Театр тающих теней. Словами гения - Афанасьева Елена

— Как?

— Откуда?!

— В середине восьмидесятых вместе операцию проводили, — спокойно отвечает наш Гэбэшник. — Сеньора Перейру — один из лучших агентов ПИДЕ. Была.

Двадцать четвертое апреля (продолжение)

Мать успевает отругать за распахнутую дверь, за разбитые ноги и порванные чулки — приличные женщины так за порог не выходят.

Эва пытается одновременно отдышаться, осознать, что дочке и матери ничего не угрожает, что она сама жива, понять, проснулось ли в жестоком убийце что-то человеческое или это какой-то коварный план, и сообразить, на кого оставить ночью дочь.

Витор скоро заедет, просил поехать с ним. Заболевшую дочку мать сейчас оставила с соседкой, девочка заснула, и соседка обещала за ней приглядеть, пока мать отвезет вторую дочку, чтобы та от сестры не заразилась. Но чтобы просить мать остаться у них дома со второй девочкой, не может быть и речи, соседка всю ночь с больной сидеть не будет. Кроме того, без объяснений мать не останется. Сослаться на работу — не поверит, до сих пор по ночам внезапно ее не вызывали, все ночные смены расписаны и согласованы заранее, обведены кружком у матери в календаре. Сказать, что на свидание, тем более — мать блюдет ее нравственность как замужней женщины, которой не пристало разгуливать по ночам. Сказать, что нужно скорее на телестанцию объявлять о свержении режима обожествляемого ею Салазара и его последыша, — провалить все.

Остается притвориться, что все хорошо, она уже дома и сейчас уложит дочку спать, а дальше скорее выпроводить за дверь мать и звонить костюмерше Розе, которая живет недалеко и пару раз уже подменяла Эву в экстренных случаях.

Мать все никак не выйдет за двери. То выкладывает на тумбочку в прихожей кухонные ножи, которые носила точильщику на рынок. То не может обуть свои туфли — ноги отекли. То что-то перекладывает в школьном портфеле дочери: «Чтобы тетрадку со стихами не забыли, завтра ее очередь стихи читать».

Наконец мать уходит. Можно звонить костюмерше Розе.

— Приду-приеду! Дело молодое. С девочкой посижу, пока нагуляешься.

Игривая костюмерша уверена, что Эва спешит на свидание, уходящее в ночь. Неудобно при не разведенном еще муже.

— Я не гулять…

— Рассказывай! Я не комиссия нравов.

— Правда, не на свидание! На работу. Срочно. Завтра все расскажу.

Приезжает Витор. Чтобы довести ее до телестанции. Роза «уже идет». Но это «уже идет» тянется и тянется. Домашний номер костюмерши не отвечает — уже вышла, но все никак не дойдет.

Сбивчивый рассказ Эвы про беспалого убийцу Витор высушивает внимательно.

— Ушел, не тронул тебя? Не может быть все так просто? Монтейру не советовал тебе ехать на телестанцию? Значит, знает, что все должно свершиться сегодня.

— Уже сегодня?!

— Да! Сегодня! Монтейру не случайно пас меня у тебя под домом, спасибо, ты успела предупредить, это дало нам время. Они напали на наш след, но мы были уже готовы. Мы должны опережать их на два шага. Поэтому все начнется не завтра, как думают они, а сегодня.

Витор торопится.

— Помнишь капитана артиллерии, который побелел, когда ты в январе про «заговор капитанов» сказала?

— Карвалью?

— Да, Отелу Карвалью. Мы с ним с сентября готовили план. Полковник Гонсалвищ, Мел Антуаниш и Витор Алвиш политическую программу писали. Мой бывший командир генерал ди Спинола с нами, но явно выжидает. Если все пойдет как надо, все они сегодня ночью будут у тебя в прямом эфире.

— А как мы выйдем в эфир?

— Ваши техники уже наготове. Директора заменим ночью. Охрана телестанции с Рождества наша. Пароль «Мужество», отзыв «За победу». Без пароля не впустят никого, даже тебя. Тебе нужно будет в назначенное время выйти в эфир и сообщать нации то, что мы будем передавать.

Нация ждет?!

— Если что-то пойдет не так, ты забыла на работе нужное лекарство для матери. Приехала забрать.

