Владимир Кораблинов - Воронежские корабли

Владимир Александрович Кораблинов

Воронежские корабли

Глава первая,

в которой рассказывается о том, как царь Петр посылал к орловскому воеводе четверых драгун с бумагой, и как они ехали, и что видели, и о чем меж собою разговаривали

В городе Воронеже было корабельное строение. Со всей России гнали сюда мужиков и везли разные припасы. Но сколько ни гнали, сколько ни везли – ничего не хватало: ни припасов, ни мужиков. Корабельное строение было как прорва.

Государь Петр Алексеевич писал указы: орловскому воеводе – давай уголь и яблоки, усманскому – давай солонину и хлеб, белоколодскому – лес, елецкому – холстину, землянскому – еще что, и все – давай, давай!

Конечно, воеводы, псы несытые от века, брали с избытком, драли с мужика три шкуры, совсем в отделку разорили.

Главным же разорением была повинность. Людей угоняли на корабельное строение не жалеючи, и села пустели. И мужики от воеводского грабежа и повинностей сильно обесхлебели. Они стали бегать с верфей и писать царю челобитные: «От брегантинного строения и от протчех повинностей мы обезлошадели и кормитца нам стало нечем. Помилуй, государь».

Но Петр Алексеевич такие жалобы почитал за воровство и велел мужикам потачки не давать.

Однажды шаутбенахт полковник Балтазар Емельяныч де Лозьер написал государю рапорт:

«Господин Бонбардир! Прикажи давать в кузницы угольев довольно. Жалуются мастера и кричат, что угольев нету, затем-де наше дело стало. Прошу твоего, господин Бонбардир, жалованья, не давай больше мастерам кричать и жалиться».

Как-то раз утром, после адмиралтейского гезауфа, захотелось государю пожевать моченого яблочка. Он кликнул своего повара Фельтена и велел подать. А Фельтен сказал:

– Вчера последнюю бочку докушали.

Тогда Петр Алексеевич подписал бумагу, к которой была приложена адмиралтейская печать. Печать изображала корабль в полном оснащении и заглавную латинскую литеру «Р».

Адмиралтеец господин Апраксин назначил четырех драгун и велел им доставить царскую бумагу в близлежащий городок Орлов. И там передать ее в руки воеводе.

За старшого с драгунами поехал ефрейтор Афанасий Песков. Он был родом из Орлова и ехал туда с охотой.

Был март. Весна близилась, снег побурел, слежался, сделался ноздреватый. Дул гнилой ветер. Дорога была трудная, неудобная. Кони то и дело проваливались по бабки. Ехали шагом.

Орловский большак в то время был людный, проезжий. Он шел от Воронежа до Тамбова. Городок Орлов лежал на пути.

Драгуны ехали, глядели по сторонам. По правую руку расстилалась степь, по левую – на горизонте – синел лес, Усманский бор.

Часто встречались длинные обозы. На воронежское корабельное строение везли лес, хлеб, железо, убоину. Говяжьи туши лиловели из-под рыжих рогож. Коняги падали, выбиваясь из сил. На них злобно кричали возчики.

В селе Усмани Собакиной навстречу драгунам попалось человек с двадцать мужиков. У них были связаны за спиной руки, многие шли без шапок. Мужиков вели пешие солдаты.

Афанасий Песков и начальник пешего конвоя приложили ладони к войлочным треуголам, поздоровались.

– Нетчики?[1] – спросил Песков.

– Они, – сердито сказал пеший начальник. – Дураки! Которые есть по третьему разу с верфей бегают, а все в свою деревню.

– Родимая сторонка, – вздохнул Песков. – Куда ж еще побежишь?

Он был добрый мужик и жалел нетчиков. Нo один из связанных дерзко засмеялся.

– Теперя ученые, – сказал он, – теперя знаем, куды бегать.

– Поскалься у меня! – равнодушно сказал конвойный и пихнул мужика ружьем.

Песков проводил их взглядом и покачал головой.

– Эх, и окаянная же наша должность, – плюнул он. – По мундиру, по шарфу – как бы солдаты, а что делаем! Хуже профостов…

– Крест целовали, – сказал драгун Зыков, – присяга.

Он был служака: прикажут – отцу родному спустит шкуру.

Песков ничего не сказал.

От Воронежа до Орлова считали двадцать пять верст. Песковские драгуны выехали из города не рано и по дорожной неудобности только к обеду сделали половину пути, добрались до села Бобякова.

Тут Афанасий скомандовал привал, и драгуны, привязав коней к плетню, пошли в кабак. Он стоял при дороге, на нем никакой вывески не виднелось, но на крыше торчал длинный шест с привязанным к нему пучком седого ковыля. И это обозначало: кабак.

