Идрис Базоркин - Из тьмы веков
— Прибери здесь. Может быть, гостей придется привести. А потом будь недалеко от меня, — сказал Калой брату.
Но в ответ он услышал такое, чего никогда не ожидал:
— В доме я все сделаю. Но во двор этого шелудивого пса я не пойду!
— Какого пса? Куда не пойдешь? — рассмеялся Калой.
— Пса, имя которого Пхарказ! Я не знаю, — кричал он, — зачем быть самым сильным парнем… если, когда надо, эта сила не может помочь!
Калой рванулся, чтобы ударить брата, но, посмотрев на него, вышел, а за ним и остальные. Оружие их осталось в башне…
— Есть сталь в этом мальчике! — сказал один из братьев.
— Но только ему нелегко понять, что счастье не может начинаться с несчастья!.. — угрюмо бросил Калой.
Появление Эги во дворе у Пхарказа насторожило только двух гойтемировских мужчин, которых старшина предупредил о Калое, да родителей невесты. Но парни Эги так хорошо, красиво шутили с приезжими, а потом угощали их едой, пивом и брагой, что все сомнения скоро рассеялись. Гойтемировские мужчины решили, что кто-то просто попугал старшину и тот, помня о своих отношениях к родителям Калоя, проявил излишнюю осторожность.
Когда во двор вошла новая группа девушек, Калой отозвал самую младшую из них, гармонистку и певицу Дали, и попросил передать Зору сверток.
— Так, чтоб никто не увидел, — сказал он. — Сделаешь?
— А что в этом трудного? — подняла брови Дали. Но, видимо, удивлена она была не столько просьбой Калоя, сколько его одеждой. С ним теперь мог соперничать разве только сам Чаборз. Но на Чаборзе всегда было чересчур много серебра, как на сбруе лошади. А на нарядной одежде Калоя не было ничего лишнего.
Чтобы уехать засветло, родные жениха торопили хозяев, просили одеть Зору. Потому что невесту одевают перед самым отъездом, а дело это нелегкое.
Из башни во двор повалил народ.
Девушки и парни, друзья невесты и жениха, встали друг против друга.
Давайте, девушки,Споем прощальную.Солнце уходит за гору.Мы остаемся.А нас покидаетРовесница наша Зору…
— первыми в наступившей тишине запели подруги невесты.
У Калоя перехватило горло. Но он сумел скрыть волнение.
Зору тоже слышала прощальную. Песня доносилась издалека, со двора.
«Неужели это провожают меня?..»
Зору похудела. Щеки впали, глаза стали еще больше. Грустные, глубокие глаза…
Женщины-соседки крутились около нее, прощались, давали советы и наставления. Наконец пришло время одеваться.
Зору отказалась от помощи мастериц этого дела и попросила выйти всех, оставив около себя только Дали.
Как только они остались вдвоем, Дали сунула в руки Зору сверток, переданный Калоем, и сказала, от кого он. Услышав имя Калоя, Зору вздрогнула.
— Посмотри сама… что там? — тихо попросила она, глядя в сторону и возвращая Дали сверток.
Дали давно не терпелось узнать, что же прислал в такой день сосед соседке. Тем более, что она знала: Зору и Калой нравились друг другу. Развернув сверток, она замерла от удивления. В руках оказался нежно-розовый газ, по которому тянулись серебряные нити.
Дали вскрикнула, взмахнула шарфом и накинула его на себя. Он лег на ее голову, на плечи розовой дымкой, засверкал серебром, как чешуя на горной форели…
Дали ждала, что скажет Зору. Она повернулась, подняла руки, зажав в пальцах кончики шарфа, и прошлась в танце. Шарф струйками трепетал над ее головой. Но вместо радости она увидела в глазах невесты отчаяние. Зору закрылась локтем, как от огня…
Дали замерла. Она виновато сняла с себя шарф и подала его Зору.
— Ты обиделась? Я не должна была его надевать? Я только, чтоб показать тебе…
Зору покачала головой.
— Нет, нет, Дали, я не обиделась. Это другое… — Зору со страхом отталкивала от себя руку Дали с шарфом. — Нет-нет. Это не мне… Это той, которая будет его невестой… Ты пойми это…
— А он сказал — тебе! Я же сама слышала!
— Нет, Дали… нет… Я не могу… Это не мне.
В это время во дворе заиграла гармонь, десятки рук дружно ударили в ладоши.
Зору прислушалась:
— Он здесь?
Дали кинулась к окошку и весело вскрикнула:
— Посмотри, посмотри… Ох, какой он сегодня!
Зору подошла к окошку. Она увидела двор, заполненный народом, заборы, крыши сараев, облепленные детьми, широкий круг, по краям которого цветным полукольцом стояли девушки, против них — юноши.
