Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
— Тебе понравилось? — спросил я Бреданс.
— Очень!
Она и правда с удовольствием разглядывала работы. Мы еще посидели за столом и выпили по рюмке коньяку. Коньяк свидетельствовал о том, что дела хозяина дома идут более или менее успешно.
Поговорили немного, и Дени стал расспрашивать меня о русских художниках. Я сказал, что живопись у нас еще только развивается по-настоящему, назвал несколько имен, которых он не слышал: Боровиковского, Брюллова, Кипренского… Не смог не быть подробным в описании «Последнего дня Помпеи». Дени сказал, что он тоже подумывал в свое время об этом сюжете, пока не понял, что его влечет реальность. Та, какая есть. Сегодняшний день и лица сегодняшнего дня.
— Фигуры тоже! — он улыбнулся.
Я видел, что его глаза несколько раз останавливались на Бреданс. Но ревновать не мог, к чему? Художник — естественно.
Потом он спросил меня, как бы вскользь, не хотел бы я, чтоб был написан портрет моей подруги?
Я посмотрел на Бреданс. Глаза ее заблестели столь очевидно, что я понял: если будет еще подобное предложение, я не смогу отказать.
Предложение последовало — очень скоро (когда мы уходили).
Я спросил Бреданс:
— Ты хочешь?
— Да, да, да… — чуть не выкрикнула она.
Женщины, что делать с ними?
Я отвел мастера в сторону — обсудить с ним детали. Портрет заказываю я, стало быть… Условия просты. Это должен быть поясной портрет, конечно, в одежде… Я хочу, чтоб это был такой, какой я смогу повесить у себя дома в гостиной. Если он мне понравится, разумеется. И мы немного коснулись суммы гонорара — она меня устроила.
Дени сказал, что ради такой модели он может приходить к нам домой… Он думал, что мы вообще проживаем совместно. И он приглашает меня при этом присутствовать. Я объяснил, что мы живем врозь и что он может выбрать квартиру Бреданс или, если ему удобно, свою мастерскую. Поговорили и о моем присутствии. Иногда…
Он уверил меня, что, если сеансы будут проходить в его мастерской, Жаклин, его жена, всегда будет рядом.
Я улыбнулся его пониманию и сказал, что это необязательно. Я ему полностью доверяю. Тем более его друг — Роман Коломб…
Мы пожали руки друг другу, и я с удовольствием поцеловал руку милейшей Жаклин.
А тогда, в апреле 1841-го, пред нашим отъездом (про который мы думали, что он не состоится) в доме Воронцовых-Дашковых я повстречал Александра Барятинского. Когда-то государь отказал ему в назначении в Лейб-гусарский полк и отправил в Кирасирский по окончании юнкерской школы. Он плохо учился… Но потом отпросился на Кавказ, воевал, отличился там как мог, был тяжело ранен — и в итоге, по выздоровлении, стал быстро адъютантом наследника престола и, сколько мы знали, его ближайшим другом.
Дружбы как таковой у нас с ним не было — надменен слишком (черта, которая в нашем с Михаилом кругу не котировалась; Лермонтов бывал зол или жесток, но редко позволял себе быть надменным). Но… все равно мы — товарищи по юнкерской школе. Он спросил меня о моих делах, я рассказал как мог… что хотел бы остаться при дедушке, который стар и болеет. Он улыбнулся сочувственно. Потом осведомился о Михаиле…
Я не удержался:
— Ты б как-нибудь помог ему, а?
— Не знаю, — сказал он. — Уже все вмешивались. Если генералу Философову не удалось! А он как старался!..
Я поведал ему, что Лермонтов привез с Кавказа два представления к наградам. Одно из них — к золотой сабле за храбрость (он слышал, оказывается). Разве его собственная карьера не так начиналась? Или, напротив, его неудачи не так кончались?
Он помедлил…
— Сколько мне известно, наследник уже хлопотал сам. По просьбе императрицы, кстати! Она к Лермонтову очень хорошо относится. Как к поэту. Ее собственные просьбы тоже, по-моему, были и ни к чему не привели. Но скоро день помолвки наследника Александра с принцессой Гессен-Дармштадтской — и будут милости и даже прощения всяческие. Так что… может быть!.. Но уверенным быть нельзя.
— А отчего это всë? Не можешь объяснить? Два представления к наградам — не за паркетное шарканье, за храбрость в бою. К тому ж известный писатель. Почему?
— Не знаю. Умеет наш друг (он даже употребил это слово «наш», хотя чуть с усмешкой) настраивать против себя людей… А кого настроил — точно не скажу. Да и вряд ли сказал бы, если б было мне известно.
— Кому ты не веришь? Мне?..
— Брось! Тебе я верю.
Мы помолчали натужно.
— Зачем он прибавил к стихам о Пушкине эти несколько строк? Про «надменных потомков»? Славы захотел?.
— Повело. Поэтов ведет часто. И Пушкина вело. Но это ж Михаилу простили давно!
— Это только ты думаешь, что простили. Или вы с ним так думаете. А на самом деле…
— Язык у него длинный. Насмешек много. Откуда мы знаем с тобой — где он что сказал? Я бы сам мог кое-что ему предъявить. Но не предъявляю. Лежачих не бьют!.. А он сейчас в таком положении, что…
— Ты-то что ему мог предъявить? Господи!..
— Забыл? Поэмка «Гошпиталь». Отрывки, по-моему, были в нашем рукописном журнале. Как некий князь хотел употребить Марису на спор, а напал случайно на ее хозяйку. Слепую старуху. Старуха кричит: «Сюда, сюда… меня ….!» Прелестная сцена! А слуга прикладывает князю свечку к заднице: «Не вкусен князю был припарок…» «…я князь!» А слуга ему: «Когда ж князья …. старух?» Там даже фамилия названа: «Где ты, Барятинский, за мною…» Ладно, замнем!
— И как только ты это все запомнил! Потрясающе! Ну память! Мы выпили после этого шесть штук шампанского! И смеялись дружно, ты в том числе! Мы были молодые!.. Мы позволяли себе черт-те что и гордились своей свободой и безнравственностью. Побойся Бога! Ну было! Но это все прошло!.. Ты смеялся с нами! Клянусь!.. Там даже было сказано в конце:
И поутру смеялись, пили
Внизу, как прежде… а потом?..
Потом?! что спрашивать?.. забыли,
Как забывают обо всем…
— Видишь, я тоже помню!
— А и у тебя память на славу! Ну да. Смеялся, не спорю. И все ржали. Только… Кем мы были тогда? Мальчишки из училища прапорщиков и кавюнкеров! Тогда нам было море по колено. Но сейчас… допустим, адъютанту наследника престола
