Вера Мутафчиева - Дело султана Джема
Я рассчитывал отбыть сразу вслед за Пруисом – с его провалом моя миссия завершалась. Но письмо брата Д'Обюссона задержало меня еще на полгода в Париже. По многим причинам настаивал магистр, чтобы я остался там; он верил, что я столь же успешно преодолею и последующие трудности.
Прежде всего мне следовало продолжать наблюдение за послом Венеции: коль скоро союз с Венгрией не состоялся, Венеция должна была переменить тактику. Помимо того, Д'Обюссон сообщал, что Джем уже искал союза с противниками де Гравиля (герцогом Бурбонским и его окружением); мне следовало соображаться и с этими попытками. Наконец, брат Д'Обюссон поручил мне способствовать переговорам между Францией и Папством. Им предстояло в скором времени начаться. По сведениям магистра, Иннокентий VIII уже направил своих легатов в Париж.
Еще до прибытия папских легатов я получил с Родоса новые вести. Мне сообщили, что Венеция уже известила Баязида о том, что он может не опасаться венгров; потом – что Ферран Неаполитанский обещал тому же Баязиду похитить Джема на его пути в Рим и переправить в Константинополь (это полностью входило в интересы Неаполя, ибо нанесло бы Папству тяжелый удар); наконец, в-третьих, что Лоренцо Медичи, единственный друг Франции в Италии, проявил живой интерес к участи Джема. Последняя новость меня испугала – Лоренцо был фигурой, да еще какой, связи при французском дворе делали его успех весьма вероятным.
Одним словом, я не имел отдыха даже в промежутке между отбытием из Парижа одного посольства и прибытием второго. Поэтому, когда в декабре я вместе с представителями королевского Совета поехал встречать папских легатов, я искренне радовался: прибывала поддержка.
Святой отец снаряжал это посольство с тем же тщанием, что и Корвин. Правда, у него не было под рукой человека, обладавшего совершенствами Пруиса, но оба брага – Антонелло Кьеррегато и Антонио Флорес – принадлежали к числу самых просвещенных умов Ватикана, были опытными дипломатами и ораторами. Очевидно, из-за недостатка средств Папство налегало на словесность.
Встретили легатов со всеми почестями, подобающими посланцам его святейшества. Весьма большими почестями, хочу я сказать. Тотчас же по прибытии они сообщили Совету, что султан Каш бай готов заплатить за Джема непомерную сумму. Понимая, что международные соглашения препятствуют переезду Джема в Египет, султан настаивал на том, чтобы он пребывал в Риме, Венеции, Флоренции или Венгрии. Иными словами, как можно ближе к Турции. Каитбай подчеркивал (устами папских легатов), что доселе имевшие место действия Запада убеждали Баязила в том, что брат его не возглавит никакого похода, ибо его используют для иных целей. Эта уверенность Баязида может дорого обойтись странам Востока, в том числе Египту.
Я присутствовал на Совете, когда кардинал Флорес изложил позицию султана. Не сказал бы, что она произвела впечатление на французов. Совет сохранил полнейшее хладнокровие, даже когда Флорес назвал предложенную Каитбаем сумму – сто тысяч золотых дукатов. Французское королевство в последнее время привыкло с нежданно огромным подаркам и уже не связывало их с Джемом, а воспринимало как нечто ему полагающееся.
– Мы убеждены, – ответил адмирал де Гравиль, – что христианский мир сочтет переговоры между Папством и мусульманской державой неподобающими. Даже. дважды по сто тысяч дукатов не стоят того, чтобы ставить под удар авторитет святого престола. Таково мнение королевского Совета.
«Однако десять раз по сто тысяч заставили бы тебя переменить мнение», – подумал я, хотя и знал, что в наше время ни одно государство не располагало такой суммой.
Ответ де Гравиля смутил легатов. Он подтвердил подозрение, что Франция отдала бы Джема только за неслыханные деньги, а у Папства, как мы уже говорили, их не было. Иннокентий VIII на последние средства собирался завоевать Озимо (небольшой порт вблизи Анконы, насчет которого Буколино, владетель Анконы, сторговался с Баязидом). Этими гнусными переговорами, чистейшим предательством по отношению к Италии и западному миру вообще, возмущалось все христианство, поэтому Иннокентий решил начать борьбу против Турции со взятия Озимо. Однако бедность Папства была помехой даже столь мелкой акции, и римские наемники бились под Озимо без всякого успеха уже пятый месяц. Впрочем, Франции это было явно на руку.
