Серо Ханзадян - Царица Армянская
пожелал видеть Таги-Усака. Уселся на самодельный деревянный неструганый
стул и велел ввести царева гонца. По обе стороны от него стояли
вооруженные воины, понимающие все его желания и намерения с полуслова.
Таги-Усак вошел, придерживая руками свой жреческий хитон, чтоб не
волочился.
— Приветствую тебя, наш господин, вольный человек Арбок Перч! —
сказал он, склоняясь перед ним.
— Чему и кому я господин? Издеваешься?..
Таги-Усак, кланяясь еще ниже, проговорил:
— Как же иначе, Арбок Перч? Если ты восседаешь, как на троне, и по
обе стороны от тебя стоят покорные и бесправные люди, а брат твой перед
тобой на коленях, значит, ты господин, царь, властитель, правитель и между
нами нет равенства.
— Мне ненавистны всяческие правители! — гневно воскликнул Арбок
Перч. — Против них и восстал!..
— Мне тоже не в радость мои правители, — сказал Таги-Усак. — Но и
ты-то ведь стал правителем. Один решаешь судьбы людей своего отряда,
решаешь, что им делать, как жить. Похоже, стремишься, чтобы и тебя
обожествили.
Арбок Перч внутренне негодовал: «Что же это он так, или не верит в
возможность своей погибели?..» И снова ощутил себя скованным, несвободным.
А свободный-то вот он, стоит перед ним в жреческом балахоне, прежний его
друг, собрат по оружию. Стоит и смело говорит то, что думает, никого не
боясь.
Грубо сколоченный стул, на котором восседал Арбок Перч, был под ним
как горячие угли.
— Ну, если не я, брат мой, — по возможности спокойнее заговорил Арбок
Перч, — так кто-то же должен вести людей вперед? Это неизбежно?..
— Да, — согласился Таги-Усак. — Так и порождается власть одного над
другим. Так возникают правящие и подвластные.
Арбок Перч резко повернулся к нему.
— Ну ладно, кончай свою проповедь! Говори, чего хочешь!
— Ясно, чего хочу. Ты бессилен изменить существующее положение вещей,
как комар бессилен изменить направление ветра.
— Но я хочу освободить человека от оков!..
— Освободить его от оков — это значит уничтожить его.
Арбок Перч предложил своему собеседнику треногий стул против себя и
сказал:
— Все — суета сует. Я это понимаю, Таги-Усак. Но ты, умный,
всезнающий звездочет, укажи верный путь. Растолкуй.
— А его нет, того пути, которого ты ищешь. Этот безумный мир каким
создан, таким и будет вечно. Так и будет через тяготы и смуты тщетно
метаться в поисках света. Если допустить, что возможно иссушить все
источники рек, тогда можно допустить, что и желаемое тобою тоже возможно.
Нет, другого пути нету.
— Но укажи хоть малую возможность облегчить существование человека!
— Нет ее...
Речи Таги-Усака бросили в дрожь людей Арбок Перча. Заметив это,
предводитель поспешил сменить тему разговора.
— Однако приехавший по повелению своего властелина Каранни, ты так
пока и не изложил, чего он хочет.
— Скорее, я прибыл сюда по желанию царицы. Она, которая ценит тебя,
считает зятем, советует тебе вновь присоединиться со всем отрядом к цареву
войску.
— Этому не бывать! — решительно воскликнул Арбок Перч. — Я верю в
свою силу.
— Понятно, — сказал Таги-Усак. — Будь я на твоем месте, мой ответ был
бы таким же. Однако царица жалеет и тебя, и свою приемную дочь Ерес Эпит.
Она удерживает царя, не дает ему выслать войско против тебя. Но гнев
Каранни велик.
— Я понимаю.
— Тогда будь здоров.
— Счастливого пути. Больше тебе сказать нечего?
— Есть, пожалуй, — проговорил Таги-Усак. — Пожалей свою жену. Я
приметил, она в ожидании. На этом прощай.
— Прощай. Но, может, тебе есть еще что-то сказать?
Таги-Усак улыбнулся.
— Как видишь, я теперь жрец. Если попадешь в беду, можешь
рассчитывать на меня.
С этими словами он вышел.
Арбок Перч долго смотрел вслед своему собрату и мысленно пожалел его:
наверняка однажды падет от руки Мари-Луйс или сам покончит с собой из-за
нее, непременно так будет...
