Леонтий Раковский - Кутузов
Чтобы турки не смогли прорваться между армией и Рущуком, Кутузов оставил для прикрытия восемь батальонов пехоты.
Командующий расположился в центре. Его палатка стояла среди милых кутузовскому сердцу егерей 29-го полка.
Днем была нестерпимая жара, а к ночи стало холодно. На холодке, на свежем воздухе спать было чудесно. Ничипор укрыл своего барина поверх одеяла шинелью, и Михаил Илларионович уснул быстрее обычного. Его сладкий сон прервали выстрелы, крики "алла" и какой-то шум, доносившийся со стороны аванпостов.
Михаил Илларионович открыл глаза. В палатке было темно. Он отбросил одеяло и шинель и сел на постели.
Звуки не смолкали, а росли. Ясно: турецкие спаги напали на передовые отряды конницы Воинова, идет кавалерийская сшибка.
По старой боевой привычке Михаил Илларионович спал не раздеваясь.
Он сунул ноги в туфли и вышел из палатки. Весь лагерь, все кругом тонуло в тумане. Туман стоял плотной, непроницаемой стеной. В двух шагах ничего не было видно.
— Давно началось? — спросил Кутузов у часовых, застывших возле палатки командующего.
— Только что…
— Минут пяток, ваше высокопревосходительство, — ответили егеря.
Кутузов прислушался. Крики не умолкали, но выстрелы были редки.
— Рубятся! — Он поежился. — Проклятый климат. Такая холодина! А ведь через несколько часов снова не найдешь себе места от жары!.. Паисий Сергеич! — позвал он.
В соседней штабной палатке, которая чуть вырисовывалась в тумане, зашевелились.
Кутузов, не дожидаясь Кайсарова, вернулся к себе, надел мундир и сел на постели.
— Ничипор, зажги свечу!
— Зараз, вашество, зараз! — сонным голосом ответил из передней части палатки денщик и немного погодя вышел, почесываясь и зевая. Он зажег стоявшую у постели на складном стуле свечу и выглянул из палатки.
— Ой, який туман! — сказал Ничипор и вернулся на свое место, где сразу же умолк — заснул.
В палатку вошел наспех одетый адъютант Кайсаров:
— Доброе утро, Михаил Илларионович!
— Здравствуй, дружок. Неизвестно, какое еще оно будет… Пошли кого-нибудь к генералу Воинову на аванпосты. Что там у них происходит?
— Слушаюсь! — ответил Кайсаров и быстро вышел из палатки.
Михаил Илларионович сидел, барабаня пальцами по колену, думал: началось взаправду или нет?
Через минуту послышался топот копыт. Всадник с места взял в галоп.
За палаткой, в лагере, началось движение.
Посидев некоторое время, Кутузов снова вышел наружу.
Туман и не думал уменьшаться, а на аванпостах не утихали шум и крики.
Кутузов стоял, ожидая возвращения ординарца.
Он примчался быстро.
— Ну что?
— Турки наступают, ваше превосходительство! — выпалил ординарец. — Кавалерии — без числа. За туманом не видно, когда кончатся. Генерал Воинов послал чугуевских улан и ольвиопольских гусар, но их теснят — турка много!
"Стало быть, визирь наступает по-настоящему", — подумал Кутузов и сказал ординарцу:
— Лети, братец, к генералу Ланжерону — пусть выходит на поле!
Постепенно весь русский лагерь пришел в движение. Полки становились в каре, готовясь к бою.
Михаил Илларионович умылся, оделся.
Туман нехотя таял. Из-за Дуная блеснул луч солнца. Все осветилось. Шум на аванпостах утихал.
Кутузов сел на коня и поехал мимо каре к первой линии.
— Что такое? — спросил он, подъезжая к группе генералов, стоявших перед фронтом первой линии.
— Отступают, ваше высокопревосходительство: испугались нашей матушки-пехоты, — весело сказал генерал-майор Энгельгардт. — Это пока что была только разведка.
— Налетело пять тысяч всадников, а у меня — около полутора тысяч, — говорил, словно оправдываясь, генерал-лейтенант Воинов.
— Посмотрите, Михаил Илларионович, — указал Энгельгардт, — сколько их осталось на поле!
Кутузов недовольно молчал. Непредвиденная, глупая случайность погубила весь его хитроумный план. Туман сыграл на руку туркам, а не русским. Он не позволил русским видеть, что это не общее наступление, а только разведка, а когда растаял, турки увидали все русские войска, и в том числе скрытно стоявший корпус Ланжерона.
VIIНа следующий день обе стороны ограничились обычной разведкой.
