Идрис Базоркин - Из тьмы веков

— пела Наси так тихо, что он едва услышал. Она припала к его губам… И он почувствовал, что она плачет.

Быстро справившись с этой слабостью, Наси притронулась платком к глазам и еще раз пристально посмотрела на Калоя.

— Не знаю почему, — сказала она, — но душа подсказывает мне, что я вижу тебя в последний раз…

Резко открыв дверь, она вышла. Калой последовал за ней. За воротами Наси увидела женскую фигуру у соседней башни.

— Погоди минуточку, — сказала она Калою и направилась к женщине. — Батази, это ты?

— Я, — ответил голос.

Они сошлись.

— Господи, я хотела уже поднять своего, чтобы узнать, что у тебя там случилось! — тихо воскликнула Батази.

— А разве вы не знаете вашего соседа? Это же бык! Уговорить такого — так легче родить! Но все позади. Теперь — он телок на аркане. Можете спать, не запирая дверей! Клятву дал!

Батази обняла сваху.

— Так куда ты? Уже поздно. Пойдем ко мне, — предложила она.

— Что ты, что ты! Там Хасан-хаджи до утра не ляжет, если я не вернусь! — воскликнула Наси, и, распрощавшись, женщины разошлись в разные стороны.

Калой шел впереди, Наси следовала за ним. Ночь выдалась темная, тучи скрывали небо, но ветер утих. Когда до дома Хасана-хаджи осталось уже немного, Калой пропустил Наси вперед. Она остановилась.

Вышла неполная луна, и на какое-то время стало светло. Калой увидел бледное лицо Наси. Ее вечно смеющиеся глаза были полны печали. Большой печали. Она посмотрела на него и, опустив голову, по-девичьи отвернулась.

— С самой юности у меня не было ничего… — сказала она. — А что впереди? Я не знаю. Но я знаю, что у меня был этот вечер… Я без сожаления пойду за это на вечный огонь… — Помолчав, она продолжала: — Не думай обо мне плохо. Старше станешь — поймешь. Я не так плоха, как несчастна. Но теперь я этого больше не скажу никогда. Пусть самое короткое, но у меня тоже было счастье… с тобой… Как жаль, что люди не могут начинать жизнь сначала!.. — Она потянулась к нему, но сдержалась, бросила на него последний взгляд, в котором было все ее сердце, и, опустив голову, ушла.

Калой стоял как завороженный. Он все еще чувствовал нежность ее рук, слышал теплоту ее голоса, запах ее волос, шелест платья… Что это? Откуда, зачем пришла она, чтобы исчезнуть, как лунная тень?

Калой с болью чувствовал, что что-то потерял, потерял навсегда! Ее? Ее любовь? Свою чистоту, юность, правду? Он сделал несколько неуверенных шагов за ней… Остановился.

Кружилась голова. Кружилась от желания вернуть ее.

Он пришел домой, сел на шкуру медведя, которая так неожиданно стала первым ложем его любви, сцепил пальцы и, уставившись на огонь, просидел до утра.

Когда солнечный луч прорвался в комнату и обжег ему щеку, он очнулся, вздрогнул от мысли, что погас огонь отцов, подбежал к очагу и, откопав в похолодевшей золе последний уголек, выдул из него пламя.

Огонь разгорался. Пламя росло.

Вместе с утром силы жизни возвращались к измученному Калою.

Через три дня Эги-аул облетела весть: в полдень к Зору приехал жених.

Многие видели, как он в сопровождении двух друзей проезжал к башне Пхарказа.

Было замечено все: и гладкость их коней, серебро сбруй, и одежда всадников.

На всех троих были бешметы турецкого атласа. Такое пышное богатство не всякий здесь видел!

Близких родственников в ауле у Пхарказа не было. Они давно перебрались через хребет, на равнину, и обычно соседи помогали ему принимать гостей. Так было и на этот раз. Помощников сошлось — хоть отбавляй. Комнаты заполнили женщины. Собрались девушки, чтобы показать себя, пошутить с дружками, с женихом. Во дворе царило оживление, люди разводили огонь под огромным котлом, кололи дрова.

Через некоторое время один из гостей, поговорив во дворе с Пхарказом, сел на коня и умчался в аул Гойтемира.

Калой видел из своего окна все это.

Не прошло и часа, как в Эги-ауле появилась новая группа всадников, человек в пятьдесят. Здесь были и убеленные сединой старцы, и мужчины средних лет, и молодежь.

Были с ними и три девушки — в нарядных черкесках. На их курхарсах ярко поблескивали бронзовые солнца. Они ехали гуськом на белых лошадях в окружении юношей.

Тут были и богатые родственники Гойтемира, и те, что не могли украсить своего наряда бархатом, а коней серебром. Но все они были веселы и вооружены, словно собрались в набег.

Позади шло несколько лошадей под вьюками, шесть коров, бычок и четыре барана.

Эгиаульцы поняли: видимо, родичи жениха и невесты договорились приезд жениха и свадьбу отпраздновать сразу. Такое случалось, но редко, только когда была особая причина. Скоро стало известно — Чаборз увозит невесту на плоскость, где отец купил ему дом и землю.

Поезжане еще были на середине села, когда с этими вестями Орци прибежал домой. Калой лежал на нарах лицом к стене. Какие только мысли не терзали его в эти дни. Он боролся с ними как с тяжелым недугом.

И вот настал этот невозможный последний день, а в этом дне последний час, который он должен перетерпеть как мужчина. Весть, принесенная Орци, прозвенела у него в ушах, как удар колокола с горы, который он слышал в детстве, когда выносили из дома покойника на погребение.

Значит, сегодня Чаборз не только в гостях, но он становится хозяином Зору.

— Позови Иналука, Виты и других наших парней — всех, кого увидишь, — приказал он Орци и, когда тот скрылся за дверью, со стоном обрушил кулак на каменный столб, подпиравший крышу.

Казалось, вся башня вздрогнула от этого удара.

— О боги моих отцов, о Аллах! Что еще вы нашлете на меня, чтоб испытать мое мужество?! Ведь я только человек! Только!..

Страшные мысли терзали его: залезть на башню и бить оттуда на выбор Чаборза, Пхарказа, Батази, убить Зору и всех, кто за ней приехал! Да, он мог это сделать, с его верным глазом и его «казенкой»[97]. Прежде чем люди придут в себя, он мог навалить кучу трупов… Но тут же он хватался за свою воспаленную голову, и ему слышались плач и стенания обездоленных им сестер и матерей, проклятия народа, который изгнал бы его, как безумного, как дикого зверя.

О, если бы все они знали, как тяжело в этот день оставаться человеком! В этот день, когда нельзя даже умереть, потому что малодушие — самый страшный позор!

Вбежал Орци. Он не закрыл за собой дверь.

— Идут! Все идут! — крикнул радостно он.

Калой не мог понять, что радует его. Он знал, что Орци тяжело пережил это сватовство. Неужели он так увлечен свадебным весельем, что забыл, чего оно стоит брату? «Ребенок», — решил Калой. Он быстро оделся в новую одежду, которую еще никто не видел на нем. Вместе с подарком для Зору он приобрел ее в городе с помощью Виты, продав для этого почти весь свой скот и одолжив у молочного брата почти все его сбережения. Он хотел, чтобы на свадьбе Зору никто не мог пожалеть его как человека, которого бедность лишила любимой девушки.

Вот почему, когда Иналук, Виты и еще человек пять Эги прибежали, прихватив с собой оружие, от удивления они замерли в дверях. Перед ними стоял не Калой-бедняк, который вечно ходил в домотканых одеждах и огромной папахе, а юноша, одетый во все новое и красивое.

— Похоже, что ты нас позвал на свою свадьбу! — пошутил Иналук. Но шутка получилась неудачная. Никто не засмеялся.

— Я позвал вас, мои братья, чтоб достойно проводить нашу односельчанку, мою соседку… Орци, подай закусить!

Пока Орци ставил на стол копченый курдюк, овечий сыр, лепешки, Калой собрал посуду и, отдав младшему из родичей бурдючок Наси, попросил разлить карак. Кое-кто стал заранее отказываться, но Калой строго приказал:

— Для настроения, а не для глупостей… Там никто из нас не прикоснется к вину. А здесь мы выпьем за то, чтобы Аллах дал счастье Зору.

Друзья опустили бокалы и стали ждать, что скажет на это старший.

— Калой, — сказал Иналук, — последний раз предлагаю тебе: мы все, если надо, готовы умереть за тебя… За честь нашего рода! Мы с оружием. Мы в своем ауле, Эги поддержат нас… Мы, как волки в стадо овец, врежемся в гойтемировских и не дадим ее… Только скажи!..

— Иналук, об этом — все! Я сам виноват… Вовремя не сделал этого… А теперь… Народ никогда не простил бы нам такой резни. «Когда у тебя увели корову, запирать сарай на засов поздно!» Пейте!

— Ну что ж, да будет воля Аллаха! Раз так — мы должны показать все наше гостеприимство, потому что Пхарказ не имеет родни здесь и мы, соседи, обязаны поддержать его. Дай Аллах счастья дочери его!

Эги осушили бокалы.

— Прибери здесь. Может быть, гостей придется привести. А потом будь недалеко от меня, — сказал Калой брату.

Но в ответ он услышал такое, чего никогда не ожидал:

— В доме я все сделаю. Но во двор этого шелудивого пса я не пойду!

— Какого пса? Куда не пойдешь? — рассмеялся Калой.