В избе было многолюдство – мужики и солдаты. И некий проезжий дворянин, коего вчерашнюю ночь под Тресвятским селом обобрали разбойники. Он сам был из города Усмани, в Воронеж ехал по компанскому корабельному делу, а его обобрали. Деньги – сто сорок рублев – взяли и лошадей. Деньги в штаны были зашиты, в гашник, но все равно – нашли: свой холоп, Костентин-кучер, вор, собака, указал. И сам ушел с душегубцами, а его, боярина, голого и босого, на дороге кинул. И вот он теперь добирается до города – яко наг, яко благ, яко нет ничего. Да еще и царь, его императорское величество, спросит.

– Этот спросит! – засмеялся пьяный мужик. – Этот из души три души вынет!

Драгун Зыков строго поглядел на мужика, и тот стушевался.

А хозяин, кабатчик, лысинкой и белой бородкой похожий на святителя чудотворца Миколу, сказал, что такое душегубство все от кораблей, что до корабельного строения по тутошним местам про разбойников и не слыхивали.

Зыков и на кабатчика поглядел строго: он был служака.

Когда драгуны закусили, Песков скомандовал ехать. И они поехали дальше.

В сумерках показался невысокий вал и деревянные башни городка Орлова. В двух церквах наперебой звонили к вечерне.

С реки Усманки тянул гнилой ветер. Дело шло к весне.

Глава вторая,

из которой узнаем, что было написано в царевой бумаге и как Прокопий Ельшин не успел от начальства схоронить в лесу пегого мерина

В Орлове-городке люди жили дерзкие, стреляные и битые. Они прежде частенько с татарами-ногайцами сшибались: те налетят со степи, в лисьих шапках, в халатах, в кожухах овчиной вверх, – и не успеешь ахнуть, как стадо коров угонят или бабенок на жнитве прихватят, покидают через седла. Глядеть в степь надо было зорко.

Теперь ногайцев не опасались. Теперь опасались своих – монастырских, акатовских.

Земли Акатова монастыря граничили с орловскими полями. От этого соседства мужики много терпели. Их монахи сильно обижали. Конечно, грешно говорить про настоятеля, про игумна Павла, такие непотребные словеса, но его так только и называли: Пашка-разбойник.

Подобно диким ногайцам наскакивал он со стрельцами из лесу на орловскую землю и хватал что ни попадя: людей – людей, скотину – скотину, хлеб – хлеб. И даже сколько раз форменные баталии случались.

Так что орловцы были тертые, бедовые мужики.

Воевода забранился на Афанасия Пескова, что поздний час, закричал, чтоб завтра приходил. Но Песков, стоя навытяжку, по артикулу, вынул из-за красного обшлага пакет. И воевода увидел адмиралтейскую царскую печать с кораблем. И он сразу подобрел.

На пакете стояла надпись: «Исполнить не мешкая».

Прочитав ее, воевода сообразил, что дело нешуточное. До него доходили слухи, что за мешкотство и волокиту государь бивал тростью. А случалось, и голову рубил.

Воевода кликнул подьячего и велел читать цареву бумагу. В ней приказывалось ему, воеводе, в тот же час собрать сорок мужиков с подводами. И, погрузив на них, на подводы, двадцать бочек моченых яблок и двадцать же коробьев с углем, доставить оное в Воронеж на верфь адмиралтейцу господину Апраксину. А ежели он, воевода, не выполнит того или замешкается, то с него, с воеводы, спросится и воздастся по всей строгости.

И бумага была подписана: Птр.

Всегда у государя все было спешно, он и сам спешил: подписывая имя из четырех букв, одну пропускал в спешке.

Воевода молчал. Размышляя, задумчиво рвал из носу жесткие рыжие волоски. Подьячий ждал, какие будут приказания. Афанасий стоял, отставив ногу, вольно. В тишине лишь дрова в печи потрескивали да сопел косматый мужик с кочережкой. Он служил в воеводском приказе, его должность была – подметать пол и топить печи.

– С кого брать? – спросил наконец подьячий.

– С углянских, – сказал воевода. – Раз уголь и яблоки – то с кого же?

И он велел подьячему написать список, а Пескову и драгунам – отдыхать и дожидаться завтрашнего утра.

И вот при тусклом огоньке сального огарка, кляня все на свете, сидел подьячий и на чистом листе бумаги выводил с затейливыми, хитрыми завитушками имена назначавшихся на повинность мужиков.

Афанасий пошел в городок проведать родню.

Драгуны, наевшись гороху, завалились спать. Они спали, но служба ихняя все равно шла.

А какой-то человек, перелезши через городской тын, плюхнулся в снег и, таясь, шибко побежал глубоким логом по дороге в Углянец.

Это был тот косматый мужик, какой топил печку.

Дорога шла лесом. Он начинался возле орловских стен и тянулся на север до самой Москвы. В семи верстах от Орлова был Углянец.