Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома
И пошла весть по городам и весям, по кочевьям степным — ближним и дальним, по странам чужим:
— В Корсуни князь киевский крестился и вся русь — дружина его. Наречён же князь именем Василий, что означает «царь».
Навстречу процессии, от кораблей, шла другая группа нарядных и торжественных людей. Шла со свитою царевны Анны.
Не доходя друг до друга, обе толпы остановились.
Князь, шедший впереди, напрягая ещё болевшие и видевшие, как сквозь пелену, глаза свои, внимательно смотрел на византийскую принцессу, шедшую в окружении придворных дам и знатных рыцарей.
Она была наряжена в тяжёлый, затканный золотом и усыпанный каменьями голубой наряд, поверх которого был наброшен белый шёлковый корзун. Сияла золотая диадема на убранной в золотую сетку голове.
Весь день был наполнен счастьем возвращённого зрения, пением греческого хора, каждением и молитвами, говорившими о самом главном, о том, что таилось у князя в душе, чего хотелось ему все эти годы, но казалось ускользающим, недоступным. Вечная тоска оттого, что он «рабычич» — человек второго сорта, вечный укор и презрение в глазах Рогнеды, страх в глазах других его жён, бесконечные заговоры и интриги, которые вились вокруг него, канули в прошлое. Кровавые драки, стычки и битвы, шедшие непрерывно всю жизнь его, поля, залитые кровью, реки, перегороженные трупами, и горы трупов у пылающих городов — всё это как бы отодвинулось и заслонилось сиянием дня, счастьем ощущения, что всё позади, а впереди только счастье, только радость и покой. И залогом того была красавица царевна, что смотрела на него доверчиво и кротко, огромными карими глазами.
Князь почувствовал, что щёки его мокры. Невольно он утёр лицо и лоб рукавом широкого своего платья, затканного драгоценными камнями и сшитого из дорогих тканей искусными греческими портными в Корсуни.
Отроки, нёсшие, по византийскому обычаю, опахала-рипиды, и воеводы в алых, синих, зелёных бархатных плащах, и священники в сияющих ризах, и сам князь в золотом обруче на густых тёмно-русых кудрях отразились в глазах гречанки. Вид князя во славе запечатлелся в её памяти на всю жизнь. Её встречали, как надлежит встречать царевну-невесту!
Всё стало на уготовленное обычаем и обрядом место. Когда же грянул тысячеголосый искуснейший хор приветственную песнь-молитву, Анна поняла, что всё в её жизни не случайно и она вступает, по избранию Божию, во владение державой новой, державой православной об руку с богоданным ей супругом — князем киевским, князем Владимиром...
Ни о каком выкупе, ни о каком грабеже не могло быть и речи. Град Корсунь был нетронутым возвращён Византии, и если бы у кого-то возник вопрос, кто победил — в эти дни крещения князя и его венчания с Анной, — он вызвал бы удивление, будто и войны не было. Летописец же записал: град Корсунь отдан в вено за невесту князя.
Глава 5
Крещение Руси
Возвращавшееся из грабительского поначалу похода на Корсунь киевское войско скорее напоминало крестный ход, нежели возвращение дружины с войны.
Аланы-ясы, печенеги, мадьяры степные отовсюду съезжались посмотреть на невиданное зрелище. По черноморской степи, сохраняя боевой порядок, двигалась конница, шли пешие отряды, но вместе с ними шли монахи, шли священники. Рядом с бунчуками и знамёнами полковыми плыли хоругви. В обозе везли не добычу, но утварь церковную, везли книги. Монахи пели. Красивое, никогда не слышанное в степи пение поднимало дух войска, которое двигалось в каком-то странном молитвенном напряжении.
Илья думал, что не случайно ни одной привычной для такого перехода стычки с конными кочевниками не было. Никто не отстал в пути, никто не упал от солнечного удара, хотя двигались по самой июльской жаре. Все колодцы были чисты и полны водой. Неожиданно проливались тёплые дожди, и даже грохотали грозы, но всё было не страшно и не опасно, точно Господь показывал новообращённым христианам всю красоту мира сего.
— Идём беспечально, аж страшно делается! — сказал Добрыня Илье.
— Господь ведёт, — уверенно ответил Илья.
Но службу несли ревностно. Разъезды конные высылали во все стороны прилежно, потому что никогда не шёл по степи такой караван, как нынче. В сердце его, защищаемая со всех сторон плотными рядами воинов, ехала повенчанная чета: князь и княгиня Анна.
Из степи выходили ранее крещённые печенеги, приносили дары посильные, радовались, что и Киев к Господу истины обратился. Но вздыхали и кручинились, говоря, что большая часть вождей печенежских склоняется не к православию, а к исламу.
