Театр тающих теней. Словами гения - Афанасьева Елена
— Службы? — якобы удивляется Панин Андрей Александрович, но даже бровь не приподнимает, как только что удивлялся Комиссариу. Лицо по-прежнему абсолютно невозмутимо.
— Только не говорите про демократическое движение. Помню, что было до… до демократии.
— «Демократия до. И после». Почти название для вашей новой книги, — спокойно, даже несколько медлительно говорит Гэбэшник.
— Спасибо, не надо. Не ходовой нынче в нашей с вами стране товар.
— Книги?
— Демократия. Хотя и книги тоже не слишком ходовой. Простите, мне нужно идти, — пытаюсь завершить диалог, но не получается. Их явно всех там учат впиваться клещами и находить самые уязвимые точки. Иначе с чего бы ему, якобы прощаясь со мной, добавлять:
— Не смею задерживать. Здесь я не по вашу душу…
Останавливаюсь, не дойдя до лифта, оборачиваюсь, не понимая, чем закончит фразу бывший гэбэшник. К тому же, как известно, у них бывших не бывает?
— Мне нужна Даля Леонидовна.
— Зачем вам моя дочь?!
— Не «ваша дочь». А автор коллекции Алексея Оленева. Скандальной коллекции. Слышали?
Насчет скандальности не слышала, но признаваться в этом Гэбэшнику не хочется. Что дочка много лет собирала коллекцию уникальных произведений живописи для Оленева, знаю. Хоть Даля почти ничего про свою работу не рассказывала, но на открытие выставки в Генте приглашала, только я полететь не смогла! Обещала, что приеду, когда выставку перевезут в музей Гульбенкяна в Лиссабоне. И вот приехала, и так гнала расследование, чтобы на открытие успеть, а не сидеть запертой в «Барракуде».
Какое сегодня число? Сколько дней до открытия осталось? Один или два? Странно, что дочка здесь. Обычно перед открытием кураторы выставок день и ночь проводят в музеях, а Даля сгоняла вчера в Лиссабон и сразу вернулась.
— И в чем же скандальность?
Другой бы на его месте выкатил глаза — что за мать, ничего про главное дело в жизни дочери не знает, взмахнул бы руками — тут такое творится, а вы… Лицо этого по-прежнему не выражает эмоций. Никаких. Просто открывает какую-то ссылку на своем смартфоне, протягивает мне.
«…уникальная выставка, которая на этой неделе должна была открыться в музее Гульбенкяна, со скандалом отменена. Коллекция русского олигарха Алексея Оленева признана поддельной… …не будет возвращена владельцу подделок, а будет показательно уничтожена…»
Вот что за неприятности по работе у дочки. Нет, не «неприятности», а катастрофа. Собранную ею коллекцию, которой она отдала почти десять лет, хотят уничтожить. А я ничем не могу помочь, коллекционирование совсем не моя сфера. И не помочь дочке не могу.
— А вам Даля зачем, — вспоминаю про интерес Гэбэшника к дочке.
— Оленев нанял…
— Далю добить?!
Пожимает плечами — первая относительная эмоция за весь разговор.
— Попросите Далю Леонидовну со мной поговорить. Это в ее интересах.
— В моем присутствии.
— Насколько знаю, она давно совершеннолетняя.
— Насколько знаю я, она не знает о вашей… э-э-э, специализации.
Мануэла звонит, приехал мастер по пылесосам и можно идти вызволять мой брелок-талисман.
Договариваемся с Паниным Алексеем Александровичем, что спустимся к бассейну с дочкой после того, как закончу с пылесосом. Только как дочке сказать, по чьему поручению ее ищет Гэбэшник? Ей и без наездов со стороны владельца коллекции сейчас плохо.
Вместе с неторопливым португальским мастером спускаемся в подвал, куда выведены «внутренности» навороченного встроенного пылесоса. Мастер открывает одну из подвальных комнаток, показывает на разные стойки, о чем-то спрашивает. Мануэла отвечает по-португальски и переводит:
— Спрашивает, какая из стоек ваша.
— В смысле, «какая из стоек»?
— Как бы вам это объяснить, — подбирает английские слова консьержка, — пылесос встроен вертикально, одна линия на все апартаменты, которые расположены друг над другом. Контейнер с отходами у каждой вертикали свой. Сказала, какой из них от вашей вертикали.
Понятно.
