Семь престолов - Маттео Струкул
— Ваша светлость, я не возьму ваши деньги, — покачал головой Габор Силадьи. — Пока я ничем их не заслужил. Вы нравитесь мне, я вижу нашу схожесть, а потому предлагаю заплатить, когда я действительно выполню ваши поручения. До тех пор будьте спокойны: мое сердце и моя рука принадлежат вам.
— Вы уверены? Я могу положиться на вас? — спросила молодая женщина, удивленная, что этот человек отказался от ее щедрого предложения.
— Решайте сами. Я не могу дать вам никакой иной гарантии, кроме своего слова.
И опять его речи попали в цель. Венгр ответил ей без должного почтения, но совершенно искренне, и Бьянка Мария была согласна принять его таким, какой он есть. В конце концов, сколько любезностей ей расточала Перпетуя, а потом первая же и предала ее. Значит, можно будет доверить этому человеку самые сокровенные тайны?
— Хорошо, Габор, я ценю вашу прямоту и честность, — сказала Бьянка Мария. — Когда я позову вас, вы тут же поспешите ко мне, понятно? Где бы вы ни оказались в тот момент. Как я сказала, вы продолжите сражаться под знаменами моего мужа, но подчиняться будете мне.
— Все будет так, ваша светлость.
— Хороню, пока вы можете идти.
Венгр поднялся. До этого он так и разговаривал с Бьянкой Марией опустившись на одно колено, и она не попросила его встать. Теперь, с ее позволения, он наконец выпрямился и направился к двери.
1447
ГЛАВА 60
ДЕЛА ЗЕМНЫЕ
Папская область, Апостольский дворец
Пьетро Барбо держал за руку дядю, который тяжело дышал, переживая очередной день бесконечных страданий. Подумать только, после стольких тревог и опасностей, после долгих девяти лет, проведенных изгнанником во Флоренции, Евгений IV наконец-то вернулся в Рим и не жалея себя стал трудиться над тем, чтобы превратить этот город в центр науки и искусства. Такие гуманисты и художники, как Антонио Филарете, Фра Беато Анджелико, Жан Фуке, стали частью близкого окружения понтифика и получали при его содействии крупные заказы. Папа даже предлагал Фра Анджелико мантию архиепископа Флоренции, но тот, будучи скромным, чувствительным и богобоязненным человеком, решительно отказался, предложив вместо себя Антонио Пьероцци, по его словам гораздо более достойного высокого сана.
И тут эта болезнь, поразившая дядю в самый неподходящий момент. Евгений IV верил не только в искусство и красоту, но и в силу: он проявил себя истинным защитником христианства, хотя флот Крестового похода и потерпел поражение в Варне. И беда, как оказалось, пришла не одна.
Была на счету понтифика и другая важная заслуга. Евгений IV смог остановить раскол, начатый концилиаристами на Базельском соборе. Проявив невероятное терпение и скромность, день за днем понтифик вел переговоры и искал пути к примирению, прощая чужие ошибки и поступаясь собственными интересами. Папа сражался как лев и в конце концов сумел получить поддержку Альфонсо Арагонского, признав его право на престол Неаполитанского королевства, а также достиг соглашения с императором Священной Римской империи Фридрихом III, который на Союзном сейме во Франкфурте открыто отрекся от концилиаристов и особенно от антипапы Феликса V.
Но теперь все это не имело значения.
Евгений IV, бледный как смерть, лежал накрытый одеялом до самого подбородка и сотрясался от приступов кашля. Он ужасно исхудал, и хотя массивные камины в его покоях были полны дров и наполняли комнаты теплом, пальцы понтифика оставались холодны, словно лед.
Пьетро взглянул на Лодовико Тревизана, патриарха Акви-леи и личного врача папы, а также кардинала-камерленго Римско-католической церкви.
Чуть дальше расположились и другие кардиналы, самые верные люди Евгения IV: казначей Апостольской палаты Франческо дал Леньяме, кардинал Пьетро да Монца, и кардинал-дьякон, и вице-декан, и старейший из кардиналов, и генеральный викарий, и многие другие. Все они собрались вокруг огромной кровати папы и бормотали молитвы в ожидании неминуемого конца.
Пьетро прочитал во взгляде Лодовико горечь и принятие. В этот момент юноша ясно понял: камерленго сделал все, что мог, но оказался бессилен перед болезнью понтифика. Настои и кровопускания не принесли облегчения. Евгений уже не мог спать, он мучился в слабом беспокойном бдении, прерывающемся лишь моментами забытья и приступами острой боли в груди.
Пьетро не мог смотреть на дядю в таком состоянии.
— Ваше высокопреосвященство, — обратился он к Ло-довико Тревизану, — мы можем что-то сделать? Неужели вы не видите, как он страдает?
— Сын мой, мы испробовали все средства, — отозвался тот. — Теперь все в руках Господа. Если вы хотите помочь понтифику, молитесь за него вместе со мной.
— Безусловно, — поддержал его кардинал Просперо Колонна с едва заметной досадой.
Едва заметной для всех, но очевидной для Пьетро: он хорошо знал, что Колонна будет счастлив, если понтифик отдаст Богу душу прямо в этот момент.
Евгения IV сотряс очередной приступ кашля, и в этот раз больной попытался сесть, опираясь на подушки.
Пьетро кинулся на помощь, но дядя остановил его жестом, на который, по всей видимости, ушли его последние силы, и снова сполз вниз. Его дыхание становилось все слабее.
Всего два года назад Евгений IV потерял своего любимого кузена Антонио Коррера, который так много сделал для него и во время избрания папой, и после, в темные дни побега из Рима. Теперь же понтифик не хотел цепляться за жизнь, ведь большинство людей, которые были ему дороги, уже умерли, а Габриэле часто говорил, что ему неинтересно общаться с теми, к кому он не испытывает уважения.
Поражение в Варне стало еще одним тяжелым ударом, и вину за это папа возлагал на Венецию, которая не остановила наступление турок, когда была возможность. Родной город, увы, чаще разочаровывал Евгения IV, чем радовал. За эти годы Венеция неоднократно извлекала пользу из того, что Габриэле Кондульмер возглавлял Святой престол и был духовным главой всего христианского мира.
Сама Венеция при этом, словно злая мачеха, и не думала осыпать его милостями; более того, даже не сумела поддержать и защитить во время побега из Рима, когда сама жизнь папы была в опасности. Тогда он спасся только благодаря вмешательству Флоренции и помощи Франческо Сфорцы.
— Он умер, сын мой, — сказал кардинал Лодовико Тревизан.
Эти слова прозвучали окончательным приговором, и сердце Пьетро сжалось от невыносимой