* * *
После коронования Каранни властители земель и провинций заспешили
восвояси.
Но Каранни под тем или иным предлогом все не отпускал их. Новый город
был удивительно веселым. Каш Бихуни расквартировал Драконов полк
неподалеку от бань, в длинном приземистом строении. Там же поставил и
лошадей. Воины без устали острили в адрес посетителей бань. Особенно
доставалось молодицам.
— Э-эй, красавица, отчего твое лоно пустует?
— Из-за таких бесталанных, как ты, — смеясь, отвечали девушки. — Вы
разве мужчины?
— Не отдалась еще храму?
— Жду твоего приглашения, черный бычок!..
Большое оживление царило на базарах, в лавках, где торговали дорогими
диковинными товарами. Всему этому покровительствовала царица. Она
радовалась восшествию супруга на трон. Но это только внешне. Душа ее была
опустошенной, лишь печаль гнездилась в ней. Царя обрела ценою потери мужа,
какая уж тут радость...
В день коронования Мари-Луйс дала понять Нуар, что ей не следует
присутствовать в храме на торжественной церемонии. Неприязни к Нуар она не
испытывала, но теперь уже боялась, как бы та сама не заполыхала ненавистью
к ней. И при этом горевала. Горевала, вспоминая, что сама, своими руками
перекрыла источник, утолявший жар ее души. Но ни о чем не жалела. И ни на
минуту не забывала слова Каранни о том, что он прощает ей грех, если она
его и допустила. «Все это не так, супруг мой, — мысленно не раз твердила
Мари-Луйс. — Чтоб привести тебя к победе, я бы и на большее пошла. Но я не
требую расплаты...»
Царица не желала видеть и Таги-Усака. Воспоминание о нем леденило
душу. И он для нее мертв. С ее небосвода исчезли две звезды — сияющая и
отчаявшаяся. Нет их больше.
Таги-Усак, как вол в упряжке, исполняет теперь обязанности жреца в
царском доме и при усыпальнице почившего Уганны. Часто можно видеть его на
ступенях нового храма. Воззрившись в небеса, он вещает толпам собравшихся
о том, как бог-драконоборец Ваагн поборол злое чудище Вхнука, подосланного
коварным Белом убить божественного прародителя армян Гайка, когда тот впал
в дрему, отдыхая под раскидистой пальмой. И всякий раз он заканчивает
словами:
— Да будет вечно хранителем царя нашего бог Ваагн и спасет он его от
всех чудовищ!
Народу послушать Таги-Усака собирается видимо-невидимо. Особенно
много в толпе жрецов и жриц. Последние все трутся среди воинов, пытаясь
при этом завлечь их своими чарами.
— Э-эй, глянь на меня, может, я — твоя судьба!..
— Нет у меня судьбы, красотка, — парирует воин...
Жрицы хохочут, зазывно подрагивая телесами, воины со смехом
отбиваются от них...
Толпа ликует и развлекается.
* * *
Начиналось лето.
Обычно двор перебирался в прохладные выси Бюракна, прежде чем в
долине Евфрата воцарится изнуряющая жара. Но на этот раз повеления на
выезд в Бюракн не последовало, хотя зной уже давал знать о себе.
Мари-Луйс попробовала сказать Каранни, что придворные ропщут. На что
он, внимательно глянув на нее, спросил:
— Ты тоже ропщешь?
Она почувствовала оттенок холодного недовольства в его вопросе.
— Я твоя тень, царь армян.
А Каранни вдруг отчетливо ощутил, что в нем уже нет прежнего
расположения к жене, прежней теплоты.
— Ты ведь сама все решила. Сама наложила запрет и отстранила меня?..
Царицу больно поразило то, каким чужим он был в эту минуту. И голос
его и взгляд. В ней взыграло оскорбленное женское достоинство.
— Я верна своему обету, божественный. Если тебе неугодно мое
присутствие в твоем доме...
Каранни движением руки прервал ее.
— В таких случаях лучше молчать, моя царица!.. — и в голосе его
прозвучало уже явное неудовольствие. — Объяви изнеженным придворным, чтобы
и думать забыли о Бюракне. Я поеду туда один.
У Мари-Луйс сердце сжалось. Один или с Нуар? Казалось, земля уходит
из-под ног.
Ничем не могла она подавить в себе горечь отчаяния. Но вслух царю
