Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода
Наконец Ла Суре медленно поднялся.
— Товарищи… — Голос его звучал серьезно. — Товарищ Баро сказал, что победа наша не окончательная. И вот почему: министерство принимает нас в свое ведение, но лишь до окончания начатых работ. Что касается двух других запроектированных зданий, у которых выведены лишь фундаменты, то министерство будет дожидаться, когда какая-нибудь компания возьмется за дело и доведет его до конца. Это может затянуться на несколько месяцев. Вот почему министерство решило сократить известное число рабочих. Точнее, тридцать человек.
Наступило продолжительное молчание, затем в зале стал нарастать глухой шум. Недовольное гудение, прерываемое гневными возгласами.
Ла Суре поднял руку, требуя тишины.
— Послушайте, товарищи, мы вместе вели борьбу… и было бы естественно… словом… мы хотели бы закончить ее так же, как начали, все вместе. — Он сделал паузу. Все взоры были устремлены на него. — Товарищи, за вами последнее слово.
Делегат опустил глаза и принялся рассматривать сгол, затем проглотил слюну, взглянул прямо на собравшихся и громко заговорил:
— Есть два возможных решения. Первое: мы примем предложение министра. Тридцать из нас уйдут со стройки. Ясно, мы их не оставим на произвол судьбы. Каждый из нас станет вносить часть своей получки, чтобы выплачивать им пособие в размере средней заработной платы до тех пор, пока они не найдут нового места. Мы поможем им найти работу и на других стройках. А когда какая‑нибудь компания придет на смену Акционерному обществу, их первыми примут на нашу стройку… — Он на мгновение умолк и повторил: — Мы не оставим их на произвол судьбы.
Он закашлялся, вытащил платок и громко высморкался.
— Второе решение следующее: мы продолжим борьбу в тех же условиях до победы, на этот раз до полной победы. —
Ла Суре повернулся к другому делегату и сказал, понизив голос: — Мы с товарищем Баро подробно обсудили этот вопрос. Наше мнение, что следует… словом, мы оба стоим за первое решение. — И прибавил поспешно: —Но последнее слово остается за вами.
Надолго воцарилась тишина, не слышно было ни шарканья ног по полу, ни скрипа скамеек. В печке, набитой спилками, раздался слабый взрыв, все вздрогнули. Ла Суре снова заговорил:
— Список тридцати рабочих, подлежащих увольнению, был составлен в министерстве. Этот список у меня здесь.
Он похлопал ладонью по листку бумаги с фамилиями, напечатанными на машинке.
— Вот что я хочу предложить. Мы перейдем сейчас к голосованию. Но список я оглашу лишь в том случае, если вы выскажетесь за первое решение, и тот, кто попал в этот список, подчинится воле большинства. Согласны?
Шум пробежал по рядам. Рабочие задвигались, усаживаясь поудобнее.
— Ладно, раз вы согласны… — Ла Суре помедлил: — Ладно… тогда мы приступим к голосованию.
Он откашлялся и объявил:
— Прошу поднять руку тех, кто за первое решение, то есть за то, чтобы принять предложение министерства: мы возобновляем работу в нормальных условиях с выплатой установленной заработной платы, но вместе с тем соглашаемся на увольнение тридцати товарищей или же сами уходим, ежели попадем в число тридцати человек, упомянутых в списке.
Никто не шелохнулся.
Тогда очень медленно Ла Суре поднял правую руку, растопырив пальцы. Затем со скамейки встал Баро, незаметно приблизился к Ла Сурсу и тоже тихонько поднял руку.
Прошло несколько секунд. Вдруг под чьей‑то тяжестью скрипнул пол. Рабочие обернулись: это встал со своего места грузный Панталон. Он раскрыл рот, словно собираясь заговорить, потом закрыл его и медленно поднял руку. Папаша Гобар пожал своими массивными плечами и, продолжая сидеть, тоже поднял руку. Уже некоторое время в глубине зала, за печкой, слышался какой‑то прерывистый шепот. Это Хуашуш что‑то объяснял по — арабски другим алжирцам. Он вскочил, поднял руку, за ним последовали Моктар, Салем, Али и Ахмед. Потом подняли руки все североафриканцы.
Теперь уже по всему залу вставали рабочие и поднимали руки, глаза у них были странные, мрачные.
Жако проворчал что‑то, но никто его не понял, и тоже встал. За ним встали парни из Гиблой слободы, затем из Шанклозона.
Ла Суре считал про себя. Окончив, он заявил:
— Сто пятнадцать голосов. Товарищи, вы единогласно высказались за первое решение.
Он опустил руку, говоря:
— Садитесь.
Рабочие опустили руки, но остались стоять.
Ла Суре тихо произнес:
— Теперь я зачитаю список уволенных.
Он откашлялся и начал:
— Вислимене Анри…
И замолчал. Но никто не обернулся в сторону Вислимене.
