Анатолий Афанасьев - Одиссея генерала Яхонтова
Первой работой Коненкова на Родине стал вырубленный из дерева портрет Ленина. Владимир Ильич был изображен выступающим на Красной площади 7 ноября 1918 года. Тогда Коненков слышал и видел Ленина…
— А над чем работаете сейчас? — спросил Яхонтов скульптора.
Коненов показал ему папку эскизов.
— Хочу, — сказал Сергей Тимофеевич, — этим поклониться нашему народу. Богатырю. Победителю. Спасителю мира.
Это были эскизы Самсона — Освобожденного человека.
…Яхонтов был популярным лектором. Но когда в Русском народном доме в Нью-Йорке он выступил с лекцией «Что я видел и слышал в СССР», в зале, как говорится, яблоку было негде упасть. Агент ФБР Джо Форлау составил подробное донесение, указав, что генерал делал упор на колоссальных потерях, которые понесла Россия в войну, и строил на этом идущее вразрез с официальной точкой зрения мнение, что русские не хотят войны.
Стахановец из ООН
Когда-то в далекое довоенное время, засидевшись в публичной библиотеке на углу Пятой авеню и Сорок второй улицы, Яхонтов любил пройтись, чтобы размять ноги и развеяться, в сторону Ист-ривер. Ни он, ни кто другой не ведал тогда, что здесь со временем взметнется штаб-квартира ООН. Да и не только тогда, но и много позже, когда на конференции в Сан-Франциско уже был подписан устав новой международной организации и было решено, что она расположится в Нью-Йорке. Где именно — каким-то образом об этом пронюхал предприимчивый делец Краун. Он купил участок на берегу Ист-ривер, владел им несколько недель и перепродал ООН, «заработав» на этом 600 тысяч долларов. Газеты взахлеб восхищались удачей мистера Крауна. (Спустя несколько лет он купил и перепродал с прибылью в 15 миллионов долларов небоскреб «Эмпайр стейт билдинг», я затем пробился к рулю воеиной-промышленной корпорации «Джеперал дайнэмикс». Такая вот американская знаменитость.) А пока Краун не провернул свое дельце, штаб-квартира ООН временно располагалась в местечкс Лейк-Саксесс, одном из пригородов Нью-Йорка. В тс времена публику без боязни допускали в зал заседаний вместе с делегатами. Не мог не поехать туда и по-мальчишески любознательный Яхонтов. Но для него экскурсия имела важные последствия.
В здании ООН Виктор Александрович встретил одного из старых знакомых, который, как оказалось, там служит.
— Мистер Яхонтов, — сказал он, — почему бы вам не попробовать поступить к нам — в отдел переводов Секретариата. Желающих масса, но у вас огромный козырь — вы свободно владеете русским. А именно русский, обязательный для редактора отдела переводов, — камень преткновения для большинства соискателей. Кстати, поэтому среди наших сотрудников много русских…
Яхонтову дали посмотреть список ооновских переводчиков, и ему показалось, что он не в Лейк-Саксессе, а в Ленинграде. В списке значились Васильчиков, Орлов, Толстой, Самарин, Хлебников, Астров, Маргулиес, Первушин, Чиликин, Теслепко, Тхоржевский, Сосинский…
— Это, еще не все ваши соотечественники, — засмеялся знакомый, заметив удивление Яхонтова. — У Шерри раньше была другая фамилия, сам он родом из Белоруссии. Так же, как и единственная женщина среди переводчиков — Кастаньс-до. А вот заведующий отделом Секретариата мистер Бернар — у него жена из России. Она дочь баронессы Будберг…
Еще Яхонтову было сказано, что оклады в ООН установлены очень высокие. А в его положении это было важно. Приглашений на платные лекции делалось все меньше и меньше. Упрямый русский генерал не скрывал своих симпатий к рузвельтовскому курсу, не намеревался, судя по всему, зашагать в ногу со временем, то есть подстроиться под фултонскую речь Черчилля, эту декларацию «холодной войны», задудеть в ту же дуду, что и президент Трумэн. А Трумэн в марте 1947 года, в то самое время, когда Яхонтов поступал в ООН, произнес тоже своего рода историческую речь. Историческую в том смысле, что он фактически признал обреченность капитализма. «Система, — сказал он, имея в виду капиталистическую систему, — может выжить в США, только если превратится во всемирную». Только если! Значит — в условиях мира капитализму не удержаться. Всемирная — значит придется устранить социализм («врагом свободного предпринимательства являются «регулируемые экономики», — говорил Трумэн). Если логически продолжать мысль, следовал вывод о неизбежности войны с СССР. И это президент, обязанный по должности выражаться сдержанно. Что уж говорить о других… В такой атмосфере «красный генерал» (кто-то снова ввел в оборот эту довоенную кличку) не мог рассчитывать на большие лекторские заработки.
Конечно, кое-что удалось скопить в результате лекционного бума времен войны, но и о деньгах приходилось думать. Но главным был все же не материальный интерес. Главным было желание быть в гуще политической жизни, тем более — международной. Посоветовавшись с Мальвиной Витольдовной, Яхонтов решился — и подал документы.
В возрасте 65 лет пришлось ему, как и всем остальным, сдавать экзамены. Многочисленным соискателям надо было, кроме всего прочего, переводить на русский официальные документы с английского и французского, отвечать на вопросы по истории, культуре, государственному устройству Советского Союза. Нетрудно догадаться, что для многих жителей Запада именно эта часть экзаменов представляла наибольшую трудность. А для Виктора Александровича как раз эти испытания и были самыми легкими.
