Под сенью чайного листа [litres] - Лиза Си
Я нашла это место неделю назад, но уже успела узнать, что есть и другие, кто, как и я, ищет утешения под сенью парка. На скамейке слева от меня сидит женщина лет шестидесяти. Она одета по возрасту: белая блузка с короткими рукавами и серые брюки. Пережитые трудности наложили отпечаток на ее лицо. Больше всего меня поражают ее глаза, удивительно большие для китаянки. Ее сумочка служит пресс-папье, чтобы, как я полагаю, копии биографии ее сына и его фотографии не разлетелись. В ней нет ни отчаяния, ни настырности матерей в парках Куньмина, которые преследовали меня в надежде назвать невестой своего сына. Напротив, в течение последней недели большеглазая дама спокойно наблюдала за проходящими мимо молодыми женщинами, не пытаясь подойти и заговорить ни с одной из них.
Месяц спустя я прихожу в парк, мечтая сбросить с плеч суету долгого дня, и большеглазая дама с соседней скамейки предлагает мне присоединиться к ней.
– Я миссис Чан, – представляется она по-английски. – Я заметила, что вы плохо знаете кантонский, а мой путунхуа просто ужасен. Можем говорить по-английски, если вы не против. – Она похлопывает по сиденью рядом с собой. – Пожалуйста, присаживайтесь.
Я подчиняюсь, потому что не знаю, как вежливо отклонить приглашение, и стараюсь не смотреть на кипу бумаг между нами. Если дама наблюдала за мной так же, как я за ней, она должна знать, что я не заинтересована в сватовстве.
– Я вдова, – сразу сообщает она мне.
Ее откровенность заставляет и меня пойти на ответный шаг.
– Я тоже!
– Как жаль, вы так молоды. – Она несколько раз моргает.
– Я была совсем юной, когда потеряла мужа.
Все эти недели со своего места на скамейке она казалась мне достаточно милой, но если она думает, что я собираюсь говорить о Саньпа…
– Много лет назад, – продолжает она, – я была школьной учительницей английского, а мой муж преподавал философию в Южно-Китайском педагогическом университете. Вы слышали о нем?
– Нет, но я выросла далеко отсюда.
– Я так и поняла.
Намекает на мою неотесанность. Мои щеки горят.
– Мне пришлось пожить в деревне, – продолжает она, не обращая внимания на мое смущение. – Во время «культурной революции» нас с мужем заклеймили как правых интеллектуалов и отправили в деревню учиться у крестьян. Я была на шестом месяце беременности. Вы когда-нибудь были беременны? У вас есть ребенок?
– Да. И нет.
Она смотрит мне в глаза, чтобы убедиться, что я говорю правду.
– Между нами нет секретов. Мне это нравится. – После паузы она говорит: – Мы с мужем – как нас называли «два буржуазных ревизиониста» – научились выращивать сладкий картофель и просо.
Она говорит, а я думаю: «Столько откровений, а мы ведь друг друга и не знаем толком».
– Через пять лет после рождения сына мой муж простудился, и это переросло в пневмонию. – У нее перехватывает горло. Затем она берет себя в руки: – После смерти я заставила себя выжить. Нужно было растить и защищать сына. Я обратилась к властям с просьбой разрешить нам вернуться домой в Гуанчжоу, ссылаясь на трудности. Но мне позволили только после визита президента Никсона в Китай[29]. Мне сказали, что страна готова присоединиться к международному сообществу. Китаю нужны преподаватели английского языка. С тех пор мы с сыном здесь.
– Я рада, что вы смогли вернуться. Моему школьному учителю это не удалось. Не смог получить разрешение.
– Такое случалось со многими. Нам с сыном повезло.
Начиная с этого дня каждый вечер я сижу с миссис Чан. Мы делимся воспоминаниями о деревне. Она ни по чему не скучает. Никогда не была в Юньнани и, хотя слышала о ее красоте, в посещении не заинтересована.
– Когда я думаю о деревне, – признается она, – я вспоминаю только страдания.
Проходит еще два месяца. Моя жизнь почти не изменилась. Шум и толпы людей по-прежнему раздражают меня, но я приспосабливаюсь. Еду на метро на чайный рынок, работаю, еду на метро в парк. Там направляюсь прямо к скамейке миссис Чан. Мы встречаемся каждый вечер, кроме воскресенья, разговариваем по полчаса или около того и наблюдаем за проходящими девушками, чтобы оценить, кто из них может стать хорошей невесткой для нее. О, как мы хохочем! Эта слишком худая, та слишком толстая. У этой слишком много румян, а та белая, как привидение. Эта выглядит испорченной, а та похожа на фабричную девчонку, вынюхивающую, кто купит ей золото и нефрит. Однако не все сводится к сватовству. Чем больше миссис Чан мне доверяет, тем больше я освобождаюсь от бремени собственного прошлого, чего до сих пор никогда не делала. Миссис Чан знает обо мне все. Без преувеличения. Она никогда не критикует меня и не стыдит, но однажды говорит: «Ты сделала все, что могла, учитывая обстоятельства. Иногда все, что остается, – просто радоваться тому, что остался жив».
Сегодня вечером мы, как обычно, оцениваем проходящих мимо девушек – слишком высокомерные, слишком неуклюжие, слишком уверенные в себе, – и тут миссис Чан вдруг говорит:
– Готова познакомиться с моим сыном?
Я застываю, оскорбленная тем, что она не ценит нашу дружбу.
– Я разговаривала с вами не для того, чтобы найти себе мужа.
– Конечно, нет, – спокойно отвечает она. – Но из вас могла бы получиться прекрасная пара.
– Я не хочу снова выходить замуж…
– Из-за того, что с тобой случилось…
– Дело не в этом. То, как я живу сейчас… Я вольна делать все, что мне заблагорассудится.
– По-моему, это просто еще один способ сказать, что ты пережила трудности. Я тоже пережила трудности, как и мой сын. Разве ты не думаешь, что заслужила немного счастья?
Мне нравится миссис Чан, но она ошибается, если думает, что я хочу познакомиться с ее сыном. Не говоря уже о том, чтобы выйти за него замуж! Тем не менее она, похоже, взяла меня в оборот с той минуты, как увидела, что я вошла в парк. Она поднимает кипу бумаг, которая лежала нетронутой между нами все эти недели, и придвигается поближе.
– Позволь мне показать несколько фотографий, – говорит она. – Вот Цзинь, когда он окончил начальную школу. Мы недолго жили в Гуанчжоу. Смотри, какой он был
