Юрий Никитин - Князь Владимир
Олаф шел как деревянный, шея скрипела от усилий держать голову прямо, не дать посмотреть, что там сзади. Спросил одними губами:
– Где встретимся?
– Давай возле Иудейского квартала. Там запертые ворота, две лавки, стража.
Он хлопнул его по плечу, свернул в улочку и пошел неспешной походкой богатого воина на отдыхе. Олаф краем глаза следил за другом, пока едва не ударился лицом о стену. Выругался, пошел тоже вразвалку, осматривал дома и окна, оглядываясь с улыбкой вслед красивым женщинам. Он все еще не видел, чтобы кто-то шел за ним или свернул за Вольдемаром, но в теле возбужденно дрожали мышцы, кровь шумела в жилах, пенилась на порогах суставов, в голову ударила хмельная волна, и он едва сдерживался, чтобы с мечом в руке не повернуться и не спросить:
– Ну, кому тут я не ндравлюсь?
До Иудейского квартала оставалось пересечь всего лишь улочку кожевников. Он помедлил, рядом призывно раскрыла двери небольшая оружейная лавка. Там полумрак, в глубине Олаф рассмотрел широкий прилавок, грузного мужчину.
В лавке пахло железом, маслом для смазки и чистки, окалиной, здесь чинили сломанные кинжалы. Мужик за прилавком смерил его угрюмым взглядом:
– Этериот? Ну, для таких гостей у меня вряд ли что найдется. Вы привыкли получать из казны, а не покупать.
– Я не ромей, – ответил Олаф. – Я иногда покупаю. А иногда просто забираю.
Хозяин сказал знающе:
– Варвар, понятно. Вся армия уже из варваров. Да и во дворце… Как тебе здесь после твоих степей? Или откуда ты? Удовлетворяет ли служба во дворце?
Олаф скривился, будто тяжело груженный верблюд наступил на больной палец:
– Когда идем на службу, вовсю глазеем на молоденьких девушек. Только и думаешь, как бы ту затащил к себе или вон ту… Потом целый день упражняешься с оружием, бегаешь в полном доспехе и со щитом, мокрый как мышь, а к вечеру уже тащишь ноги мимо самых хорошеньких и думаешь: борщу б горячего… Значит, удовлетворяет.
Хозяин хмыкнул, глаза потеплели. Олаф к полумраку привык, а ножи перед ним появились на прилавке даже лучше, чем висели на стене.
– И это все? – удивился он на всякий случай. – Да такие у нас в каждой деревенской кузнице!
– Да? – ответил хозяин. – Сомневаюсь. Но взгляни еще и на эти…
У Олафа перехватило дыхание. Благородство лезвий проступает даже сквозь ножны – узкие и удлиненные, рукояти отделаны с изящной простотой, а когда потащил один из ножен, клинок выполз хищный и радостный, заблистал искрами, хотя солнечный свет остался за порогом.
Хозяин хмыкнул, варвара видно насквозь, и чтобы добить вовсе, выложил на прилавок еще – в богатых ножнах, рукоять из слоновой кости с насечкой, чтобы не скользнула в пальцах при броске, а лезвие, лезвие…
Хозяин наблюдал с удовольствием. Разряженный как павлин, этериот все же не кажется неженкой, а в хорошем булате, как ни странно, разбирается тоже.
Когда в лавку вошли четверо, Олаф ощутил, как по телу пробежала дрожь. Не от страха, его все еще не испытал ни разу, а от ощущения близкой опасности, а значит – ударов, брызг крови, криков и ссадин на костяшках пальцев.
Двое подошли и стали с боков, а еще двое замешкались, отрезая дорогу к выходу. Олаф краем глаза быстро оценил двух слева, грязных и в лохмотьях, другие явно такие же. Сказал медленно и надменно хозяину:
– Сходи в заднюю комнату. Принеси что-нибудь получше.
Хозяин, насупя брови, смотрел то на него, то на четверых, что с недобрыми ухмылками осматривали этериота. Один сказал грубо:
– Зачем кабану нож? Еще щетину себе повредит.
Трое захохотали. Олаф сделал вид, что только сейчас заметил их:
– Ты это мне?
– Тебе, разряженный петух, – ответил вожак, этот явно был вожаком. – А если не петух, то попробуй возьмись за любой из тех ножей!
Двое придвинулись, Олаф впервые ощутил, что может не выбраться живым. Пока ухватится за меч, они воткнут в него ножи. Пока что видят богато одетого придворного воина, сытого и самодовольного, явно разжиревшего на службе, где надо только стоять истуканом, это не поле битвы, куда отправляют настоящих бойцов, этот павлин просто мясо для их ножей!
Он вспомнил Владимира, его повадки, трюки, хитрости, когда для победы над врагом можно даже в дерьмо вступить, только бы найти получше позицию для удара.
– Если я возьму нож, – спросил он, прикидываясь испуганным, – вы меня убьете?
Вожак засмеялся:
– Нет, если ты сумеешь убить нас.
Олаф сказал еще испуганнее:
– А если я не возьму нож?
