Молчание Шахерезады - Суман Дефне
– Панайота… Панайота… Восхитительное имя. Очень подходит такой девушке с ангельским личиком.
В растерянности от комплимента Панайота сняла шляпу, и спрятанные волосы волной упали ей на плечи и спину. Авинаш недоуменно нахмурился. Но с прежней вежливостью произнес:
– Enchanté, мадемуазель Ягджиоглу, весьма рад знакомству.
Панайота в очередной раз не знала, что ответить. Никто раньше к ней так не обращался, не считая ее учителя французского. Пытаясь сдержать улыбку, она спросила:
– Вы в Смирне проездом?
– Нет, я здесь живу.
– Значит, вы торговец. Вы живете в «Кремер Палас»?
Авинаш повернулся к отелю, у которого они стояли, и посмотрел на желтый фасад с синими ставнями на окнах, будто впервые его заметил. Плечи Панайоты едва заметно опустились.
– Нет.
– А где же?
«Эта хрупкая с виду девушка сможет за себя постоять, и она… как патрон в заряженном ружье», – подумал Авинаш, прислушиваясь к глубокому, низкому голосу. Сняв шляпу, он почесал лоб. Откуда он мог ее знать? Волосы и кожа Панайоты пахли жасмином и лавандой, но к ним примешивался и другой аромат, смутно знакомый Авинашу.
– Я не торговец и в этом отеле не живу, – улыбнулся он довольно, словно загадал трудную загадку.
– Как это? – девушка закусила алую губку. Между ее передними зубами была знакомая щербинка. – Если вы не торговец, чем же вы занимаетесь в Смирне?
Подумав немного, Авинаш решил сказать ей правду – ну, или, по крайней мере, нечто близкое к правде.
– Я работаю в консульстве.
Панайота вновь восхищенно ахнула.
– В консульстве Индии?
Она захлопала ресницами, обрамлявшими черные глаза. Авинаша рассмешила наивность Панайоты. Какая же она открытая… прекрасная, искренняя девушка!
– Нет. У Индии нет консульств нигде в мире. Надеюсь, однажды появятся. Макари.
Заметив нетерпение в глазах девушки, он добавил:
– Я работаю в консульстве Великобритании. Почему вы смеетесь?
– Да разве вы похожи на англичанина? Я каждый день хожу мимо британского консульства. Там снуют туда-сюда надутые англичане, ходят, будто аршин проглотили, все синюшно-бледные. Так что я там никого, на вас похожего, не видела.
Теперь засмеялся Авинаш:
– Я не англичанин, но учился в Оксфорде. Это один из самых престижных университетов в Великобритании.
Панайота, наклонив голову набок, с прищуром посмотрела на Авинаша, и тому на миг показалось, что сейчас вспомнит, откуда он ее знает.
– Сколько вам лет, Панайота?
Панайота вздрогнула. Авинаш больше не флиртовал, его голос звучал по-отечески добродушно. Она уже не была для него мадемуазель Ягджиоглу. И с чего вдруг такая перемена? Она сказала что-то неуместное? Ах, ну конечно, она наверняка слишком любопытная. Панайота почувствовала, как где-то внутри нее снова просыпается падшая женщина, та, что хочет привлекать к себе внимание всех мужчин и, если нужно, займется с ними непристойными вещами. В памяти всплыло напряженное лицо Ставроса, развязывающего ленточки на ее платье, теплый песок. Уставившись на окна «Кремера», она промямлила:
– В сентябре будет семнадцать.
– Чудесно! Восхитительный возраст. Вам следует его ценить.
Панайота покачала головой. Она столько раз слышала подобные слова от своих пожилых соседок, что даже уже и не отвечала на них. Девушка ждала, когда Авинаш спросит ее, что она здесь делает рано утром, но тот задумался о чем-то своем. Ее разозлило, что индиец потерял к ней интерес. Надев шляпу, она решила предпринять последнюю попытку:
– Можно задать вам вопрос?
Авинаш, достав из кармана жилета часы на тонкой золотой цепочке, бросил взгляд на циферблат и повернулся к девушке.
– Малиста[96].
– Я слышала, что – хоть это и маловероятно… что если турки все же войдут в Смирну, британцы нас защитят, это правда?
Такого вопроса Авинаш не ожидал. Панайота спросила это лишь затем, чтобы привлечь его внимание, однако стоило задать этот вопрос, как на глаза навернулись слезы. Значит, она в глубине души боялась этой немыслимо страшной вероятности, что турки захватят Смирну. Авинаш убрал часы в карман жилета, вздохнул и наклонился к Панайоте, касаясь лбом полей ее шляпы. От индийца пахло заморскими пряностями и чем-то еще.
