Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод. Книга 1
Из записавшихся в поход более 700 башкир пришло только около 100 человек.
Кроме того, к месту сбора не успели подтянуться отряженные в распоряжение экспедиции роты Вологодского полка под командованием подполковника Чирикова, поэтому им был оставлен приказ догонять основные силы, следуя с предельной осторожностью.
Чириков с командой действительно вскоре прибыл и действительно сразу же ушел вдогонку основным силам, вот только словам про осторожность он, похоже, не придал никакого значения. И когда в 160 верстах от Уфы на вологодцев напал полуторатысячный отряд башкир, русские как будто специально подставились под удар. Отряд шел в одну линию, растянувшись на огромное расстояние, сам подполковник ехал впереди, на лихом коне, далеко оторвавшись от основных сил, а штабной обоз, напротив, тянулся в арьергарде безо всякого охранения.
Первый удар башкиры нанесли сразу в голову и хвост колоны. Сам подполковник, полковой священник, лекарь, восемнадцать драгун и сорок два нестроевых обозника погибли мгновенно, нападавшим на арьергард удалось отогнать шесть обозных телег. После этого башкиры ударили было по основным силам, но получили ответку — шедший вместе с основной массой солдат капитан Гебауэр быстро навел порядок, выстроил подчиненных в каре, и с этим ощетинившимся штыками ежом башкиры уже ничего не могли сделать — лишь нескольких ранили стрелами. Полк в итоге добрался до Оренбурга.
Вот этим все и началось. Начался бунт. Все началось, тронулось и закружилось кровавой плясовой.
А Кирилов с Тевкелевым все-таки успели — Оренбург они поставили. Поставили, на считанные дни опередив официальное письмо из Петербурга, прямо запрещавшее возведение города, дабы не вызвать волнения среди башкир. И, как издавна повелось у нас на Руси, судить победителей не стали. Поскольку дело было сделано, власти быстренько переиграли свое решение и отменили запрет. Уже в следующем письме из Петербурга сообщалось: «Того ради видится, что уже того строения оставлять и назад возвращаться вам не надлежит, разве б по состоянию того башкирского возмущения сие необходимо потребно было…»[127].
Все стало реальностью — и город в устье реки Орь, и вызванное его строительством башкирское восстание.
И чтобы первый продолжал существовать, необходимо было во что бы то ни стало ликвидировать второе.
Этим и занялись.
***Поначалу получалось плохо.
Естественно, правительство тут же приняло меры для подавления бунта. В Башкирию были двинуты правительственные войска, которые поначалу возглавил казанский губернатор Мусин-Пушкин. Однако довольно быстро стало понятно, что милейший Платон Иванович, сделавший карьеру на дипломатических поручениях в Копенгагене и Париже — не тот человек, который может справиться с сорвавшимися с цепи башкирами. Нужен был человек, сведущий не только в дипломатии, но и в военном деле, с характером волевым и твердым.
И такого нашли — правда, в тюрьме.
Начальником специально созданной для подавления восстания Башкирской комиссии стал генерал-лейтенант Александр Иванович Румянцев (родной папа полководца Петра Александровича Румянцева-Задунайского), находившийся под арестом и следствием за постоянные свары с немцами и оскорбление императорского величества. Несгибаемому ненавистнику «фрицев» и борцу с привилегиями вернули только что отнятые чины и ордена, 12 августа 1735 г. он был освобожден из-под караула и отправлен в дикую Башкирию кровью искупать свою вину. Кирилову же, в распоряжении которого находились самые боеспособные части в регионе, было велено «иметь коммуникацию и частую корреспонденцию» с новоназначенным усмирителем кочевников «и во всем по его ордерам и наставлениям поступать».
Впрочем, Кирилову было не до того. Все лето он проторчал в только что основанном городе в устье реки Орь, и лишь в самом конце лета отправил Тевкелева в район Екатеринбурга для того, чтобы собрать обоз с продовольствием и одеждой для остающегося в Оренбурге на зиму гарнизона.
Надо сказать, что Кирилов с Тевкелевым с самого начала придерживались предельно жесткой тактики по отношению к восставшим. Еще в Оренбурге, Иван Кириллович в письме Румянцеву докладывал, что в Сакмарске «нарочитых воров по общему приговору штаб и обер-офицеров казнили: одного на кол посадили, другова петерили[128] а пятерых повесили». В следующем письме Кирилов докладывал, что еще до получения указаний от Румянцева «11 деревень разорил и сжег, 9 человек казнил, а еще немало достойных к казни имею[129]».
