Анатолий Афанасьев - Одиссея генерала Яхонтова
Летом сорок пятого до этого было еще далеко, но уже было ясно, что если преступное сотрудничество с врагом не смог (или не захотел) пресечь Рузвельт, то наказывать за него Трумэн не будет. Ведь война кончилась, и слава богу. И кого волнует, что, может быть, бомбой, сработанной на американском заводе для нужд вермахта, убит в Арденнах капрал Джон Карпентер, Ваня, сын Феди Плотникова. Кого это волнует? Но мало того, мало!
— Жаль, конечно, парня, — сказал как-то Фреду его босс, — но не с теми воевали, с кем надо. Из-за глупости инвалида (так теперь он называл покойного Рузвельта) дикари поят коней в Эльбе.
Босс, видимо, забыл, а может быть, и не знал, что мастер Карпентер — русский. Впрочем, может быть, и знал, но полагал, что имеет право на хамство, потому что — босс.
А Фред промолчал, потому что дело шло к пенсии и никак нельзя было рисковать работой. Только вечером, выйдя с завода, купил пинту смирновской водки и дома в одиночку выпил, плача бессильными, безутешными слезами. А что сделаешь, если можно вылететь без пенсии, тем более производство повсюду сокращается. Военный бум явно шел к концу, и это страшило Федора.
Это же страшило и другого человека из числа знакомых Яхонтова, находящегося на другом краю социального спектра — Чарли Доули.
— Что мне делать, Виктор, — шептал он, суеверно ожидая, что русский генерал-провидец даст ему еще один магический совет. — Ах, сейчас бы расширить производство! Правительство начало распродавать свои военные заводы частному бизнесу буквально по бросовым ценам. Но надо знать, будут ли через год, через два кому-нибудь нужны мои бомбардировщики. Ах, как быстро окончилась война, я только-только начал разворачиваться… Во всем виновата атомная бомба. Если бы не она, говорили мне, война длилась бы еще полтора-два года.
— Если бы не Советская Армия, — не удержался Яхонтов, хотя и знал, что его слова не будут услышаны. И все же он слушал Чарли — Виктору Александровичу было интересно понять мотивы действий этого капиталиста, считавшего себя его другом. Кроме того, Чарли рассказывал о людях и фактах, которые можно было бы и не заметить в потоке информации. Ну, например, о том, что один из боссов «Дженерал электрик» Чарльз Вильсон предложил (еще в сорок четвертом) позаботиться о послевоенном будущем военного бизнеса. Нация нуждается в постоянной военной экономике, сказал Вильсон, и такие дельцы, как Чарли Доули, с восторгом встретили его слова. Вильсон предложил, чтобы в каждой крупной фирме был специалист по связям с военщиной и чтобы военные, а не какие-то там конгрессмены, которым бог знает что может взбрести на ум, командовали программой «вооружения нации». И эта программа должна быть постоянной, не зависимой от политических комбинаций в конгрессе. Таким образом, выборная власть утратила бы власть и над военными и над военным бизнесом. В сорок четвертом это звучало еще как нечто нереальное, но спустя годы Яхонтов много раз вспоминал пророка из «Дженерал электрик», в сущности сформулировавшего идею военно-промышленного комплекса.
У фабрикантов оружия были основания для страха. За три послевоенных года военные расходы США снизились с 80 до 12 миллиардов долларов. Военный бизнес жаждал нового врага. Чарли мог спрашивать Яхонтова, с кем бы можно было затеять войну, чтобы получить новые заказы на бомбардировщики. Для подлинных «китов» большого бизнеса, уже научившихся мыслить политически, сомнений не было. Но и «киты бизнеса», и политики, рокфеллеры и Трумэны, понимали, что мгновенно переменить в сознании миллионов людей «имидж» Советского Союза невозможно. И они начали величайшее «промывание мозгов». На это дело были брошены опытнейшие политиканы, искуснейшие журналисты, гигантские средства. Те самые три года, когда власть вынуждена была (с оглядкой на избирателя, который справедливо считал, что война окончена и нечего транжирить деньги на оружие) снижать военные расходы, были годами истерического всплеска антисоветизма в форме «холодной войны».