— Не смеши. Кто мне поверит?

— Ты выйдешь в эфир, когда победа будет уже склоняться на нашу сторону.

— А если не в ва… если не в нашу?

— Никаких «если». На нашей стороне уже инженерный полк, школа военных администраторов, батальон егерей, полк легкой артиллерии, команда стрелкового полигона, пехотный полк, учебный центр артиллерии, 10-я группа коммандос, три военные школы, кавалерийский полк в Санарене и учебный центр «специальных операций». И это ты еще не вышла в эфир и не прочитала наше коммюнике!

— Нас много. Но мне почему-то тревожно.

— Слушай внимательно. Включи радио «Эмиссореш ассосиадуш ди Лижбоа» и слушай.

— На радио у вас тоже свои люди?

— Да. Почти да. Надеемся. Слушай! В 22:55 должен выйти в эфир первый условный сигнал. «Лиссабонское время»… и следом песня «А потом прощай!».

— Которую на конкурс «Евровидение» посылают?

— Да. Это первый знак, что все идет по плану. Через час, между полуночью и часом ночи уже 25 апреля по радиостанции «Ренашенса» диктор зачитает первую строфу песни Грандула Вила Морена, затем эта песня должна быть передана в исполнении ее автора — Жозе Афонсу (Jose Afonso). С этого момента операция обретает необратимый характер. Дальше ты или с нами, или против нас.

— Я уже с вами. Погибать будем вместе.

— Рано нам еще погибать. Текст коммюнике № 1 вот.

Протягивает листок с отпечатанным текстом. Обнимает ее. Прижимает к себе.

Впервые за все время их короткого странного знакомства — от ее яростной злости на приставленного к ней «соглядатая» во время новогоднего приема до… До этого первого объятия. И от этого объятия ей так надежно и спокойно. Стоять бы так и стоять.

И она стоит, закрыв глаза. Открывает, когда Витор осторожно от нее отстраняется, и видит на пороге комнаты дочь.

Девочка исподлобья смотрит на Витора. Как маленький зверек.

Развестись она разведется, и квартиру, даст Бог, у Луиша отсудит. Даже Витор может оказаться свободен, она так и не спросила, женат ли он, — если ее сейчас не задушил Монтейру, то на земле бывают чудеса. Но этот взгляд десятилетней девочки как стоп-сигнал, что нового мужчину в жизни мамы ее дочки не примут.

Быстро отстраняется. Бормочет, что это по работе.

— Иди в кровать, Каталина, мама сейчас придет.

Витор торопится. Промедление сегодня может дорого стоить, слишком дорого.

Раз главная опасность возле дома Эвы миновала, он сейчас уедет и быстро пришлет за ней машину, которая отвезет ее на телестанцию.

Эва смотрит из окна — сторожевой пункт около рекламного щита пуст. Витор выходит из подъезда, садится в машину и уезжает. Не посмотрев на нее.

Дочка засыпает быстро — слишком длинный день, утренняя служба, отпевание и похороны бабушки, матери Луиша, чужие люди вокруг — есть от чего устать.

— Не хочу, чтобы ты уходила. Ты же не уйдешь?! Телевизор ночью не работает, — в полудреме бормочет девочка, не выпуская ее руку из своей ладони.

— Конечно, не уйду. Хочешь, я тебе свое кольцо оставлю?! Ты же знаешь, это заколдованное кольцо. Без него я по телевизору не выступаю. Сейчас надену тебе на пальчик и никуда не уйду.

Девочка засыпает, зажав ладошку с надетым на ее большой пальчик кольцом с мизинца Салазара.

Эва без этого кольца и правда в эфир не выходит. Не выходила. Хотя…

Глупо бы было крушить режим, установленный Салазаром, с его кольцом на руке.

Но где же Роза?!

Спецслужбы всех стран

— Спецслужбы всех стран, объединяйтесь, — пытаюсь съязвить я. Может, зря я мысленно потешалась над манией Героя Революции и в таком месте прослушка вполне возможна? — Говорю же, не элитный жилой комплекс, а собес для отставных спецагентов, простите, не знаю, кто вы теперь по званию, последний раз, когда встречались в восемьдесят третьем, были капитаном.