Флореса сменил кардинал Кьеррегато. Крупный ученый, он слыл одним из самых искусных ораторов нашего времени. Его речь перед королевским Советом полностью подтвердила эту славу.
– Мы безмерно счастливы, – сказал он, – предстать перед особой его величества короля Франции. Испокон веков короли Франции славились примерным благочестием и отзывчивостью к бедам святого престола. Папы вдохновили ваших прадедов отторгнуть святые места у неверных, отнять у них христианские провинции на Востоке; французские крестоносцы были цветом рыцарства. В те времена сердца людей были полны страха божьего. Угроза тогда находилась далеко, и не к расширению владений стремились ваши государи – единственной их целью было утвердить имя Христово и. вернуть тысячи заблудших душ в лоно святой нашей церкви. В своем христианском усердии они создавали армии и флоты, отдавали все – своих сыновей, братьев, собственную жизнь, – дабы обрести славу не здесь, а на небесах. Эти воины, эти подвижники веры христовой обрели вечную жизнь, из поколения в поколение передаются их имена. Слава, вечная им слава!
Несмотря на то, что я передаю вам его речь слово в слово, вы не можете представить себе, как была она произнесена братом Кьеррегато. Воздействие ее было столь сильным, что Совет замер. Перед мысленным его взором прошествовали наши славные крестоносцы, давно забытые короли и рыцари забытой эпохи, вдохновенно направляясь навстречу бессмертью.
Кардинал Кьеррегато внезапно опустил воздетую для благословения руку. Весь его вид выражал бескрайнее горе.
– Ныне же иссякает вера, – продолжал он. – Угасло воодушевление; уже не ради вызволения Иерусалима, Азии или Греции прислала нас сюда святая римская церковь. Речь идет о самой Италии. Дела обстоят все хуже и хуже. Не случись смерти Завоевателя и распри между его сыновьями, пожар давно охватил бы наши собственные земли.
Видите ли вы, коих мы сейчас коленопреклоненно Молим, видите ли, в сколь малый срок турецкая опасность достигла пределов Италии? А находятся еще итальянцы, настолько близорукие, что сами призывают турка и натравливают его на святой престол! Если бы не вмешательство святого отца, Буколино еще месяц назад впустил бы Баязида в Озимо и тем обеспечил бы ему победу над Италией. Недостанет у Италии сил, чтобы в одиночку одолеть турецкую угрозу, и святой отец взывает ко всему христианскому миру. Но как будет воевать христианский мир, коль он раздираем войнами между королями и горожанами, между соседями-единоверцами?
Святой отец послал нас, дабы и мы помогли вам умиротворить владения вашего величества. Едва лишь стихнет вражда, Франция сможет исполнить свой христианский долг: все свои силы отдать войне против турок.
Победу в этой войне обеспечивает нам большой козырь – брат султана. Мы призываем вас отдать его нам. Если Джем будет находиться в руках святого отца нашего, Баязид не осмелится осуществить свои зловещие Намерения против Италии. Святой отец убежден, что вы не откажете в поддержке своей духовной матери-церкви, молящей и заклинающей! Тем более что Пьер Д’Обюссон, сделавший Джема своим пленником, присоединяет свои мольбы к нашим, и пленник сам также поддерживает их. Ваше величество, покойный отец ваш – да пребудет в веках славное его имя! – обещал Джема святому престолу. Папство молит вас о том же, ваше величество, и ожидает ответа!
Я видел, когда брат Кьеррегато умолк, многое королевские советники тайком подносили к лицу платки, в глазах юного короля блестели слезы. Единственно мадам де Боже была не слишком растрогана, хотя, будем справедливы, она тоже проявила некоторую взволнованность. Как ни глубока была в нашу эпоху светская испорченность, воспоминание о торжестве нашей веры, упрек в том, что ныне она лишилась воителей, сделали свое – французские вельможи устыдились собственной низости.
Однако известно, что благородные чувства исчезают быстро; весьма недолгой была и эта вспышка доброй воли. Хотя после той памятной речи адмирал и посулил отдать Джема, он на следующий же день заговорил об опасности подобного путешествия, ссылаясь на полученные из Венеции вести.
Итак, речь шла о цене, снова о цене за Джема.
Французы не высказывались определенно относительно этого. Они лишь напоминали о том, что не было еще в истории личности, имевшей для Европы столь огромное значение. Из этих общих рассуждений я заключил, что Франция полна решимости еще долгое время сохранять Джема для себя одной – то ли как козырь во внешней политике, то ли дожидаясь, пока цена на него возрастет еще более. В конце концов, у французов не было причин торопиться.