Вожак сказал весело:
– Тогда зачем тебе жить? Боги не терпят на земле трусов…
Олаф видел, с какой ненавистью смотрят на него совершенно незнакомые люди. Лишь потому, что одет пышно, ест и пьет на добротной посуде. А если еще и пообещали заплатить за его жизнь…
– Вам не надо было… – сказал он умоляюще.
Одновременно он ударил локтем вправо, услышал хруст и сдавленный крик, тут же кулак его метнулся вперед, и лицо вожака превратилось в кровавое месиво. Он мгновенно повернулся, Вольдемар побеждал его не силой, а скоростью, ударил быстро и сильно третьего.
Тут же послышался сдавленный крик, хрип. Он увидел, что хозяин лавки обеими руками держит длинное тонкое копье. Наконечник его был в груди четвертого. Глаза несчастного вылезали из орбит, в них было больше удивления, чем страха. Их послали убить этериота, все в городе знают, что такое дворцовая стража, что только жрут, пьют, жиреют да гребут под себя чужих жен, ибо у них денег больше, чем у иного торговца. И они не ждали быстрого отпора, наслаждались глумлением над пышным увальнем.
Трое корчились на полу. Первый, которого Олаф саданул локтем, слабо дергал ногой, постепенно застывая. Удар булатной бляхой на локте пришелся в переносицу. Вместо лица была маска из пузырящейся крови, что стекала на пол густыми волнами. Еще двое пытались подняться, руки подламывались. У одного кровь хлестала из перебитого носа, другой все еще выплевывал крошево зубов из разбитого рта.
– Чем ты ударил? – прошепелявил он. – Молотом?
Олаф покачал головой:
– Кто идет за шерстью, может вернуться стриженым.
Хозяин с проклятием уперся в прилавок, выдернул наконец копье. Жертва рухнула на пол, руки чуть поскребли чисто вымытые доски.
– Нам сказали… – прохрипел первый, он сплюнул на пол сгусток крови, там блеснул осколок еще одного зуба. – Нам сказали…
Олаф взмахом длани велел убираться, пусть-де теперь разбираются с тем, кто их так гадко обманул, повернулся к хозяину:
– Спасибо. Он мог бы достать меня в спину.
Хозяин буркнул:
– Не за что. Я не могу допустить, чтобы убивали покупателей. Если бы где-то на улице…
Олаф сказал сочувствующе:
– Там убивать не дает городская стража. Трусы! Мол, выгонят без платы, если на их участке кого-то зарежут.
Хозяин поймал на лету золотой, а Олаф взял облюбованный нож, примерил, как входит в ножны, кивнул и вышел. Хозяин довольно хрюкнул. За один золотой можно получить пять ножей. Все-таки этериоты – раскормленные свиньи, деньгам цену не знают.
Глава 34
Вепрь с изумлением и гневом рассматривал вернувшихся этериотов. Оба вернулись в изорванной одежде, с побитыми мордами.
– Да, погуляли… Я видел зарево над Армянским кварталом. Ваших рук дело? Нет? Странно. А флот в Золотой бухте еще на месте? Ну хоть половина уцелела? И не проиграли в кости, не потопили, цыганам на бусы не променяли? Тогда где же вы были?
Олаф сказал печально:
– Старых друзей хоронили…
– Тогда почему, – спросил Вепрь, глаза его пробежали по ссадине на скуле Олафа, – почему оба в таком виде?
Олаф сказал еще печальнее:
– Да они помирать не хотели.
Среди этериотов пошли смешки, кто-то вполголоса крикнул «виват!». Вепрь прищурился, эти двое внесли свежую струю в застойный воздух барачной жизни.
– Так вы ж ходили кланяться могилке Византа!
– Не нашли, – ответил Владимир печально. – Так мы того… чтоб уж не зря нас отпустил в город наш отец родимый, доблестный и добрейшей души человек, все знают, о ком я говорю, так вот мы и… того, свеженькие нарыли…
Вепрь сказал саркастически:
– А чтоб в другой раз долго не искать, вы их нарыли не одну? По всему городу? Прочь с глаз, мерзавцы. Отпуск отменяется, завтра на службу! Там будете под присмотром.
Даже в бараке им казалось, что слышат раскаты его голоса. Олаф восхищенно покрутил головой:
– Крут, зверюга… такой голосище! Так ты, говоришь, троих зарезал?
– Троих, – подтвердил Владимир. Он прикладывал перед зеркалом серебряную монету к ссадине на скуле. Вторая ссадина пламенела на подбородке. – Гады, напали внезапно…
Олаф довольно хохотнул:
– Тогда это за мной охотились!
– Да ладно тебе…
Олаф хохотал, довольный, Владимир же хмурился, сопел. Наконец Олаф толкнул в плечо:
– Чего насупился? Разве мы не побили их снова?
Владимир наконец поднял взор, смех замер на губах Олафа. В темных глазах хольмградца привиделся страх. Лицо его друга посерело, по нему пролегли непривычные для двадцатилетнего парня морщины.