Они же, не желая огорчать молодожёнов, доносили Добрыне, что Херсонес крымский, дабы обезопасить себя от неожиданных набегов русов, ведёт переговоры с печенегами, живущими со времён Святослава мирно, и уговаривает их кочевать меж Днепром и Крымом, чтобы набегов на Крым не допускать. И печенеги к этому склоняются. Так что крещение крещением, а война войной!
Известия эти подкреплялись сведениями разведки, которая была отлично налажена в степи Ильёй Муромцем. Войсковая разведка доносила, что за уходящей княжеской дружиной смыкаются печенежские кочевья, перекрывая русам дорогу в Крым.
Обсуждалось создавшееся положение уже в Киеве, куда вернулась дружина с князем и княгиней. Опытные, иссечённые в сражениях воеводы на малом совете своём выслушали всё, что сказал им Добрыня, со вниманием и пристальностью.
— Сдаётся мне, угроза Киеву не меньше, чем от хазар, собирается, — сказал старый воевода Потык. — Печенеги силою невелики, и мало их в степи, но храбры и в боях искусны.
— Что ж оне раньше-то тихи были? Со времён старой Ольги про них ни слуху ни духу не было, — подал голос кто-то из молодых.
— Илью Иваныча благодарите, — сказал Добрыня. — Илья вас от набегов прикрыл. Он заставы в степи поставил и сторожи крепкие, так что на Киев ходу им не стало. Куда ни ткнёшься — крутом войско.
— А сейчас куда заставы подевались? Что мы раньше времени кручинимся?
— Заставы в степи стояли и стоять будут, — поднялся во весь свой рост, чуть потолочных матиц не касаясь, Илья. — Степь — дорога; не печенеги, так другие придут, и на дороге завсегда иметь воев надобно. А беда ноне — в ином. С началом службы моей заставской не сталкивались мы с войском печенежским. Так, в кочевьях бузы своей натянутся да и скачут в киевскую вотчину — озоровать. Сих озорников малыми силами побить было можно и даже дружину не трогать. Ино дело, когда они всем скопом пойдут. Тут оне заставы, как корова языком соль, слижут — и вякнуть не успеешь.
— Да с чего они вдруг войском пойдут? — удивлялись воеводы-русы, недавно крестившиеся, пребывавшие всё ещё под влиянием христианских проповедей о добре и всепрощении.
— А с того! — сказал Илья и, подняв ладонь, стал загибать пальцы. — Печенеги сколь годов серьёзно не воевали. Вои у них в кочевьях подросли, воевать хотят. Они стада гоняют, а пастухи не пахари. Это в поле сколь рук — столь и сох и все руки при кичигах. А у пастухов одна чепига на тыщу овец. И всегда воев избыток. От веку так. В каждом кочевье большая часть мужчин — воины, а не пастухи. Они новые пастбища ищут, они охрану несут, а случись, и чужие стада отбивают. Стало быть, кочевник всегда воин, и всегда от него в опасении пребывать пахарю должно. Второе дело: Русь православие приняла, а печенеги — ислам. Те, что крестились, не в счёт. Их всего ничего. Они к нам откочуют, и князь их землёю и угодьями испоместит. А вот остальная сила, сила басурманская, единой стала по вере. А третий случай в том, что в степь, как в море по реке, всё, что под Киевом недовольно, уплыло, а печенеги приняли. Вспомните, где Варяжко? А он не один! Я того Варяжка в бою не раз встречал и ратился с ним не единожды — воитель изрядный! И таких-то много! А теперь скажите мне, воеводы да бояре премудрые, что ещё надобно, чтобы войну начать?
— Известно что, — засмеялся Сухман Одихмантьевич, — деньги!
— Деньги им таперя и арабы дадут, и византийцы! Вот те и война!
— Да через чего же византийцы станут печенегам деньги давать? Мы же с ними великий мир сотворили. Князь на византийской царевне женат!
— А Херсонес кто воевал? Не мы ли с князем? — сказал, перебивая Илью, Добрыня. — Не нам ли доносят, что Херсонес, опасения ради от нас, с печенегами переговоры учиняет и мир ладит? А Херсонес крымский только по славушке — отдельное царство, а по сути — византийская провинция хлебная. Херсонес падёт — в Константинополе хлеба не станет. Потому Византия за Херсонес намертво держаться будет. Вот тебе и деньги явятся. Сам Царьград воевать не будет, да и не может сейчас, а деньги для наймитов всегда сыщет!
Молчание воцарилось в думной палате.
— Так чё ж мы от Царьграда крестились? — сказал торк служилый, Ратмир, новым именем — Алексий.
