Леонтий Раковский - Кутузов

Через мост потянулись последние войска. Кутузов переехал в Журжу накануне.

Вечером, когда над Дунаем стала полная луна, в городе раздались взрывы и в разных концах Рущука вспыхнуло пламя.

Рущук горел жарко. Лунный пояс на реке постепенно наливался огнем. Зарево затмевало лунный свет.

Михаил Илларионович сидел в Журже у дома и, глядя на зловещие отблески пожара, думал: "На османов это должно произвести ошеломляющее впечатление!"

Армии приблизились друг к другу еще больше: Кутузов стоял в Журже, а Ахмед-паша в Рущуке. Их разделяла только река.

Великолепные, шитые золотом шатры великого визиря расположились на равнине у Рущука, где так недавно белели полотняные палатки русской армии. Тут же разместились шатры министров и купцов, имевших в лагере склады разных товаров.

Друзья по-прежнему обменивались любезностями и подарками, словно между их войсками не было сражения.

В один из дней Ахмед-паша предупредил Кутузова, что в турецком лагере будет пальба по случаю рождения сына у султана.

— Не военная кампания, а сплошной Версаль! — улыбнулся Кутузов.

Через несколько дней Ахмед снова прислал такое же предупреждение. Солдаты, узнав о нем, живо обсуждали происшествие:

— Что султанша — рожает каждую неделю?

— Турок издевается над нами!

— А может, у нее — двойня?

— Что ж, один пащенок родился сегодня, а другой дозрел через неделю, так, что ли?

— Эх, вы! Да разве не знаете, что у салтана не одна женка, как у тебя, а целая сотня!

— У него, брат, на все святцы ребят хватит!

А когда через несколько дней с правого берега приехал к Кутузову новый турецкий курьер Мустафа-ага, солдаты, глядя на турка, заржали:

— Братцы, никак, у третьей султанской женки крестины!

— Молодец салтан: не зевает, старается!

Но на этот раз дело было посерьезнее. Мустафа-ага передал Кутузову, что великий визирь не может вести никаких переговоров, если не будет обеспечена целость и независимость владений Порты. И что потому дальнейшее пребывание Абдул-Гамида в Бухаресте не нужно.

Мустафа-ага сказал все это важно, с самым решительным видом и смотрел, как примет такое сообщение русский сераскир Кутузов, которого турки называли бир-гиёглю[33]. Но русский командующий встретил известие как будто совершенно спокойно. Мустафа-ага был бы очень удивлен, если бы знал, что Кутузов даже остался доволен им: Ахмед, стало быть, уверен в том, что русские слабы!

Понемногу начинало сказываться оставление русскими Рущука. Кутузов знал, что в Константинополе ликовали по случаю этой "победы" и что султан наградил великого визиря. Наполеон тоже обрадовался отходу русских за Дунай. На приеме в Тюильри он подошел к русскому представителю, генералу Чернышеву, к которому благоволил, и с ехидной усмешкой спросил: "У вас, кажется, была резня с турками в Рущуке?"

Кутузов поручил Италинскому немедленно отпустить Гамида из Бухареста, сказав:

— Молдавию и Валахию мы занимаем, и пусть Порта попытается отнять их у нас!

— Зря кормили рыжего! Сколько денег на него извели! — пожалел Резвой.

— На свете, Павел Андреевич, ничто не пропадает, — ответил Кутузов.

Он тотчас же послал к Ахмед-паше Антона Фонтона с очередными подарками, дружескими приветами и ответным словом. Михаил Илларионович велел передать великому визирю, что турецкие условия не могут быть приняты за основу переговоров и что, хотя из Петербурга еще нет ответа, он исполнит просьбу Ахмед-паши и не станет больше задерживать Абдул-Гамида в Бухаресте.

"Продолжительность пребывания высокочтимого Гамид-эфенди в Бухаресте ни в коем случае не вызывается стремлением выиграть время, а должна служить для Вашего высокопревосходительства новым доказательством моего постоянного желания видеть восстановление дружбы и доброго согласия между обеими империями", — написал Кутузов в письме к великому визирю.

Фонтон явился назад с большой корзиной фруктов и передал о своей беседе с Ахмед-пашой. Великий визирь сказал: "Передайте генералу Кутузову, что я уже давно чувствую, насколько сильно я уважаю и люблю его. Он, так же как и я, честный человек!"

— Нечего сказать — похвала! — поморщился Кутузов.

— "Мы оба хотим блага нашей родине. Давно пора покончить с этой разорительной войной! Она только радует нашего общего врага Наполеона", — передавал Фонтон слова Ахмед-паши.