Тем не менее, в начале бунта Тевкелев действовал довольно мягко — пришедших с повинной башкир, принимавших участие в действиях восставших, лишь заставлял присягнуть на Коране, да брал с них по одной лошади в виде штрафа. Все изменилось через несколько месяцев, когда Тевкелев остался, по сути, один — Кирилова вызвали в Петербург, а Румянцев находился в Казани. В Уфе оставался один Тевкелев. И так случилось, что именно в этот момент масштаб восстания возрос скачкообразно. К бунту присоединились башкиры Сибирской дороги, которые, собрав большую армию, после продолжительных боев не пропустили к Оренбургу продовольственный обоз, собранный Тевкелевым. Оставленному в новорожденном городе гарнизону грозила голодная смерть зимой.
Тевкелев спешно выехал из Уфы в Бирск, где авральными темпами собрал 2-тысячное войско. Там его настигло письмо от предводителей восстания, в котором они просили отказаться от строительства крепостей на башкирских землях, либо дать им возможность обратиться с жалобой к императрице. Тевкелев разорвал письмо на глазах у посланца Келчюры Кинзягулова и со своим отрядом выступил к верховьям Ая — центру восстания.
Однако чем дальше, тем тревожнее становилось и полковнику, и его людям. Только слепой бы не заметил, что практически все башкиры в деревнях, мимо которых проходило войско, полностью снаряжены для боевых действий. Стало понятно, что дело придется иметь не с малыми разрозненными бандами, а с многотысячным войском, против которого имеющиеся у Тевкелева две тысячи бойцов казались ничтожной горсткой. Уже никто в отряде не сомневался, что главные силы восставших им не разгромить.
Тевкелев не был трусом, но не был и дураком, поэтому навстречу собственной гибели идти не стал, а свернул в сторону — туда, где действовали менее многочисленные группы бунтовщиков. Позже в рапорте Румянцеву объяснял это так: «вдаль к оному воровскому многолюдному собранию за показанными обстоятельствами не пошли, а пошли для искоренения и выискивания воров в реченную Балакчинскую волость[130]». Так, на марше, и встретили новый год.
Отряд упрямо двигался вперед, и этой морозной зимой Тевкелев, похоже, и решил идти до конца. Сегодня кто-нибудь из старых знакомых вряд ли бы его узнал — вместо ловкого красноречивого дипломата он увидел бы угрюмого и страшного человека, в глазах которого затаилась жуть, в которую лучше не заглядывать. Теперь Тевкелева постоянно сопровождала не то личная гвардия, не то личная охрана из 24 лучших бойцов, а «ночью двое напереди и двое назади полатки стоят всю ночь с ружьем, также куда полковник пойдет, всегда за ним 4 человека драгун…».
Идти становилось все труднее и труднее, снег был небывало глубоким, а лыж в 2-тысячном отряде не было и на сотню человек. В довершение всего, впереди русское войско ждало узкое горное ущелье, миновать которое стороной не было никакой возможности. 24 января отряд вступил в деревню Сеянтусы, за которой, собственно, ущелье и начиналось. А накануне до Тевкелева дошли известия о гарнизоне, оставленном на зимовку неподалеку от Оренбурга, на Верхояицкой пристани.
Так как организовать подвоз продовольствия из-за бунта было невозможно, русские солдаты дошли до крайнего голода — «ибо за неимением провианта не только всех при них имевшихся лошадей ели, но и кожу их в пищу себе употребляли». Когда же продуктов не осталось вовсе никаких, гарнизон согласился на уговоры башкир, обещавших вывести всю команду до обжитых мест на своих подводах. Но едва они отъехали от пристани несколько верст, башкиры кинулись на солдат и стали отбирать у них ружья. Гарнизон, сформированный из бывалых вояк, отбился, и, засев в укрепленном месте, занял оборону. Команда дралась геройски, но «на конец от крайняго голоду принуждена многолюдству оных воров уступить, и тако все с головы на голову от оных злодеев побиты».
В деревне Тевкелев устроил допрос Яукею Кудашеву, который «изодрал» императорский указ, посланный в деревню. Тот никакого раскаяния не проявил и «ни в чем не винился». Кудашева повесили и в назидание другим запретили снимать. После этого приступили к допросу его сына Туйунбая и сообщников — Елтыра Досаева и Абдул-муллы Сартыкильдина. Те под пытками сознались, что жители деревни давно уже в сговоре с предводителями восстания Юсупом Арыковым и Тюлькучурой Алдагуловым. По плану восставших основные силы башкир должны были двумя командами запереть отряд Тевкелева в ущелье и «всех обретающихся с ним людей побить», ибо «команде во оных горах и за глубоким бывшим тогда снегом ни вперед продраться, ни назад возвратиться было б невозможно».
