поднял Олесю и, посадив девочку в седло перед собой, проехал с ней до самой Москвы-реки.
Олеся восхищенно то смотрела по сторонам на несметные толпы народа, то оглядывалась на великое войско, которое вел ее дядя сокрушать хитроныру Сигизмунда.
У въезда на мост Глинский бережно спустил племянницу на землю. Высокий мужик из дворни Глинских, стоявших в толпе, тут же подхватил паненочку на руки и посадил на плечо.
Михаил Львович оглянулся дважды и поехал дальше, надменно вскинув голову и крепко сжимая в левом кулаке победоносного белого короля…
Все это он мгновенно вспомнил, увидев Олесю. И, переведя взгляд на брата, подумал с печалью и болью: «А ведь жизнь-то прошла… А может, и я со стороны тоже такой?»
Брат Василий, седой совсем и совсем слепой, шаря трепетными перстами по лицу Михаила Львовича, всхлипывая, приговаривал:
— Аль не говорил я тебе, Мишенька: не гонись за жар-птицей, живи тихо, смиренно, не гневи Господа?
Аль не говаривал я: не о тронах королевских думай, о себе — малом, да о нас сирых — думай? Вот и добегался, в узилище ныне ввергнут по грехам твоим. Сам во тьму и в глад идеши, на муки себя обрекаешь.
— Да не ной ты, Вася! — брезгливо оборвал его Михаил Львович. — Без твоих причитаний на душе кошки скребут.
И посмотрел на Олесю. Тонкая, синеокая девушка словно повзрослела от неожиданных чувств, переполнявших душу. Сердце бесстрашно колотилось в груди. Олеся выпрямилась и вытянула руку из жесткой родительской ладони; стояла, гордая тем, что этот седовласый богатырь, этот великий в несчастьях и триумфах муж, столь непохожий на своего родного брата, ее несчастного и жалкого калеку отца, — кровная родня ей.
— Мы еще сыграем в шахмат, Олеся! — громко, с вызовом сказал Михаил Львович, давно не бритой, колючей щекой коснувшись лилейной ланиты Олеси. И, отвернувшись, резко провел по глазам рукавом.
Черный проем двери, ведущей в подвал, раскрылся перед ними, князь, гордо выпрямившись, хотел шагнуть туда, не сгибая головы. Но дверь оказалась низка, и князь Михаил Львович Глинский, именно для того, чтобы не склонить головы, чуть подогнул колени, как-то нелепо, боком, втиснулся в дверь и медленно пошел в сырую мглу подземелья.
Опустившись ступеньки на три, он обернулся к свету и увидел прекрасное, мокрое от слез лицо Олеси.
Встретив его взгляд, она перестала плакать и невесть из какой складки своей девчоночьей одежки достала белого шахматного короля. Шагнув на самый порог тюремной двери, девочка протянула фигурку Михаилу Львовичу и сказала так же громко, как и он:
— Мы еще сыграем, дядя! Я буду ждать тебя!
И Глинский хриплым шепотом ответил:
— Сыграем, Олеся. В следующий раз ты обязательно побьешь меня!
Цесарские послы
Год шел за годом, то тянулись они скрипучими, тяжело груженными возами, то летели, подобно легким пошевням, мчащим по обледенелому склону в масленичные гулевые дни.
С тех пор как Николай вернулся в Смоленск, а князь Михаил Львович угодил в тюрьму, минуло одиннадцать лет.
Время от времени доходили до смолян слухи, что сидит князь Михаил Львович за высоким тыном, в малой избушке без окна и печи, на воде и хлебе; что не допускают к нему ни единого человека, и ежели какой иноземный посол просит за него от имени своего короля или хана, то царь Московский на посла гневается и впредь защитных речей говорить не велит.
В Смоленске же за одиннадцать лет произошло немало всякого.
После того как прибежал туда Николай из-под Орши, почти тотчас же обложило город королевское войско. Царь Василий на первых порах ничем Смоленску помочь не мог, потому что не менее половины русских войск побил и пленил гетман Константин Иванович Острожский. К тому же началась в Смоленске великая заметь и всяческие измены и шатания. И как в виду московских ратей многие смоляне кричали: «Волим царя Московского!» — так, завидев отряды литовские и польские, начинали требовать обратное: «Волим Сигизмунда Казимировича!»
Однако ж московский наместник и воевода Шуйский оказался не чета слабосильному пану Сологубу и на виду у литовских осадных войск повелел меж зубцами городской стены положить бревна, а на тех незамысловатых сооружениях повесить государевых супостатов, невзирая на чины и доброродство.
И вешали изменников в тех нарядах, кои подарил им смиренный и добросердный государь Василий Иванович. А тем из них, кому, на своем государевом дворе пируя и веселясь да всемерно доверяя чистым сердцем своим, подарил милостивец сосуды и ковши, чаши и кубки, — всем повелел воевода те царские дары повесить на шею и вздернуть на бревнах вниз головами.
Владыку же Варсонофия, который и на сей раз оказался в делах нетверд и в словах двоедушен, повелел воевода метнуть в тюрьму.
Таковою твердостью, а также поддержкою многих простых людей град отстоял, от литовских воинских отрядов отбился и, просидев в осаде немалое время, дождался, пока пришла к Смоленску московская ратная сила.
Вскоре меж Василием Ивановичем и Сигизмундом Казимировичем вышло замирение, и с тех пор Смоленск, отрешившись от браней, как и прежде, вершил многие мирные и полезные дела.
Среди этих дел жил и Николай Волчонок Иванов сын — торговый человек, пуще всего радующийся, если товар, который он привозил бабам ли, мужикам ли, оказывался по душе.
Но однажды ход его мирных утех неожиданно прервался…
— Николай Волчонок Иванов сын ты ли? — спросил Николая известный всему городу воеводский ярыжка Нифонт по кличке Рваное Ухо, бесцеремонно заявившийся в избу ни свет ни заря.
— Я. А тебе зачем? — раздраженно буркнул Николай.
— К воеводе иди.
— Нет у меня к нему никакого дела.
— Надо быть, у него к тебе есть, — резонно заметил ярыга и с тем пошел вон.
Давненько не бывал он в Мономаховом доме — с приснопамятного дня, когда Василий Васильевич Шуйский рассказал о том, как предал его Михаил Львович.
Одевшись по-доброму, Волчонок отправился к наместнику и воеводе — князю Ивану Ивановичу Оболенскому-Щетине.
— Уведомили меня государевы дьяки, — сказал воевода, — что надобно встретить здесь и допровадить до Москвы цесарских послов. Ты в землях немецких сызмальства бывал, перетолмачивать с немецкого языка свычен и то дело сможешь совершить гораздо.
«Откуда все это наместнику ведомо?» — подумал Николай.
А князь меж тем продолжал:
— Как приедут цесарские послы в Смоленск, будешь к ним в пристава определен, и когда службу свою править начнешь, во все их разговоры вникай с великим вниманием, а что язык ведом, того ты, Николай, немцам отнюдь не выказывай.
«Не иначе как от Флегонта Васильевича такое указание», — подумал Николай. И чем дальше посвящал его наместник в суть предстоящего дела, тем сильнее росла у Волчонка уверенность в правильности посетившей его догадки.
— А как Жигимонт да Леонтий приедут в Смоленск, то ты Жигимонту скажешься, что был верным слугою князю Михаилу Львовичу Глинскому и доселе таковым же пребываешь, мол, хочешь и впредь приятельства его искать.
