Молчание Шахерезады - Суман Дефне
Письма от Минаса приходили регулярно, и в них он не забывал упомянуть про всех ребят из их квартала. Ставрос держался молодцом, а вот Панделис заболел чахоткой. Им всем было мучительно тяжело: в пустыне, без еды и воды, все пути снабжения отрезаны, и многие еще до сражения валились с ног от слабости и болезней. Железные дороги и телеграфные линии взрывали, поэтому связываться было все труднее. Но Минас молил Адриану писать ему, а еще попросил: «Скажи девчонкам, пусть они все нам пишут! Даже если их парней нет в армии, пустъ пишут нам, как своим братьям. Как нам не хватает, моя милая Адриана, теплых слов от тех, за кого мы сражаемся! Турки жаждут битвы, у нас же день ото дня испаряется вера в себя».
Панайота вытерла нахлынувшие слезы и плотнее запахнула фиолетовое вельветовое пальто с каракулевым воротником, надетое поверх темно-синего школьного платья. Свои длинные волосы она заправила под широкополую шляпу, а несколько прядей, обрезанных втайне от мамы, выпустила так, чтобы казалось, будто у нее короткая стрижка. Тонкое пальто подарила Панайоте тетя Лили, швея: его заказала одна госпожа-европейка для своей дочки, которая училась в Париже, но той не понравился цвет, и госпожа вернула пальто тете Лили, не потребовав при этом назад денег. А мама купила Панайоте к пальто вот эту самую черную широкополую шляпу с павлиньим пером. Когда Панайота в шляпе и пальто показалась перед тетей и мамой, позируя, как модель с обложки журнала мод, те принялись искать, по чему бы постучать, чтобы не сглазить.
В то утро на набережной, где вплоть до вокзала Пунта тянулись кофейни, театры, рестораны да особняки богачей, было пусто и необыкновенно тихо. Только волны плескались слева от Панайоты, пока она шла к северному концу Кордона. Закусочные и пивные еще не открылись, у дверей «Люкса», в котором вечерами было не протолкнуться, никого не было. У кинотеатра «Пантеон» какому-то англичанину чистили ботинки. Он поприветствовал девушку, коснувшись полей своей фетровой шляпы. Мимо проезжала конка, и вагоновожатый, поравнявшись с Панайотой, легонько тронул колокольчик. Желая выветрить из головы мысли о предложении Павло пойти в кино, девушка ускорила шаг.
Летними вечерами Кордон оживал, здесь царила атмосфера праздника, особенно последние три года, когда мужское население города, оказавшегося в руках греков, выросло вдвое, а девушек опьянил дух свободы и веселья. Они сидели по укромным уголкам и бесстыдно позволяли себя обнимать. За столики в кафе, выходившие к набережной, шла настоящая борьба: все девушки хотели оказаться поближе к офицерам и солдатам, которым они улыбались, бросая пылкие взгляды из-под густых ресниц, в то время как ветер трепал им волосы и задирал подолы. А солдаты при виде красавиц терялись и не знали, куда смотреть.
Местные парни, конечно, негодовали, что девушки взяли и променяли их на каких-то там греческих вояк, и не упускали случая высказать все, что они думают, и самим солдатам, и потерявшим голову девчонкам.
Эльпиника вот тоже нашла себе лейтенанта-афинянина и быстро позабыла Нико, о котором вздыхала всего год назад. Однажды она поехала на пароме в Корделио и взяла с собой Панайоту. Представить только, она весь вечер миловалась с тем самым лейтенантом, разве что только на колени к нему не забралась. И так уж совпало, что ее лейтенант привел с собой Павло, того самого, который прошлым летом танцевал под окном Панайоты. Ну что же, пришлось волей-неволей вести с ним беседу.
По сравнению со Ставросом, Павло казался простодушным и скучным, но в целом хорошо воспитанным и образованным. У него были карие глаза, которые смотрели без тени загадки или хитрости, правильные, хоть и некрасивые, черты лица и сильные, крепкие руки. Когда однажды вечером Панайота сидела с друзьями за столиком в «Кафе-де-Пари» и увидела Павло, прогуливавшегося в компании других военных, она, быть может, слишком уж широко улыбнулась, но к глупым уловкам вроде немного задранной от ветра юбки прибегать не стала.
Панайота решила обдумать его приглашение в кино, когда придет домой. В «Люксе» крутили французских «Трех мушкетеров». В «Пантеоне» – вестерн «Невидимая рука». А может, сходить на «Красную любовь», о которой взахлеб рассказывала Эльпиника? Из любопытства она дошла до кинотеатра «Син-де-Пари». Но пустит ли ее отец? К тому же эти фильмы ведь показывают не за один раз. Если ей понравится начало фильма, то, чтобы досмотреть, придется выпрашивать разрешение и на следующий день.
Вернувшись, Панайота купила булочку в пекарне Закаса, которая располагалась под отелем «Александрия», и прислонилась к фонарному столбу, любуясь на «Кремер Палас». В безоблачном небе парили чайки, готовясь спикировать в воду. Несмотря на прохладную погоду, на улице перед кафе «Запьон», как обычно, стояли столики, за одним из которых сидели две европейки и пили чай с лимонным пирожным.
Молодой швейцар у отеля сделал вид, что не видит Панайоту. Он был одет в изумительную черно-желто-красную униформу, а на голове красовался котелок, как у англичан. Панайота попыталась поймать его взгляд. Кто знает, вдруг он, как местные мальчишки, распевавшие серенады под ее окном, пленится ее красотой и пустит внутрь? Войти в роскошное четырехэтажное здание, самое престижное на всей набережной, ярко освещенное электрическими лампами, пройтись по мягким ковровым дорожкам, подняться на лифте на самый верхний этаж и полюбоваться оттуда горизонтом, да даже просто посидеть в кафе рядом с компанией иностранок, что благоухают умопомрачительным парфюмом и пьют чай маленькими глотками, а еще и заказать себе там пирожное – вот она, самая большая мечта любой девушки!
В этот момент с моря подул сильный ветер, и выглядывавшие из-под шляпы короткие пряди прилипли к ее щеке, вымазанной в сахарной пудре. Спешно вытирая уголки губ, Панайота посмотрела на окна отеля с синими ставнями – в надежде, что никто ее не видел. Старую табличку «Кремер Палас» сняли, вместо нее висела новая – «Сплендид Палас». Хозяин тоже сменился – теперь отель принадлежал какому-то мусульманину. Уж не отцу ли той турчанки, возлюбленной Нико? Располагавшийся слева от отеля знаменитый ресторан «Панеллион» несколько лет назад тоже переименовали – теперь он назывался «Иви». Панайоте не нравилось, когда привычные для нее места меняли названия: ее охватывала беспричинная тревога. Хотелось, чтобы мир не менялся вместе с ней, а оставался прежним.
Девушка перевела мечтательный взгляд на широкие балконы отеля. Интересно, сколько там, внутри, бальных залов с высокими потолками? Следы на паркете от туфелек дам, танцующих вальс, фокстрот или польку, фортепиано, огромные зеркала в позолоченных рамах, диванчики, обитые зеленым бархатом, свисающие с потолка люстры богемского хрусталя, лифт, который поднимет тебя к номерам, достойным королевских особ, – с мягчайшими кроватями, шторами, расшитыми блестящим стеклярусом, и бог весть что еще!
Ах, вот бы туда попасть!
Из отеля вышли два офицера в форме цвета хаки с красными погонами. Их сопровождали две накрашенные девушки, которых Панайота видела пару раз в крытых автомобилях. На девушках были платья чуть ниже колен, скроенные по европейской моде. Офицеры преувеличенно церемонно поцеловали спутницам руки, а те всё кокетничали, стоя у двери. Худенькие голые плечи прикрывали меховые накидки из кроличьего меха – наверняка настоящего. Панайота видела такие на улице Френк, в лавке Ксенопоуло, но не осмелилась спросить, сколько они стоят, лишь погладила нежный белый мех, улучив момент, когда хозяин лавки отвернулся. Глядя на покрывшиеся мурашками ноги девушек, Панайота еще плотнее закуталась в пальто.
Офицеры усадили девушек в черный автомобиль, а сами, когда он отъехал, перешли на другую сторону, к морю – туда, где стояла Панайота. Один из них, высокий, с тщательно напомаженными завитыми усами, безостановочно говорил что-то своему собеседнику – безусому, безбородому юнцу с детским лицом, а тот, в свою очередь, беспрестанно кивал в ответ. Панайота принялась быстрее жевать булочку, как будто хотела измельчить гнетущую тревогу в душе. От попыток проглотить сухомятку на глаза навернулись слезы.
