Константин Коничев - Повесть о Воронихине

Константин Коничев

Повесть о Воронихине

Михаилу Дудину дружески посвящаю.

Замкнуты были уста народа, связаны крылья души, но сердце его родило десятки великих художников…

Архитектура – тоже летопись мира: она говорит тогда, когда уже молчат и песни, и предания… Пусть же она, хоть отрывками, является среди наших городов в таком виде, в каком она была при отжившем уже народе, чтобы при взгляде на нее осенила нас мысль о минувшей его жизни… И вызвала бы у нас благодарность за его существование, бывшее ступенью нашего собственного возвышения.

БАРОН НА ИСПОВЕДИ

На хорошем, бойком торговом месте с давних пор устоялся строгановский городок – Соль-Вычегодская!.. С юго-запада две реки ведут к нему – Сухона и Юг; на север к Холмогорам и Архангельску через лесные края спокойно и могущественно песет свои воды Северная Двина; с востока опрометью мчится быстротечная и прозрачно-чистая река Вычегда. С весны после ледохода и до осенних крепких заморозков по всем тем рекам удобно сообщаться с городами русского севера и даже с заграницей торг вести. Так и было.

Долгое время именитые люди Строгановы здесь промышляли, добывая соль из глубоких недр земли. Сотни тысяч пудов ежегодно отправляли они на баржах по рекам и предлинными обозами по зимним дорогам. Десятки тысяч наемных беглых холопов, своих людей и выкупленных из острогов и тюрем пленных ворогов работали на Строгановых, о богатстве и самовластном могуществе которых испокон веку было известно.

Отвоевав с помощью ермаковских дружин Сибирское царство, Строгановы по милости грозного царя получили в свое владение еще более выгодные земли по реке Чусовой и ее притокам. Соль-Вычегодская захирела оттого, что именитые промышленники, своего рода «государи» в государстве Российском, передвинулись с Вычегды на восток, к предгорьям Каменного пояса; там богатства их удесятерились от освоения новых благодатных земель даровым трудом простых людишек, коих было у Строгановых предостаточно. С течением времени именитые промышленники, стоявшие близко от престолов царских, становились людьми сановными, величались баронами и графами и пользовались всеми преимуществами великими как в далеком Приуралье, у Соли-Камской, так и на севере, у Соли-Вычегодской, и в пределах новой столицы – Санкт-Петербурга, где Строгановым на берегу Мойки и Невской першпективы дворцовый архитектор Растрелли построил роскошный дворец.

В екатерининское время стародавняя резиденция Строгановых, Соль-Вычегодская, представлявшая собою заштатный городок с дюжиной каменных и деревянных церквей, была лишь перепутьем на далеком тракте от Чердыни, Нового Усолья и Соликамска в столицу…

Стояла предвесенняя, пока еще без распутицы пора. Март кончался морозными утренниками и солнечными днями. Санный путь по зимнику, по льду вычегодскому, был еще крепок, надежен. В ту пору из своих необъятных вотчин в Приуралье через верховья Камы и Вычегды поспешно пробирался волоками по направлению к столице барон Александр Николаевич Строганов. Ехал он в обитом кожей возке с оконцами из прозрачной слюды и узкой дверцей, закрываемой наглухо. В возке было тепло. Барон, одетый в дорожный бархатный кафтан, привалился к пуховой подушке. Шуба на собольем меху лежала рядом. За кушаком, на всякий недобрый случай, торчали два пистолета. Однако не было надобности в таком бережении. Ни черемисы, ни мордва, ни татары давным-давно не тревожили строгановские обозы, к тому же и охрана была у барона, не малая. Четверка надежных лошадей, запряженных в возок цугом, тянулась впереди длинного груженого обоза. В кожаных мешках были зашиты дорогие меха; в кованых железных укладках под замками хранились тяжелые слитки серебра и золота.

В светлые сумерки под звон колоколов, призывавший к вечерне, въехал обоз в городок Соль-Вычегодскую. Из дверцы возка показалось пухлое холеное лицо Александра Николаевича. Он приказал сидевшему на передке вознице править лошадей к старым строгановским хоромам. Весь обоз и конные сторожевые тронулись по сугробистым улицам за господской повозкой.

Хоромы Строгановых на Соли-Вычегодской тогда еще стояли в полной своей красе. Более двухсот лет назад они были срублены из мелкослойного северного леса – устойчивой лиственницы – лучшими мастерами деревянного зодчества.