– Панайота, скажите мне, у вас есть родственники в Греции?
Панайота нагнула голову, будто горлица, прислушивающаяся к далеким звукам.
– Откуда у нас родственники в Греции? Ни мать, ни отец, ни дедушка с бабушкой ни разу в жизни в Греции не бывали. Мы родились здесь. Вы прибыли издалека, конечно, вы этого не знаете. Наш дом здесь, в Микразии[97].
– А на островах? На островах есть у вас кто-нибудь? На Хиосе, на Лесбосе?
Девушка посмотрела на Авинаша как на умалишенного.
– Нет, господин Пиллаи. Да и с какой стати им там быть? Мы же не переселенцы с Хиоса, у нас ни в Греции, ни на островах родни нет. Мы – подданные Османской империи. Мои бабушка с дедушкой переселились из Кайсери в Чешме. А родители после свадьбы переехали в Смирну. У отца здесь бакалейная лавка. Его зовут Продрамакис Ягджиоглу. В нашем районе бакалейщика Акиса все знают.
Не получив от Авинаша ответа, она продолжила:
– Скоро Смирну присоединят к Греции. Так обещали англичане. Они подписали в Лондоне договор. Разве не так?
Авинаша охватило чувство, что он давно знает эту девушку, будто видел ее во сне каждую ночь. Ему захотелось обнять ее и защитить. Немного поодаль от них, на пристани, на корабли грузили табак, и паром с пристани Корделио шел к маленькому деревянному причалу компании «Хамидие». Скоро должны были пойти лицеисты из Омириона. Услышав гудок парома, Панайота очнулась, ее невидящий взгляд смягчился, и гнев уступил место страху, тень которого исказила лицо. Она смотрела на стоящего перед ней мужчину с мольбой в глазах.
Авинаш снял с девушки шляпу и приблизился к ее уху. Его волосы щекотали Панайоте шею, и она вновь почувствовала аромат заморских пряностей. Ставрос и Павло так не пахли. Аромат был свежим и сильным, не соленым и не смолистым. С каждым вдохом у Панайоты внизу живота росло сладостное, горячее облако. Смущенная, она пыталась отодвинуться, но, услышав, что ей прошептал мужчина на ухо, остолбенела.
– Если хочешь защитить себя и свою семью, милая Панайота, мой тебе совет: уезжайте в Грецию, пока турки не заняли Смирну. Все, что не сможете увезти с собой, распродайте, а все, что сочтете нужным, берите с собой и уезжайте. Начните в Греции новую жизнь. Не уедете – вам останется лишь уповать на Всевышнего. Кроме Него, больше никто вас не защитит.
Горячее дыхание на шее Панайоты отозвалось огнем в животе. Авинаш, словно отец, собирающий ребенка в школу, заботливо надел на девушку шляпу и, завернув за желтое здание отеля «Кремер Палас», исчез из виду.
План спасения
После той встречи Панайота целую неделю не спускалась на набережную. По утрам, закутавшись в вязаную шаль, она бегала на Фасулу за покупками по поручению Катины и быстро возвращалась домой. Потом ускользала на балкон и сидела там на диване, пока не приходило время идти в школу. Катина списывала отстраненность дочери на ссору с Павло. Решив, что дочери просто нужен предлог, чтобы поговорить с лейтенантом и помириться, она отправляла Панайоту на рынок, даже когда дома было все что нужно. То скажет ей: «Пойдешь на Фасулу – в мясную лавку зайди, купи окку[98] печени, да скажи, чтобы потоньше нарезали», то велит: «Погуляй-ка на площади, пока в пекарне хлеб не испечется, купишь нам горячий», то придумает еще что-то, чтобы дочь подольше оставалась на улице. Но Панайоту ничего не радовало. Щеки ее утратили румянец, лицо стало пепельно-серым.
Поход вместе с Павло в театр в пятницу вечером тоску девушки не развеял, зато окончательно развеял надежды Катины: на следующее утро дочь выглядела еще более бледной и слабой. Панайота вновь безропотно отправилась на рынок, а когда вернулась домой с корзиной, полной продуктов, ушла на балкон, свернулась там на диване клубочком, словно кошка у камина, и, теребя подбородок, уставилась на крыши домов напротив.