"Надо узнать, как чувствует себя мой друг Ахмед, — подумал Михаил Илларионович. — Пошлю-ка ему снова чайку. Может, Фонтон что-либо пронюхает у турок".
Кутузов вызвал к себе младшего Фонтона и вручил ему целый сверток с чаем:
— Передайте визирю с моими всегдашними приветами шесть фунтов чаю.
— Так много! — невольно вырвалось у Фонтона.
— Пусть побалуется. Может, больше слать не придется. Будет спрашивать о моем здоровье, скажите, что изнываю от жары.
— Я скажу, что ваше высокопревосходительство еще в Журже.
— Можете говорить что угодно, но Ахмед не поверит: старого воробья на мякине не поймаешь! Постарайтесь узнать, что у них на уме.
Фонтон вернулся к вечеру. Рассказал, что посмотреть ничего не удалось: его провели через лагерь к визирю с завязанными глазами. Но, судя по отдельным фразам, которые он слышал, турки готовятся к бою. Визирь очень благодарил за чай, жаловался также на жару, но сказал, что у реки все же прохладнее, чем в Кадыкиой, и вскользь заметил, что с таким войском, как у него, Ахмеда, можно завоевать восток и запад.
— Похваляется! Это хорошо, что он так уверен; значит, надо ждать атаки! — обрадовался Кутузов.
22 июня утром русские войска только пропели утреннюю молитву и стали завтракать, как вдруг ударили турецкие пушки. Они били по всей линии русских каре.
— Эх, осман, и позавтракать спокойно не дает!
— Сегодня будет дело, коли с антилерии начал.
— Хватит тебе всего: и антилерии и кавалерии! — говорили солдаты, разбирая ружья из козел.
Ядра долетали и до второй линии, где в середине каре егерей разместился со штабом командующий. Необстрелянная молодежь из свиты Кутузова чувствовала себя под турецкими ядрами возбужденно. Сам же Михаил Илларионович относился к обстрелу совершенно спокойно.
— Это мой старый дружок оказывает мне любезность, — говорил он, продолжая разглядывать в зрительную трубу турецкое расположение.
Из-за порохового дыма, окутавшего турецкие укрепления, виднелись большие пестрые массы турецкой конницы. Конечно, визирь сейчас бросит их на русские каре. Только на какой фланг? "Скорее всего на открытый левый", — думал Кутузов, не обращая внимания на то, что через его голову с противным воем несутся ядра.
Одно вдруг шлепнулось перед самым носом кутузовского коня, подняв облачко пыли. Конь чуть присел на задние ноги, вздернув голову.
— Ишь как мой старик удивился, — усмехнулся Кутузов, похлопывая коня по шее.
— Ваше высокопревосходительство, здесь опасно. Вы бы поехали в третью линию к кавалерии, — сказал адъютант Кайсаров.
Капитана Кайсарова поддержали остальные офицеры штаба. Только Резвой молчал. Он знал, что Михаил Илларионович не двинется с места.
— Куда я поеду? Что скажет молодежь? Нет, я не удалюсь отсюда, пока мой друг не исчерпает своей любезности. А потом, голубчик, еще неизвестно, где опаснее!
И через несколько минут слова Кутузова получили прекрасное подтверждение. Из дымных пороховых завес, окутывавших турецкую позицию, вдруг на равнину ринулись тысячи всадников. Точно кто-то взмахнул разноцветным платком. На русские каре стремительно катилась бушующая волна спагов. От топота сотен тысяч копыт тяжело застонала земля.
Глядя на этот грозный вал, невольно думалось, что нет силы, которая смогла бы остановить его. Опытные, бывалые солдаты хорошо знали: страшен первый удар. Выдержать его было самое главное. Потом натиск ослабевал.
Дружным артиллерийским и ружейным огнем атака была отбита по всей линии. Бешеная волна всадников откатилась назад.
Не успели русские отдышаться, перезарядить ружья и убрать в середину каре раненых и убитых, как турецкая кавалерия понеслась на правый фланг.
Первый налет был как бы разведкой — где русские слабее.
Но все кутузовские каре стояли одинаково твердо. И вот теперь визирь кинулся на правый фланг. Он был неудобен для атак конницы: каре упирались в холмы и виноградники. Но турки яростно старались пробиться. Их упрямые атаки следовали одна за другой.
Кутузову пришлось послать из второй линии в подкрепление правому флангу 37-й егерский.
Егеря рассыпались по виноградникам. Их не было видно, но меткий прицельный огонь остановил янычар, появившихся вместе с конницей у правого фланга.
Архангелогородцы бросились в штыки, выбивая турок из лощины в лощину. В конце концов турки бежали к Кадыкиой.
В кутузовском штабе ликовали: дело идет! Но Михаил Илларионович думал иначе и предупреждал:
