Её скрытый гений - Мари Бенедикт
— Называйте меня Джей Ди, а я буду обращаться к вам Розалинд, — предлагает он.
— Хорошо, — отвечаю я, но по привычке так и хочется добавить «сэр». Смогу ли я когда-нибудь без чувства неловкости обращаться к этому выдающемуся пятидесятидвухлетнему ученому неформально Джей Ди?
— Мне так жаль, что вам приходится пользоваться старым оборудованием в подвале, да еще прикрывать его и себя зонтиком, чтобы уберечь от протечек. Совсем не то, что ваша блестящая новая лаборатория в Королевском колледже.
— Пожалуйста, не извиняйтесь… — я обнаруживаю, что мне легче вообще никак к нему не обращаться, чем называть Джей Ди. — Мне здесь намного лучше, чем в Королевском колледже, и я в восторге от поставленной вами задачи.
Я говорю правду. Из времен Королевского колледжа мне не хватает только Рэя. Лишь его оптимизм, вдумчивость и дружба делали Королевский колледж сносным местом. Если бы я могла работать с ним здесь, это было бы «сказочно» — словечко, которое в последнее время полюбила Урсула. Мне не важно состояние лаборатории и офисов, но надежный друг и коллега стал бы большой поддержкой. Мне довольно одиноко здесь, в мансардном этаже.
Но Рэй, конечно, не может покинуть Королевский колледж, пока не получит докторскую степень. Мы не раз обсуждали это за ужином у меня дома, и, очевидно, ему понадобится изворотливость, чтобы достичь цели. Хотя работа со мной сделала его в каком-то смысле изгоем — и я не устаю извиняться за это — но он сумел сократить пропасть между собой и Уилкинсом, тот согласился руководить диссертацией Рэя, по крайней мере формально. Ночи в пабах не прошли даром. Но это «руководство» — лишь номинальное, так как Рэй тайно продолжает работать со мной и над своей диссертацией, и над еще несколькими статьями по нашим исследованиям. Уилкинсу, что бы он о себе ни рассказывал, недостает навыков и знаний, чтобы руководить Рэем. После прощального письма Рэндалла, в котором он обозначил, что дальше мне не стоит ни касаться темы ДНК, ни общаться с Рэем, нам приходится идти на ухищрения. Рэндалл даже не позвал меня на вечеринку Королевского колледжа по случаю выхода в Nature трех наших статей о ДНК, словом, оказался совсем не тем человеком, каким я его представляла. Не ожидала, что он зайдет так далеко, ведь он знает о моей роли в этих открытиях больше других.
— Рад слышать, но надеюсь, что в следующем году у нас появится новое оборудование. Мы разместили заказ у производителей и умоляли государственные организации о финансировании, но вы знаете, насколько я непопулярен. Мои запросы всегда оказываются внизу списка, — говорит он с извиняющейся улыбкой, и я понимаю, что, несмотря на блестящий ум и репутацию Бернала в научной среде, мы столкнемся со всеобщей неприязнью из-за его симпатий к коммунизму. — Я очень ценю ваш ум и талант экспериментатора — не хочется, чтобы вы теряли хоть секунду вашего времени. — Он делает шаг ко мне.
Он стоит слишком близко, но я не волнуюсь, хотя наслышана о его ужасной репутации донжуана — еще одна причина, по которой Энн его недолюбливает. Даже, когда я была в Париже, коллеги из лаборатории рассказывали о его легендарных успехах у женщин, что мне трудно понять, учитывая его ужасные зубы, обвисшие щеки и неухоженные густые волосы. Но, что бы я ни думала о привлекательности Бернала, он, кажется, содержит целый гарем: не только жену и пару любовниц, а также детей от всех них, но и то и дело крутит мимолетные интрижки — коллеги часто видят разных женщин, выходящих из квартиры, которую он снимает в соседнем доме. Говорят, там на стене есть фреска, нарисованная его другом, тоже коммунистом, Пабло Пикассо. Но я с самого начала — когда он пригласил меня выпить тет-а-тет — дала ему понять, что такое общение меня не интересует и что я общаюсь с коллегами только на мероприятиях. Ложь во благо.
Когда я обозначила границу, наши отношения с Берналом стали непринужденными и продуктивными. Он дал мне задание и оставил в покое. Мне нравится, что он доверяет мне и всем своим ученым; даже в вопросах протоколов безопасности — всё на наше усмотрение, главное раз в год проходить обязательный медицинский осмотр у университетского врача. Когда стало ясно, что заказанное мною специализированное кристаллографическое оборудование будут делать нескольких месяцев, он позволил мне завершить свою работу над ДНК несмотря на то, что Рэндалл запретил мне заниматься этой темой после ухода. Бернал поддержал мои поездки на конференции в Германию и Францию. Он отпустил меня в долгое путешествие в Израиль, где я смогла немного расслабиться, но это не убавило моего скептицизма по поводу идеалистической сионистской идеи построить еврейское государство.
— Хоть мне и хочется поработать с новым оборудованием, я вовсе не теряю времени. Поездка в Израиль натолкнула меня на несколько интересных рабочих идей. — Я знаю, что он ценит людей, уверенных в себе, и смотрю ему прямо в глаза. — У меня появились гипотезы насчет кислоты, которую вы поручили мне исследовать.
— Не терпится узнать, что вам удастся открыть, — улыбается Бернал. — Спасибо за ваше терпение в ожидании нового года.
Я улыбаюсь в ответ, думая о предмете своего нового исследования — рибонуклеиновой кислоте, важной родственнице ДНК, которую обнаруживают во всех клетках, включая вирус табачной мозаики, на примере которого я и буду изучать РНК. Вирус табачной мозаики — самый первый из открытых вирусов, на нем проходят почти все исследования структуры вирусов и, как следствие, структуры рибонуклеиновой кислоты, или РНК. Выяснить, как устроена РНК и какова ее роль в размножении вирусов — серьезная новая задача, к тому же напрямую связанная с моей работой над ДНК. Сложно переоценить, насколько важными окажутся результаты моих исследований для понимания таких разрушительных и широко распространенных вирусов, как возбудитель