А в середине в первой лезгинке плыла старшая из гойтемировских красавиц в голубой черкеске с красным курхарсом. Подняв руки, словно протянув их к юноше, она не то убегала от него, не то манила за собой. А где же Калой? И вдруг Зору узнала… Она ожидала увидеть его среди толпы в лохматой папахе, в поношенной черкеске… Но посмотрела на танцующих и — узнала…
«Неужели это он?»
На Калое была черная каракулевая шапка с красным донышком и золотым галуном, коричневая черкеска, на которой вместо старых, деревянных газырей блестели перетянутые двумя галунами новенькие бердановские патроны. Черный бешмет, сафьяновые ноговицы. Все новое. И только на серебряном поясе висел дедовский, видавший виды родовой кинжал, который перешел к нему как к старшему в доме.
Сколько раз, сравнивая Калоя с Чаборзом, она с горечью отмечала убогость одежды любимого. Даже сейчас, когда Дали сказала, что Калой на свадьбе, она с сожалением подумала, как, наверное, неловко ему в кругу разряженных гойтемировских гостей. И какая радость! Калой, ее Калой лучше всех! Видит ли его Батази? О, как она ненавидела сейчас мать!
А хлопки в ладоши гремели, как выстрелы.
Калой танцевал на носках. Руки его в плавных и широких движениях, словно взмахи косаря, заходили за спину, поднимались перед грудью. А ноги резко подсекали одна другую и легко кружили его.
Калой танцевал для всех. То он возникал перед девушками, то отдавал должное своим друзьям, то переходил к тому месту, где сидели пожилые. И все время он ни на миг не упускал из виду свою девушку. Он как бы дразнил ее свободой. И как только она, думая, что он увлекся, забыл о ней, устремлялась на девичью часть круга, он кидался наперерез, преграждал дорогу. Народ был в восторге от этой пары.
— Не отпускай! Не отпускай ее!!! — неистово кричали друзья. И Калой плясал так, что девушка кружилась почти на месте.
— Великий Аллах, как он танцует! — вырвалось у Дали.
— Еще бы! — ответила Зору. — Ведь он пляшет на свадьбе своей любимой!..
Она упала на нары и забилась в рыданиях.
Дали растерялась. Она подбежала к Зору и, обняв ее, стала утешать. Но Зору, ничего не слыша, рыдала.
Смолкла она тоже внезапно. Села. Вытерла лицо. Вздохнула. Губы се подергивались. Плечи дрожали.
— Зачем же ты идешь за другого? — не удержалась Дали. — Неужели мало, когда любит Калой?
Зору горько улыбнулась.
— Отца жаль…
— А себя? — Дали стояла перед Зору на коленях, заглядывая ей в лицо. — Или я ничего не понимаю…
Зору взяла ее за голову.
— Никогда, никогда в жизни не выходи за того, кого не любишь! — прошептала она, вложив в эти слова всю боль души.
— А если тот, которого я полюблю, не захочет меня? Не полюбит? — по-детски спросила Дали.
— Тогда оставайся одна на всю жизнь, только любви своей не предавай! — Зору встала. — Пора одеваться.
Дали подала ей белую черкеску.
— Чтоб ты мне саваном стала! — воскликнула Зору, принимая платье. Дали в ужасе отшатнулась:
— Разве можно так!..
Зору отдала Дали шарф Калоя:
— Спрячь. Сохрани. А когда он будет жениться, передай этот шарф невесте его в подарок… от меня… Это моя последняя просьба… Скажешь ей, что я любила его, но не так, как надо. Не так… И за это сердце мое не перестанет рыдать никогда!
Дали прильнула к ней, заплакала. Эти слезы были ее клятвой.
— Клянусь, — шептала девочка, — никогда не предавать любви. Никогда! Никогда не плакать о ней твоими слезами!..
Свадьба подходила к концу. Калой отошел к своему забору и крикнул Орци. Тот не осмелился ослушаться, выбежал к брату.
— Принеси винтовку!
В это время к Калою подошел Хасан-хаджи, поздоровался.
— Я видел разных мужчин, — сказал он так, чтобы его не услышал никто. — И отдаю тебе дань уважения. Здесь нет никого, кто бы так понимал и мог оценить твою выдержку и твое благородство! Будь проклят старый Гойтемир! Если бы не он… Чаборзу нравилась другая… Но что поделаешь, если старику-сластолюбцу эта пришлась по вкусу!..
Калой с удивлением посмотрел на Хасана-хаджи. Тот сделал вид, что не заметил этого взгляда.
— Козлиная борода! Он знает, что Чаборз все равно женится на той, которую любит, а эта останется в его доме «вдовой»… Сам он острил, когда, просватав ее, мы ночевали у меня. Правда, он был пьян. Но, видно, говорил то, что на уме.
Калой молчал.
