Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
— Двести пятьдесят. На Сенной площади.
— Дорого. У Синего моста бывают дешевле. Онамедни я видел, как один пропившийся офицер-барчук продал деваху за полсотни. Правда, та не такая красавица; твоя Евгения — маков цвет! Знаешь что: купи ей хороший кокошник да бусы из онежского жемчуга, я с твоей этой девки портрет напишу.
— Что ж, это можно, пиши. Приходи и пиши.
— Ох и портретик будет! Всем господам на зависть! Тех я наизусть, по памяти, малюю и то в восхищение приходят. А Евгению с натуры. Уж постараюсь, Федот Иванович.
Рано, в утренние часы, когда шубинская вся детвора почивала в крашеных кроватках, Аргунов приходил писать портрет с Евгении. Она охотно позировала, любовалась на себя в зеркале, поглядывала на портрет и дивилась, как постепенно, с каждым утром все ярче и сходственнее получался с нее портрет, и не только лицом схожа, казалось Евгении, но даже каждая складочка на кофте, каждая пуговка-застежка, каждая причесанная волосинка выглядит естественно, живо. Удивительно, до чего внимателен, до чего остер глазом этот друг-приятель Федота Ивановича!..
— Иван Петрович, а куда же вы деваете это рисование с меня? — осмелившись, спрашивала Евгения.
— Не знаю, голубушка. Думаю, что состаришься ты, а на этом холсте будешь постоянно свежая, молодая, красивая.
— Да хоть не подписывайте, кто я такая.
— А знаешь что, Евгения, как знать, может, и косточки и твои и мои истлеют, а на портрет люди будут долго смотреть.
Иногда Шубин отвлекался от работы, подходил к Аргунову, заглядывал на портрет и хвалил:
— Молодец, Иван Петрович, ей-богу молодец! Наша Евгения не уступит твоей Клеопатре, что писал когда-то для Шереметевых…
Приходила в мастерскую и Вера Филипповна. Любовалась также на прислугу-красавицу и, восхищаясь, говорила:
— Наша Еня по красоте твоей графине Шереметевой не уступит. Про себя мне и говорить не приходится. Бог красотой меня не наделил. Хорошо, что наши с Федотом портреты вы, Иван Петрович, не подписали, чьи они, с кого писаны. Люди не догадаются, кого вы изобразили.
— Догадаются, — смеясь, отвечал Аргунов, — если ваш портрет, Вера Филипповна, поставить рядом с портретом покойного Александра Филипповича Кокоринова, всякий понимающий физиогномию скажет, что вы есть его сестра, а значит и супруга ваятеля Шубина! А Федота кто не узнает? Кого же, как не его, из ваятелей я стал бы писать?.. Да и облик холмогорский, и полушубец овчинный, и все прочее… Нет, нет, вас всегда и во веки веков распознавать могут…
— Да и беды в том я не вижу, — добавлял от себя Шубин, становясь к высокому, погрудному верстаку, на котором стояли засохшие, вылепленные из серой глины модели будущих работ по заказу «конторы ее величества».
Глава тридцать пятая
Потемкин получил в подарок от царицы дворец. Здание это, построенное архитектором Старовым, отличалось от Зимнего, Царскосельского и других дворцов строгой и ясной простотой. Новый, спокойный классический стиль в архитектуре шел на смену пышному барокко. В центре главного зала дворца было предусмотрено колонное обрамление для статуи царицы. Заказ на статую поступил Шубину. И Шубин взялся. Он долго размышлял над композицией. Ему хотелось изобразить царицу как-то по-новому, нежели то делали другие художники. Пришлось обратиться к работам Левицкого, изобразившего Екатерину законодательницей, просмотреть работы художников-иностранцев: Торелли, Каравакка, Лампи и других. Шубин убедился, что это все не то, чего он должен добиться.
В ту пору в народе слухи о распутстве стареющей императрицы сменились едкими суждениями о ее безграничной расточительности.
Шубину из достоверных источников рассказал тот же Иван Аргунов:
— Царица совсем с ума сходит — чем старее, тем расточительнее. Заказала сделать во Франции художественный сервиз для графа Орлова из чистого серебра. В том сервизе будет две тысячи пятьсот предметов, а цена ему неимоверная. Обязалась уплачивать за него в рассрочку тринадцать лет. Положим, она не проживет столько, и придется ее курносому наследнику доплачивать.