Тогда Ла Суре прочел без остановки:
— Арну, Люсьен; Ларидон, Жан; Дюран, Серафен; Ренгар, Марсель; Жюйар, Альфонс; Тристанейль, Жюль; Лампен, Морис; Хуашуш, Мухамед; Марселей, Рене; Моктар, Али; Дюк, Петрюс; Лорен, Альбер; Шарбен, Жозеф; Артюс, Эмильен; Жакобен, Эзеб; Анкетен, Анри; Сюкюб, Раймон; Бекюв, Арно; Корвизье, Рене; Патине, Жюль; Ларюбин, Гастон; Ромеро, Манюэль; Ларгье, Элуа; Жирар, Иасент; Орсини, Лоран; Леруа, Жан; Луи, Люк; Вер, Андре; Леру, Жак.
* * *На большой круглой печке мамаши Мани тихонько булькал чайник, он плевался через носик и время от времени уютно пофыркивал, приподнимая крышку в знак приветствия.
Рири, Морис, Клод, Мимиль и Жюльен сидели здесь за одним из столиков. Они думали о Милу и чувствовали, что не могут ничего сказать.
Умирает паренек, и только тогда люди замечают, что ничего не знают о нем, не знают ни его родителей, ни его жизни. Он был найденыш — ребенок, который никому не нужен. Он появился однажды на свет, неизвестно как, а потом покинул его. Он едва лишь успел побывать на земле.
Ог него ничего не осталось, кроме мучительного ощущения пустоты в сердцах товарищей, и они отчаянно цепляются за воспоминания, которые все равно сотрет неумолимое время.
— Славный он был парень, — сказал Жюльен взволнованно. И закрыл глаза, стараясь вызвать в памяти какой-нибудь пример, подтверждающий его слова.
Клод стал вспоминать, как Милу ходил к Марио Мануэло, и тряхнул головой, задумчиво улыбаясь. Морис воспользовался этим и перебил заику:
— Помните: «Телефоны у него совсем белые, — говорил он, — совсем белые, просто невероятно».
Вдруг Мимиль вскрикнул:
— Знаешь… Он всегда говорил «знаешь, знаешь»…
Ребята заулыбались, повторяя: «знаешь, знаешь». Потом сразу замолчали, уставясь в стол.
Дверь открылась. Ветер мигом обежал зал и успел выскользнуть на улицу, прежде чем Жако Закрыл Ъа собою дверь. Ребята взглянули на него и опять опустили глаза. Жако сел между Клодом и Мимилем.
Наступило длительное молчание.
— Завтра похороны, — прошептал Жако.
Ребята не отвечали.
— Кто возьмется за… — тихо спросил Жюльен.
— Надо поговорить с Шантелубом, — сказал Жако.
— Хорошо бы отвезти его на нашей машине, — предложил Мимиль.
Все посмотрели на него, но нет, на этот раз Мимиль не шутил.
— Ведь он внес свой пай, значит, тоже имеет право на машину.
— Да, но из этого ничего не выйдет.
— Люди не поймут.
— Жаль.
— Люди нас не понимают.
Ребята ссутулились.
— Однажды, — начал Жако, — однажды он рассказывал мне о цикадах… он сидел как раз вот здесь, на месте Рири. Мы были тут с ним вдвоем, и он рассказывал мне о цикадах…
Рири засопел. Клод несколько раз тряхнул головой, закрыв глаза.
— …Он говорил о тамошних местах, о Провансе, где крестьянские дома длинные и совсем белые. «Совсем белые, просто не верится…» — твердил он.
— Он всегда так говорил, «знаешь, знаешь»… — напомнил Жюльен.
Ребята повторяли про себя: «знаешь, знаешь», — и только губы у них еле заметно шевелились.
— Он говорил, что ему хотелось бы иметь ремесло. Не какое‑нибудь особенное ремесло. Просто хорошее ремесло и постоянное место…
— Чем он только ни занимался: работал по части центрального отопления, был грумом, мальчиком на побегушках…
— И парики разносил…
— Ах, да… помнишь, и парики.
— Он рассказывал, что за кулисами видит девочек прямо без всего…
Ребята захихикали.
— Он говорил, что хотел бы встретить хорошую девушку, — строго оборвал их Жако, — и чтобы она была славная.
Жако взглянул по очереди на Рири, Мориса, Клода, Мимиля и Жюльена и решительно заявил:
— Он даже не требовал, чтобы девушка была очень уж красивая.
Ребята одобрительно закивали, полузакрыв глаза: они все понимали, как это правильно и хорошо.
— Он говорил еще о семейном альбоме, который непременно заведет себе, потому что у него такого альбома никогда не было…
— Понятно, ведь он же был найденыш.
— С ума можно сойти, сколько теперь найденышей…
— Это все из‑за войны.