Древние палаты не блистали вычурностью, излишними прикрасами. Угрюмо глазели во все стороны амбразурами высокие толстостенные башни, именуемые «повалушами». В старые времена они охраняли городок на Вычегде от внезапных нападений. У входа в главную круглую башню стояла позеленевшая пушка с надписью на стволе: «Пушка медная – змей, длина два аршина, с полувершком, повелением государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руссии тое пушку лил мастер Мокий-Гребешков у Соли-Вычегодской». И случалось жителям Соли-Вычегодской обороняться и отражать в памятное лихолетье наскоки охочих до чужого добра пришлых, вооруженных до зубов польских и литовских грабителей…

Прибывший строгановский обоз временно разместился вокруг палат. Александр Николаевич вынул из-за кушака пистолеты, небрежно швырнул их на мягкое сидение возка. Не заходя в хоромы, пошел он к малой часовне, где в склепах под каменным полом покоились кости его предков, чьи имена вошли в историю государства Российского. Барон стал на колени, перекрестился и, поклонись праху предков, набожно произнес:

– Помяни вас господи во царствии своем… Возблагодарите, деды и прадеды, всевышнего за благополучное путешествие наше к стольному городу. Да сохранит нас господь и впредь от всяких бед, невзгод и напастей…

Из часовенки барон направился в Благовещенский, знаменитый богатствами собор, врата его были широко раскрыты, и в окнах мелькали огоньки лампад и паникадил.

В соборе было малолюдно по той причине, что горожанам Соли-Вычегодской повседневные великопостные вечерние службы не были в диковину, да и церквей в этой строгановской вотчине было излишество чрезмерное. Встав у левого клироса, около стены с тайными внутренними проходами, Александр Николаевич невольно устремился мыслью в прошлое здешнего народа, славного своим художеством и тончайшим рукоделием, о чем свидетельствовали украшения храма. Тут была живопись мастеров строгановской школы, и дивная цветистая эмаль, и резьба по кости, и шитье серебром и золотом по бархату, драгоценные пелены… Но вот барон тряхнул головой, опомнился: в этом месте и в это время ему надлежит подумать о себе, о своих прегрешениях и бренной быстротечной жизни. Почувствовав взгляд седовласого голосистого протопопа, служившего вечерню, барон начал истово креститься. Губы его, толстые и влажные, вполголоса шептали:

– …Все житие мое срамно, господи, со блудницей девкой-вогулкой протекало. Отче небесный, очисти от прегрешения и спаси мя и не отрини мене, от тебя отошедшего. Помышляю о страшном судном дне и плачу и каюсь в деяниях моих лукавых, помилуй мя…

И хотя барон отнюдь не плакал и не весьма прилежно каялся, но, молясь с нарочитой скорбью, он обратил на себя внимание протопопа. Тот шепнул отроку, подававшему кадило:

– Сходи-ко, чадо, прислушайся, о чем молит бога барон. Да не торчи около него, а по тайнику, что в стене, пройди, встань за икону святителя Николая и воньми…

Служба кончилась. Александр Николаевич подошел к протопопу под благословение и услышал от него такие слова:

– Великий пост на исходе. Исповедаться надлежит во грехах, яко подобает христианину. Святая пасха на пути застать может, до Питера не доехавши. Где же будеши покаяние богу воздавать? Где причастие – тело и кровь Христову принимать?

Через несколько минут увлеченный в боковой придел алтаря барон, прикрытый епитрахилью, коленопреклоненно стоял перед протопопом. Слышалось тихое бормотание:

– Какие прегрешения омрачают душу твою? Покайся, ибо царствие небесное не за горами, а смерть всегда стоит за раменами ближе сорочки, что облекает тело твое… – спрашивал вкрадчиво протопоп. – Не похитил ли богатств у братьев своих?

– Нет, отче, не похитил, не грешен, – глухо отвечал баран.

– Не предавался ли бесовским увеселениям, не принимал ли скоромную пищу в постные дни, не поносил ли бранными словесами священнослужителей?

– Всяко бывало, грешен, отче, прости и помилуй…

– Не упивался ли зелием до потери облика и чувства человеческого, не согрешил ли во хмелю, не рукоприкладствовал ли, не преступил ли клятвы, данной именем божиим?

– Грешен, отче. Прости и помилуй.

– Не прелюбодействовал ли, не желал ли жены ближнего своего, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его… како речено в заповедях господних?