— России придется доплачивать, Иван Петрович, России! Бросают деньги, как щепки, не на дело, не на ум, а на чванство, на спесь. Что только творится! — Шубин развел руками и вдруг ударил себя ладонью по лбу: — Эврика! Иван Петрович, эврика!.. Я изображу ее так: из рога изобилия — деньги, ордена — все сыплется ей под ноги. Скипетр должен быть опущен безвольно книзу, как кнут над заезженной лошадью, а герб, корону, весы правосудия, свод законов — спрячу под ноги позади ее величества, там этим царственным атрибутам честь и место. По сути говоря, все, все это брошено под ноги и растоптано.
— А ну-ка, набросай карандашом, как ты это представляешь, — предложил Аргунов, подавая Федоту лист бумаги.
Тот быстро штрихами изобразил воображаемую статую Екатерины и был весьма доволен осенившей его идеей.
— Остроумно, — заметил Аргунов, рассмотрев набросок, и добавил, что опущенный скипетр в руках Екатерины напоминает ему какой-то полузабытый эскиз Фальконе.
— Возможно, — ответил Шубин. — Ну и пусть, не Гордеева напоминает — и то хорошо.
— Поймут замысел — не одобрят, не пройдет, — дружески начал было отговаривать его Аргунов. — Кто знает… напрасно может столько труда пропасть… А впрочем, делай, если композиция пройдет утверждение на комиссии.
Однако эскиз одобрили и утвердили.
Шубину впервые пришлось работать над такой большой статуей. Громадную глыбу итальянского мрамора на тройке дюжих битюгов привезли к нему в мастерскую. Скульптор полагал, что труд его будет оценен по заслугам и, поработав, он сумеет обеспечить семью. Он жестоко ошибся. Ни Потемкин, ни Екатерина не вознаградили его за прекрасно выполненную им статую, к труду художника они отнеслись как к труду подневольного раба.
Статуя была сделана в полном соответствии с первоначальным замыслом скульптора. Иван Петрович Аргунов радовался успеху своего друга и находил, что только благодаря исключительному мастерству скульптора удалось в статуе Екатерины ловко скрыть вольность замысла. Статую из мастерской Шубина отвезли во дворец…
Уже был один случай, когда расточительный Потемкин готов был кому угодно продать дворец — подарок царицы. Но торговать подарками, даже в нужде — последнее дело. Выручила государыня. Она купила дворец за четыреста шестьдесят тысяч рублей, и когда князь отличился присоединением к России Крыма, Екатерина вторично подарила ему дворец. Хозяин и вновь подаренный ему дворец стали называться Таврическими…
Однажды Потемкин устроил большой праздник по поводу взятия Суворовым неприступной крепости Измаил. Три тысячи гостей веселились в залах дворца, триста музыкантов исполняли музыку на стихи, написанные Державиным: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс!»
Танцами распоряжались внуки Екатерины Александр и Константин. Во время праздника во дворце горело сто сорок тысяч лампад и двадцать тысяч восковых свечей. На праздничные наряды, на украшение дворца и зимнего сада, на изысканное угощение трех тысяч избранных было брошено столько денег, что и десятой части хватило бы содержать всю жизнь всех увечных воинов, накопившихся за годы войн при Екатерине и ставших нищими.
Это был самый пышный бал из всех, какие только были в то время.
Шубин, оставив жену дома с детьми, приехал на вечер и, встретясь здесь с Аргуновым, вышел с ним из шумных салонов в зимний сад. Весна только началась, а в искусственном саду на зеленом дерновом скате цвели душистые жасмины, розы и померанцы. Меж кустами цветов были незаметно расставлены распространяющие аромат курильницы. Шубин с Аргуновым прошли в павильон, находившийся посреди сада. Там, на фоне сверкающей золотом драпировки, в изобилии светло-голубого освещения виднелась шубинская статуя. Десятки знатных персон стояли в отдалении, с умилением разглядывая образ царицы. Еще накануне торжества Екатерина интересовалась мнением других скульпторов и художников об этой работе Федота Шубина. Статую хвалили все, за исключением Гордеева, который сказал:
— Матушка-государыня слишком выглядит по-земному, а надо бы видеть ее как богиню, стоящую в золотой кумирне.
Больше он ничего не приметил.
Шубин с Аргуновым, впервые увидев статую в необычайно пышной обстановке, остановились поодаль ото всех как вкопанные и долго молчали. Наконец, заметив перед мраморной фигурой царицы жертвенник и надпись на нем: «Матери отечества и моей благодетельнице», Аргунов не без иронии спросил своего друга:
— Федот Иванович, что означают сии слова?
— Спроси Потемкина, — хмуро ответил Шубин, — это его слова. Если бы в моей силе и власти было, я обозначил бы так: «Мачехе отечества нашего». Пойдем отсюда…
