1916. Волчий кош - Тимур Нигматуллин
Халил осмотрел раненого Литвина. Снять нечего. Голый на траве лежит. Рубахой по животу схвачен. Хорошо хоть кровь остановилась, не набухает больше на боку – запеклась. Жара это или знахарка действительно что-то может? Иманова с того света вернула. Ведь Халил и сердце послушал, и дыхание… Все! Захлебнулся! Зря спасал! А та рукой по лицу провела, в глаза подула… Правда, Халил с полчаса по грудине руками молотил, будто меха в кузнице раздувал. Раздул… «Где борик? Куда делся мой борик? Кто видел борик?»
Оставался только связанный Кривец. Давно было пора его развязать. В дороге еще ладно, опасно: сиганет с верблюда, не заметишь сразу. Надежней кулем везти. А потом не до него было – Иманов тонул, сон сморил… С ейчас-то, конечно, пусть бежит. Много ли желающих по Волчьей степи ночью бегать? Без коня, без оружия пятьдесят верст до города махать ногами не каждый и днем согласится…
– Руки сверни. – Халил вытащил кляп изо рта фельдфебеля и перевернул его на живот. – Еремей Петрович, ты обещай, ладно?
– У-у-мм, – промычал Кривец, уткнувшись в траву. – Хали-и-и…
– Рот свело у тебя, – Халил развязал ремень и кинжалом срезал ножные веревочные путы, – руки тоже сразу не тереби. Кровь вернуться должна. Обещаешь не бежать?
– Обы-ы… – Кривец закивал в знак согласия, упираясь лбом в землю.
Нарезав ремень на тонкие полоски, Халил связал их косичкой, сплел так, чтоб бугров и узлов не было, на разрыв руками взял – держит. Лесу к удилищу прицепил, тут уже своя заготовка помогла: шнурок из шалбаров вытащил, кольцом на кончике прута свернул и лесу под него продел, затянул.
За крючком опять пришлось идти к Кривцу. Тот уже сидел возле кустарника, растирая ладони. Солдатская рубаха сбита с плеч, висит мешком. Лицо измято, припухло от налившейся за долгую езду к голове крови. Сам фельдфебель как будто меньше в размерах стал, сдулся, усох.
– Знак свой дашь? – Халил присел рядом с фельдфебелем, показывая ему снасти. – Крючок сделать хочу.
– Какой такой знак? – Кривец, разрабатывая ладони, сжимал их. – Энтот, что ль? Энтот не могу. Георгий!
– Я тебя, Еремей Петрович, развязал, – напомнил ему Халил, – тебя вообще убить хотели. Вон та спасла.
– Слыхал. – Кривец поглядел на сидящую возле берега Акулину. – А медальку дать не могу, значитца. Потопишь.
– А жрать ты можешь? – не выдержал Халил. – Одна за юбку трясется. Другой на камне сидит. Третий вообще умер, может, уже. Снимай знак! А то вырву с корнем.
– Сымаю… сымаю…
Кривец от халиловского окрика замер, опомнился и стал крутить черно-желтый бант медали. Онемевшие пальцы не слушались. Водили по банту взад-вперед, то перепрыгивая на рубаху, то скользя к воротнику. Наконец фельдфебель сдался:
– Подмогнешь? Не слушаются…
– Верну, – пообещал Халил, сняв медаль, – ты пока дров посмотри. Костер делать надо. Через час стемнеет.
Повозившись с железным кольцом, Халил снял с него серебряную медаль, на которой в профиль красовалось изображение царя. Царь царем, конечно, но в народе его Николашкой кличут. Слабый царь, раз такое прозвище дали. У слабого правителя не только в степи кипчаки с аргынами бунт поднимут, но и в столице шум начнется, от своих же. Русские только и ждут, когда наверху власть слабеет, сразу забастовки устраивают.
В соседнем Кокчетаве уездным начальником был Стуров Афанасий Павлович. Все на базарной площади да перед управой лекции умные читал горожанам: сартам, касимовским, башкирам и казанлы. Те слушали, кивали в ответ. Надо не надо – кивали, и все!
А тут новая партия переселенцев. И все как на подбор, такие же, как Феодосий с Нестором. Верят в то, что им на бумагах написали, в то, чего сами никогда в жизни не видели и не знают. В чудо! Да и ладно бы, чтоб чудо то наподобие сказочного Балыкхана было. Живет и живет такой вот рыбий царь в реке, хвостом крутит. Кому от этого плохо? Детям? Так быстрее плавать научатся, чтоб к Балыкхану в омут не попасть. Одна польза… А этим иное мерещится – что простые люди сами собой управлять могут. И чтоб это делать, первым делом надо революцию совершить. Царя выгнать и самим на трон залезть. Всем! Разом!
Переселенцы тогда Стурова криками заглушили, согнали с трибуны. Свои лекции стали рассказывать. Первыми с базара ушли сарты. Не понравился им вариант совместного с рабочей общиной торгового пая. Да и кому понравится, когда у одних забирают, а другим отдают. Следом за сартами ушли казанлы. Тоже нечестными показались договоры о разделе лавок. Башкиры, касимовские, бухарцы, мишари, иштяки… Все ушли. Тогда переселенцы громить стали лавки и ряды.
Стурову бы казаков с солдатами поднять, а он опять со своими лекциями вылез. И поплатился – ногами затоптали. Уже после, когда казаки, не дожидаясь приказа из Омска, в кольцо рабочую общину взяли и смутьянов к печам поприжимали, губернатор Тропицкого временно поставил уездным над соседним городом. Тот уже лекции не читал. Зачистил рабочую общину, повыгонял бездельников враз, а недовольным – кулаком по голове стукнул, нате, мол, вам мою лекцию, а кто пикнет, еще прочту. Но долго таких, как Нестор и Феодосий, не сдержать. Со всех щелей лезут. А как скинут своего царя, то точно в степи свое право поставят – делить с общинами лавки, делить ряды, делить…
Халил не успел подсечь. Рыба, ударив по леске, дернула крючок и соскользнула с наживкой. Без поплавка трудно на быстрой реке. Все время следить надо за натягом, как леска спускается провисом – обождать, а пошел против течения – тяни! Упустил момент – дуй опять в степь, лови кузнечика пригоршней.
Крючок из застежки георгиевской медали получился не очень: как ни сжимал Халил железные края, не выходило загогулину якорем сделать. Рыба не городской ротозей и не базарный бишара – те на любой крючок сядут, завидев дармовщину, а эта сто раз покружит, проверит, только потом клюнет. А там может и соскочить, не зацепится. Пришлось конец застежки камнем приплющить, заострить. На губу с таким крюком не поймаешь, а вот если до кишок заглот пройдет, шансы есть – с брюха на берег вытягивать…
С наживкой мудрить не пришлось – кузнечиков тьма. Правда, ловить опять пришлось самому: Кривец пошел по берегу искать дрова, Акулина возле Литвина целый госпиталь открыла. Травы в степи набрала, тряпки смочила, банки и склянки какие-то с подола достала.
Русских княгинь Халил в своей жизни повидал: в Астрахани, Омске, Оренбурге. Все как на подбор – сухие, чопорные, в шляпках и в митенках. С зонтами и собачками по улице ходят, за руки друг друга держат. На лицах муки тенями проступают. Страдания.
