Житие маррана - Маркос Агинис
Бесконечно длинные стены дворца одним видом своим наводили тоску. За ними скрывались бесчисленные каменные мешки и пыточные камеры.
Погруженный в тягостные раздумья Франсиско отправился в доминиканский монастырь и вновь вошел во дворик с сияющими изразцами. Брат Мануэль Монтес встретил юношу вежливо, но сухо. Интересно, ждал ли он гостя из далекой Кордовы? Монах напоминал ходячие мощи: череп, обтянутый бледной кожей, из запавших глазниц смотрят мутные белесые глаза. И почему это брат Бартоломе направил его к такому черствому и неприветливому человеку?
Без лишних расспросов доминиканец отвел Франсиско в абсолютно пустую келью где-то на задворках. Ни циновки, ни тюфяка, ни стола, ни скамьи — голая каморка с крохотным оконцем под самым потолком.
Мануэль Монтес переступил порог и остановился, изучая земляной пол так внимательно, словно пересчитывал несуществующие плитки. Затем нарочито медленно обошел келью по периметру. Казалось, от его испытующего взгляда глинобитные стены стыдливо ежились. И что он там искал? Закончив обход, монах поднял голову и воззрился на потолочные балки под тростниковой крышей.
— Ночевать будешь здесь, — проскрипел он голосом столь же зловещим, как и его лицо. Помолчал и, впервые посмотрев на Франсиско в упор, добавил: — Через три дня поедешь в Кальяо. Через полчаса в трапезной ужин, пойдешь туда.
Юноша положил пожитки на пол и отправился умываться. Зачем только его задерживают в монастыре, заставляя откладывать встречу с отцом? По пути к фонтану он заметил переход, который вел в монастырскую больницу. И в Чукисаке, и в Куско ее очень хвалили. Отец, помнится, тоже хотел построить в Потоси лечебницу для индейцев, однако замысел никто не поддержал: к чему заботиться о здоровье дикарей? Другое дело монахи, церковное руководство и столичная знать. Франсиско нерешительно двинулся по коридору и попал в задний дворик, куда выходили двери палат. Здесь же была и аптека, доверху заставленная бутылками, флаконами, ступками, пузырьками и пробирками. На столе, возле весов особой конструкции поблескивали песочные часы, а рядом змеились трубки перегонного куба.
Внезапно послышалось чье-то дыхание. Что за чудеса, ведь во дворике никого не было! Может, наваждение? Но нет: за спиной у Франсиско стоял негр в монашеской рясе. Чернокожий доминиканец? Наверное, здесь, в Лиме, свои порядки. Таинственный незнакомец заговорил и вежливо осведомился, не надо ли чем помочь.
— Н-н… нет. Я просто так зашел. Брат Мануэль велел мне переночевать в монастыре.
— Хорошо, сын мой.
Теперь Франсиско разглядел, что перед ним не негр, а мулат в облачении терциария[48]. Видимо, из-за примеси африканской крови он не мог стать настоящим монахом.
— Дать тебе какого-нибудь лекарства?
— Нет-нет. Я из любопытства заглянул. Никогда не видел настоящей больницы.
— Лечебница как лечебница, ничего особенного. Я служу здесь цирюльником.
— Правда? Мне тоже хочется стать цирюльником, а то и врачом, хирургом.
— Хорошее дело! Нам очень нужны искусные доктора и хирурги. Шарлатанов-то много развелось, и вред от них преогромный, — глаза монаха-мулата так и сияли. — Ты учишься?
— Пока только собираюсь.
— В добрый час, сын мой. В добрый час.
— Извините, брат Мануэль велел мне явиться в трапезную. Пойду приведу себя в порядок.
— Хорошо, сын мой. Ступай.
Франсиско вернулся в келью, достал одежду, выстиранную еще в дороге, переоделся и отправился ужинать.
В трапезной он принялся высматривать среди монастырской братии Мануэля Монтеса и мулата, но к нему подошел незнакомый монах и велел сесть на заранее отведенное ему место. Его что, ждали? Вон как все уставились… И почему они глядят так угрюмо, чуть ли не укоризненно?
Как проходит доминиканская трапеза, Франсиско прекрасно знал, поскольку много лет прожил в обители Кордовы. Однако же это помещение, освещенное большими факелами, выглядело куда богаче: резные скамьи, выложенный плиткой пол. Да и монахов было гораздо больше. Они стояли вдоль столов, надвинув капюшоны на глаза и спрятав руки под накидками. Кто-то громко прочел «Благословен…», потом спели «Да едят бедные…». Все расселись по местам.
Со специального возвышения один из братьев читал на латыни Писание, а служки меж тем молча разносили миски с горячей тушеной требухой. Наконец, после благословения и особой молитвы о выздоровлении настоятеля отца Лукаса Альбаррасина, сотрапезники дружно зазвенели ложками.
Монотонный голос чтеца мешался с чавканьем голодных ртов. Франсиско украдкой посматривал по сторонам, ловя на себе любопытные взгляды монахов. А вон и брат Монтес. Но мулата за столом не оказалось: он вместе со служками разносил еду, хоть и сам являлся членом ордена. Звали его брат Мартин.
62
После повечерия Франсиско вернулся в свою жалкую келью, зажег свечу, перетащил пожитки в угол, а сам улегся возле стены, привалившись к ней спиною. Шершавая поверхность давала ощущение защищенности, чем-то напоминая бок надежного и выносливого мула. Интересно, что там, по соседству? Еще одна келья, в которой спит какой-нибудь служка? И зачем его устроили на ночлег именно здесь, на отшибе? Чего ради удерживают в городе? Как будто мало им тех лет, что он прожил в разлуке с отцом, и тех месяцев, что длилось путешествие.
Тут послышался какой-то тихий звук: наверное, сосед-служка свистел во сне носом. Из оконца под потолком сочился жидкий лунный свет. У колодца квакали жабы. Звук сделался громче, теперь носами свистела целая компания. Внезапно стена словно ожила, наполнилась беспорядочными шорохами и скрипом. Шум нарастал лавиной, приводя на память рокот реки Техар в Ибатине.
Нет, не люди так шумят, а крысы. Пасюки сбегались отовсюду, шуршали в тростниковой крыше, карабкались по балкам и по стенам, сновали по полу, бегали по ногам и по шее чужака, вторгшегося в их владения.
Франсиско старался двигаться как можно осторожнее: глупо объявлять войну крысам. Наоборот,