Вспоминая об этом периоде своей жизни, Яхонтов впоследствии писал:
«Безусловно, что при окончательном утверждении списка учитывались не только уровень знаний, профессиональные навыки и общая культура кандидата на место, но и такой немаловажный фактор, как анкетные данные. Мое заявление получилось весьма солидным: едва ли не целую страницу в нем занял один лишь перечень переводных работ, статей и книг, которые я написал в разные годы. Скорее всего, именно это обстоятельство послужило причиной тому, что меня сразу же назначили «рн-вайзером» — редактором переводов.
Должен сказать, что Секретариату приходится выполнять колоссальный объем работы. Благодаря прежней многолетней практике, а также давно выработанной привычке добросовестно выполнять любое порученное тебе дело я сумел довольно быстро втянуться в напряженный ритм жизни нашего отдела. Сослуживцы даже стали называть меня в шутку «стахановцем»…
В ООН я проработал без малого шесть лет. Возможно, что служба моя там продолжалась бы еще какое-то время, если бы в пятидесятых годах в США не начался разгул маккартизма…»
Яхонтов получил вызов в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, наводившую трепет на все США. Это не удивительно, если вспомнить, что под колеса комиссии попадали, калечились, а то и гибли люди, никаких симпатий к Советскому Союзу никогда не высказывавшие.
Это было тяжелое время в Америке, которое потом Лилиан Хеллман назвала временем негодяев, и маккартизм был лишь одной из форм усиления реакции. Маккарти выскочил со своим шизофреническим заявлением о том, что в госдепартаменте с ведома госсекретаря Дина Ачесона работают 205 коммунистов, в феврале 1950 года. В июле Трумэн с трибуны конгресса призвал к перевооружению нации перед лицом «растущей коммунистической опасности» (поводом была начавшаяся в Корее гражданская война). В Корею вторглись американские войска. В декабре Трумэн объявил в США чрезвычайное положение… Военщина бесилась — совсем недавно, осенью 1949 года, СССР испытал свою атомную бомбу. Но американские генералы понимали, что, если хочешь атомной войны, надо торопиться — США пока сохраняют атомное превосходство. О войне писали, говорили, мечтали. Войной бредили. В 1949 году министр обороны Джеймс Форрестол, которому почудились русские танки на улицах Вашингтона, выбросился из окна… С началом корейской войны окончился спад в оружейном бизнесе. Военное производство стремительно набирало обороты. Чарли Доули, пережив «тяжелое время», опять пошел в гору. Мечта Чарльза Вильсона из «Дженерал электрик» превращалась в реальность — страна получила постоянную военную экономику. Кстати, сам Вильсон был приглашен Трумэном в правительство и стал министром обороны. Теперь он мог проводить дорогие его сердцу (и карману) идеи в жизнь. Чтобы оправдать рост военных расходов, шпионов искали повсюду. Об этом времени американский историк Д. Барбер сказал так: «Шпионские истории завораживали и пугали народ, предлагая затем удобоваримое объяснение всем несчастьям — от непреклонности русских до высоких цен на мясо». Страх перед коммунизмом, перед СССР и КНР, нагнетался сознательно, искусно, целеустремленно.
Вот в такой атмосфере в 1952 году и предстал перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности служащий ООН Яхонтов. Вел допрос известный тогда реакционер сенатор от штата Миссисипи Джеймс Истленд. Идя на дознание, Яхонтов пытался представить, что за обвинение ему предъявят. Насколько он знал, маккартисты обычно размахивали каким-нибудь «компрометирующим документом». Что покажут ему — его подпись в списке лиц, вносящих деньги в фонд Красной Армии? Маккартисты могли теперь истолковать это как «измену». Ведь сам бесноватый сенатор совсем недавно заявил: «Можно уверенно утверждать, что третья мировая война началась с русской победы у Сталинграда». Следуя этой логике, можно вынести вердикт, что в сорок третьем и в сорок четвертом Яхонтов и его «сообщники» собирали деньги для «врага». Или маккартисты получили ложный донос какого-нибудь негодяя? Он не угадал. Без тени юмора Истленд предъявил Яхонтову письмо директора Института тихоокеанских отношений мистера Картера, адресованное американскому генеральному консулу в Мукдене, с просьбой помочь мистеру Яхонтову… в сборе материалов о китайских советах. Комиссия трактовала это как улику, указывающую на симпатии Яхонтова к китайским коммунистам. В контексте корейской войны вопрос звучал более чем злободневно. Яхонтов с нарочитым смирением признал подлинность документа, но попросил обратить внимание на дату его написания. Инквизиторы по очереди посмотрели и явно смутились. Между тем Яхонтов объяснил, с чем связано письмо, рассказал о своей поездке в Китай, о книге «Китайские советы», об отзывах на нее. Комиссия могла убедиться, что издавали книги Яхонтова не коммунистические издательства. А интерес к проблемам Японии, Китая и Кореи у него давний — еще с тех пор, как он изучал эти страны, будучи офицером армии русского царя. Комиссия, казалось, была удовлетворена, один Истленд не унимался. У него в руках была еще какая-то бумага, которую он Яхонтову не предъявил. Пожимая плечами, изображая изумление (а может быть, и неподдельно изумляясь), сенатор воскликнул:
