Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Мда-а, – промычал он, глядя сощуренными глазами вверх и морщась от вида крови.
В это время Митино тело вдруг дернулось и он, закричав в больной одури, пополз по стволу вниз, к комлю, и тихо свалился на Рогозова. Тот едва успел подхватить приемыша под руки. Глянул на лиственницу. Дротик по-прежнему прочно торчал в стволе – силен был удар остяцкого самострела.
Положил Рогозов приемыша на траву, подивился, какой тот тяжелый, жирный, осмотрел кисть, залитую кровью. Выдернув ремешок из Митиных штанов, ловко, одним движением перехватил ему руку выше запястья, приподнял, чтоб остановилась кровь.
Второй палец, также перебитый острием дротика у основания, висел на лоскуте кожи, и Рогозов, щуря глаза, медленно вытянул из чехла нож, прочный, острый – им Рогозов как-то из любопытства перерубил толстый гвоздь, – отсек палец, швырнул не глядя в траву.
Из котомки достал чистую холстину, которую всегда брал с собой и во время привалов расстилал на траве вместо скатерти – после каждого похода зырянка ее тщательно стирала, утюжила, – разодрал на три части, перебинтовал приемышу руку. Получилась толстая, неуклюжая, но крепкая культя, конец которой тут же пропитался красной, пугающе яркой кровью.
Кровь должна скоро остановиться – это Рогозов знал по опыту. Хлестнул Митю по щеке, приводя в чувство. Тот задавленным стоном отозвался на удар и как лежал недвижно, так и остался лежать. Лицо его было белым, высохшим, кожа на лбу, щеках, подбородке сморщилась, стала прозрачной, сквозь нее проступили синеватые плоские жилки. Рогозов даже подумал: «Не умер ли?» Снова похлопал приемыша по щекам – безрезультатно.
Лишь минут через пятнадцать Митя открыл белые от боли, будто вываренные глаза, завозил головою, закричал опять жалобно, тонко. Потом перевернулся на бок, поискал глазами Рогозова, не сразу нашел, потому что солнце било в лицо, а когда отыскал, выкрикнул не своим голосом:
– Что со мной? А? Что? – выплюнул сгусток изо рта. – А?
– Спешить не надо было. Вечно несешься вперед, как заяц. А прежде чем бежать, подумать следует: стоит спешить или не стоит? Мозги, – Рогозов повертел пальцем около виска, – иметь в голове не мешает. – Добавил наставительно: – На всякий случай.
– Что это было? – напрягаясь, снова выкрикнул приемыш.
– Ловушка, – спокойно пояснил Рогозов. – Западня. Лет пять назад была кем-то поставлена.
– Кем?
– Если бы я знал, – пожал плечами Рогозов. – Остяцкая ловушка. Возможно, еще раньше поставили ее, когда тут война была.
– Какая война? – выкрикнул Митя, глаза его блестели от боли.
– Против Советов.
Приемыш замычал, заскрипел зубами от жгучей палящей рези, приподнял культю, поглядел на нее, прошептал горестно:
– Я-то тут при чем?
– Сказал, голову надо иметь, – повысил голос Рогозов, – и не лезть поперек батьки в пекло. – Оглянулся, словно бы искал чего-то. – Пошли, – проговорил он мрачно, и Митя уловил в его голосе нотки беспокойства, нотки эти насторожили его, и тогда Рогозов, почувствовав это, пояснил: – Место здесь проклятое, мне сдается. Тут, я думаю, еще ловушки есть. Если наткнемся, то пропадем. И ты и я.
– К-как же это так? – Митин голос задрожал, набух слезами. Он, шатаясь, сплевывая на землю сукровицу, со стоном поднялся. Поднял культю, потряс ею, подул на нее, хотел остудить боль. Покрутил головой. – Мочи нет. В глазах все красно. Огонь.
Рогозов молчал.
Вечером он обложил культю жеваной корой, травами, какие знал, сделал компресс из мокрого пороха.
В следующий заход Рогозов снова побывал тут, урман уже снегом был забит, убрал самострелы, запрятал их надежно. Так надежно и прочно, что месяц спустя уже не смог найти свой клад.
Нельзя сказать, что он кого-то или чего-то боялся, нет. Но интуиция подсказывала: следы свои обязательно надо заметать. Даже самые малые, вроде бы неприметные. Если бы приемыш или зырянка заявили об увечье, то, наткнувшись на урман, любой даже зеленый следователь быстро раскрутил бы дело, и тогда Рогозову пришлось бы держать ответ. С другой стороны, приемыш подрастает – лучше бы уж он не взрослел, а оставался пацаном, – может сам попытаться отыскать причину увечья. И опять с Рогозова будет спрос.
Увечье изменило Митин характер: он несколько отмяк, стал задумываться над чем-то. Грамоту, хоть и небольшую – всего пять классов, – приемыш имел и неожиданно пристрастился к книгам. Правда, чтиво его было однообразным – занимательные книжонки про разные похождения да про любовь, которой в жизни не было и не будет – выдумана она писаками. В жизни все и проще и одновременно сложнее, это Рогозов знал по собственному опыту. Иногда жизнь завернет такой сюжет, такой зигзаг совершит, в такую карусель втянет, так заставит крутиться, что никакому писателю не выдумать этого. Книжных красивостей в жизни мало – жизнь имеет серый цвет, все ее оттенки – в полутонах, в едва заметном движении красок, а точнее, все краски – в переходах от одного серого цвета к другому.
Увечье, которое получил приемыш, пошло «на пользу»: потеряв два пальца, он сохранил себе жизнь – его не взяли на фронт. Если б взяли, точно бы погиб. Почти все, кто был зачислен в особую сибирскую дивизию, сформированную в этом краю, попали в жестокую декабрьскую, сорок первого года, битву под Москвой и полегли там. Думая об этом, Рогозов задумчиво сводил брови, сидел подолгу неподвижно за атласом, выменянным у кого-то на рыбу, не отзываясь ни на чьи вопросы. Иногда раскрывал карту и на отдельных листках бумаги чертил схемы, пятнал их непонятными значками, какие не были ведомы ни зырянке, ни приемышу. Когда заканчивал чертить, с лица его, будто дождевая вода, стекала озабоченность и все, что с этой озабоченностью было связано, оставалось лишь одно выражение: недоступности его внутренней жизни другим людям.
Приемыш в мыслях своих, в снах и яви несколько раз возвращался к тому несчастному дню, когда в урмане дротик отрубил ему два пальца на руке. Пробовал убедить себя, что в беде этой виноват Рогозов, только Рогозов и больше никто, хотел отомстить, но все же никак не мог убедить себя в этом. Что-то нехорошее чувствовал он своей душою, нюхом, кожей, корнями волос, буквально ощущал это неуловимое и вместе с тем очень реальное «что-то», но вот что именно – не мог понять.
Таежная заимка – это островок в океане, и хоть село Малыгино недалеко, а в морозы туда лишний раз не сходишь – околеешь по пути, поэтому Митю в долгие