Мастер вскрывает нужный контейнер, чихнув и быстро бормоча, отходит в сторону — можно не переводить, возитесь со своим мусором сами. Консьежка говорит, что мне повезло, контейнеры чистили два дня назад, иначе пришлось бы нырять в мусор с головой.
Мануэла протягивает предусмотрительно заготовленные ею ярко-желтые резиновые печатки и такого же цвета фартук.
— Еще бы не помешал… как это будет по-английски…
— Респиратор! — догадываюсь я.
Но респиратора у Мануэлы нет. На ее предложение съездить в ближайшую аптеку машу головой — мне полдня уже не по себе, брелок-талисман со мной больше лет, чем лет моей дочери, где он со мной только ни был, и я впервые за все эти годы без него оказалась. Уж лучше замотаюсь банданой, которой закрывала голову от солнца во время «общего собрания», и буду искать, пока это продвинутое «чудо» окончательно мой талисман не проглотило.
Пыль. Пыль и паутина. Бретелька от бюстгалтера, точно не моя. Заколки для волос, сразу несколько, тоже на пол, наверное, упали. Хлопья, вернее, то, что он них осталось, это уже я утром пылесосом собирала, теперь по виду похожи на шоколадные, настолько в темной пыли. Еще пыль. Много-много спрессованной пыли, которая, слеживаясь, напоминает фетр или игрушки из папье-маше причудливой формы — то ли тучи, то ли звери… Звери! Может, мой волчонок-талисман в этих инсталляциях из спрессованной пыли?
Разбираю руками каждую «игрушку». Не то. Не то… Снова только пыль, чихаю уже сквозь бандану. Предусмотрительно вышедшая за дверь Мануэла желает здоровья и бормочет, что она же говорила, без респиратора не стоит и соваться.
Еще пыль. Какой-то кусок материи типа велюра. Сережка — ценная или бижутерия, в такой пыли не понять, нужно Мануэле отдать, пусть у соседок поспрашивает, кто потерял. Даже при тусклом подвальном свете сверкает, возможно, бриллиантовая — повезло ж кому-то из соседок, что мне приспичило свой дешевый брелок искать.
Уже и дно контейнера видно, а мой брелок где же?! Еще пыль… Еще… Снова хлопья — а, прошлые были не мои, мои все же не шоколадные, даже в пыли светлее, еще…
…и мой брелок!!!
Простенький пластмассовый волчонок-талисман зимней Олимпиады-84 в Сараево. Для меня он намного ценнее, чем бриллиантовая сережка какой-то из соседок, которая пока даже своей потери не хватилась.
Сдуваю пыль с брелока, подняв тем самым облако пыли над извлеченными из контейнера находками. Чихаю. Еще раз чихаю. Еще раз собираюсь чихнуть и… застываю. Даже чихнуть не получается.
— Что там у вас?! — волнуется Мануэла. — У вас все хорошо?!
У меня все хорошо. У меня даже более, чем все хорошо!
Поднятая моим чиханием пыль освободила фрагмент найденного не велюра, а бархата, и становится понятно, что это…
Бархотка!
Размокшая. В налипшей пыли. Явно винтажная бархотка с остатками бисера и стекляруса, которыми была расшита.
Бархотка, пропавшая с шеи убитой Каталины.
В контейнере навороченного пылесоса моей вертикали.
Отряхнув фартук и сняв перчатки и бандану с лица, зажав бархотку перчатками в надежде, что современные технологии даже после пребывания в воде и в мусорном контейнере отпечатки пальцев определить могут, выхожу из мусорного отсека.
— Кто еще живет в моей вертикали?
— Кроме вас с дочкой и сеньоры Жардин-младшей над вами никого. На остальных этажах апартаменты закрыты.
Никого, кроме нас с дочкой и дочки богатой Марии…
Контейнер чистили «пару дней назад»…
Переспрашиваю Мануэлу. Да, все точно, контейнер чистили еще до убийства.
Никого, кроме нас с дочкой богатой Марии! Бархотка с шеи убитой могла попасть в контейнер, только если ее засосал пылесос в ее апартаментах.
— В контейнере пылесоса вашей вертикали, говорите?
Комиссариу говорит таким тоном, что снова чувствую себя подозреваемой. Говорю, что кроме нас с дочкой, которой не было, когда Каталину доставали из бассейна, и Жардин-младшей, которая при этом была, никого в «нашей вертикали» больше нет. И стала бы я эту бархотку из мусорных недр извлекать, если бы сама ее в пылесос отправила?