— Вот это он верно сказал. Молодец! — похвалил Михаил Илларионович.

— "Да вот я покажу депешу французского поверенного Латур-Мобура. Он советует нам не заключать с вами мир и уверяет, что правый берег Днестра и Крым будут нашей границей".

— И что же, визирь показал вам депешу? — удивился Кутузов.

— Визирь обратился к своему заместителю Гамид-эфенди, чтобы он дал депешу, — ответил Фонтон.

— И тот, конечно, не дал? — улыбнулся Михаил Илларионович.

— Да, он сказал, что депеша отправлена в Константинополь.

— Разумеется: у Гамид-эфенди больше выдержки, чем у него! Что же говорил дальше наш дружок?

— Он сказал: "Передайте генералу Кутузову, что я перейду Дунай".

— Вот, вот! Это чудесно! Пусть переходят! Давно ждем не дождемся!

— Говорит: "Опустошу Валахию, хотя мне жаль ее несчастных жителей…"

— Жалел волк кобылу — оставил хвост да гриву, — усмехнулся Кутузов.

— "Длинными переходами, — говорит, — и недостатком продовольствия изнурю и погублю русскую армию".

— Как это у него все быстро получается!..

— И напоследок визирь посоветовал: "Удовлетворитесь малым. Все равно Дунай никогда не станет вашим. Мы будем воевать десять лет, но не уступим!"

— Черт возьми, где этот неграмотный лазский пират научился всей гамме дипломатических песен? — вырвалось у Михаила Илларионовича.

После такого перелома в настроении турок следовало ожидать их активных действий.

Так как силы турок оказались больше, чем предполагалось раньше, то Кутузов отдал распоряжение возвратить в Молдавскую армию 9-ю и 15-ю дивизии, располагавшиеся в Яссах и Хотине.

Кутузов ждал, когда же турки начнут переправляться через Дунай. Знал, что они будут пробовать с двух сторон — у Рущука и Виддина.

Наконец 22 июля, через месяц после боя у Рущука, Измаил-паша высадился у Виддина на узкую полосу, окруженную болотами. Генерал Засс запер высадившихся турок в районе болот, не дав им прорваться на просторы Малой Валахии.

План великого визиря — одновременное наступление на двух направлениях — сорвался.

Ахмед-паша продолжал готовиться к переправе. В этих приготовлениях прошел август месяц.

Кутузов узнал через лазутчиков, что из Константинополя все время торопят визиря. Время для переправы было самое подходящее: Дунай сильно обмелел за жаркие летние месяцы.

И вот наконец в теплую, но по-осеннему темным-темную ночь, с 27 на 28 августа, турки начали переправляться через Дунай.

В четырех верстах выше Журжи казачьи посты обнаружили несколько сотен кирджали, переплывших на лодках на русскую сторону. К месту их высадки тотчас же направился генерал Сабанеев с батальоном архангелогородцев. Кирджали были смяты и опрокинуты в реку. Спастись удалось немногим.

Все казачьи посты до самого Туртукая были подняты на ноги.

А в это время, в восьми верстах ниже Журжи, спокойно переправлялись на паромах и лодках главные силы Ахмед-паши.

Недаром великий визирь стоял два месяца у Рущука, — он выбрал чрезвычайно удобное место для переправы: по берегам рос высокий камыш, а прибрежная полоса была покрыта кустарником. Кроме того, с крутых высот правого берега хорошо обстреливался изгиб Дуная. Ахмед-паша поставил на своих высотах двадцать пять орудий крупного калибра.

Русские аванпосты проморгали переправу.

У турок на русском берегу скопилось уже более двух тысяч человек с четырьмя пушками, когда казаки наконец подняли тревогу.

После того как Ахмед-паша рискнул-таки переправиться через широкий, хотя и порядком обмелевший Дунай, в Молдавской армии перестали понимать действия своего командующего.

Солдаты судили-рядили за артельным котлом, пока на них не прикрикнет старый фельдфебель, офицеры говорили за спиной высшего начальства, а генералы не стеснялись высказывать свое недоумение самому Михаилу Илларионовичу, но результат был один и тот же: все шло так, как хотел Кутузов.

Турки, едва ступив на правый берег Дуная, сразу, в ту же ночь, стали окапываться. Эта была их всегдашняя излюбленная тактика. Турки придерживались ее всегда, если даже, как здесь, на пустынном берегу, некого было заставить рыть окопы и приходилось работать не только самим янычарам, но и спагам.

Никто не мог бы сказать, что турки поступают неверно. Пока что на правом берегу их собралось мало и они были вынуждены прежде всего подумать об обороне.