В сражениях за души американцев, за сохранение союзнического отношения к СССР, в сражениях за истину Яхонтов принял активнейшее участие. Он много писал для прогрессивной газеты «Русский голос». В сущности, это было своеобразным продолжением его давней просветительской работы среди иммигрантов из России. Но если тогда, свободно ориентируясь в истории, он сам многого, очень многого не понимал в современности, то теперь картина стала иной. Злободневные вопросы, проблемы сегодняшней политики по праву могли считаться его специальностью. Он видел, как сбивают с толку людей, и старался им помочь. Снова, как и в послереволюционные годы, сливались воедино понятия «русский» и «красный». Теперь бы механик-ирландец не стал искать в фамилии Тимошенко ирландские корни. Встречаясь в лифтах и у подъездов, соседи уже не говорили русским американцам, как говорили совсем недавно:
— Молодцы ваши! Дали жару фашистам. Поздравляю.
Теперь говорили с усмешкой:
— Говорят, у вас там и мыла нет…
Всего этого в тревожных размышлениях последних лет Яхонтов в какой-то степени ожидал. Нет, он не был пророком, он был просто хорошим аналитиком и многое предвидел. Но поразило его, как и многих других, оживление самого понятия «русский эмигрант», которое за давностью лет как-то и исчезать стало. И вдруг — воскресло. Вдруг стали появляться типы с русскими, украинскими, кавказскими и прибалтийскими фамилиями. Появился совершенно новый, какой-то расплывчатый и маскировочный термин «перемещенные лица». Возник сразу и русский эквивалент английскому «дисплейсд персонс» (ди-пи)— «дипишники». Ах, как много значит подмена названия. Дипишник — это же совсем не то, что «каратель», «бандеровец», «полицай», «дезертир», «изменник». Дипишник — и все. Правда, были среди дипишников и совсем другие люди — забитые, затурканные, ничего не понимающие, не знающие языка. Но они проявились позднее, они робко жались в стороне. А дипишники из предателей, учуяв конъюнктуру, вели себя без робости. Они сами быстренько научились подменять понятия. Вешал? Расстреливал? Жег? Да, было дело. Но — не красноармейцев, не военнопленных, не мирных жителей, а — коммунистов. А уже в Америке кричат «кил комми» — убей коммуниста. И вот уже мастера бандеровской удавки, охранники в концлагерях, убийцы, насильники, мародеры — не фашистские прихвостни, не преступники, а борцы за демократию. Неважно, что они и слова-то такого сроду не знали. Но им — время на радио и на ти-ви, им — газетная площадь. Разумеется, призвало их на первые полосы «Новое русское слово», давно уже не новое и не русское, а сионистское. Для Яхонтова, для всех активистов «Русского голоса» нет никакого секрета в том, кто владеет и командует НРС. Но и они, люди достаточно искушенные, подивились, как безболезненно и бесстыдно приняли сионисты в свою компанию тех, кто еще совсем недавно расстреливал еврейских стариков и детей в местечках Белоруссии. Ничего, «Новое русское слово» не поперхнулось и не поморщилось.
Надо было давать отпор. И «Русский голос», то есть прежде всего Крынкин, Яхонтов, Югов и Казакевич, отпор давали. Сражались уверенно, но — была одна формальная слабинка в их позиции. НРС щеголяла тем, что ее новые авторы еще недавно были «в советском аду», а потому могут судить лучше тех, кто знает СССР по давним временам…
Обязательно нужно побывать на Родине! В 1946 году Яхонтов поехал в СССР.
Паломничество — 1946-й
Разоренной войной стране было не до туристов. Поэтому Виктор Александрович, несмотря на то что располагал деньгами, смог получить поездку по весьма короткому маршруту. Лайнером в Батуми, оттуда тем же теплоходом в Одессу и — поездом в Москву…
Много ли можно было увидеть из окон поезда Одесса — Москва в августе 1946 года? Много. Ужасали развалины, ужасали полуразрушенные печи, только и оставшиеся от деревень… На каждой станции Яхонтов обязательно выходил, чтобы побыть среди толпы, пристально вглядеться в людей, послушать их разговоры. Какую же страшную цену заплатила его Родина за то, что спасла мир! — вот главное, что он увидел и понял. Люди в отрепьях, босые или обутые во что-то, что Яхонтов не мог распознать, так плохо одетые люди, что среди них одетые в полинялую военную форму казались франтами… Из их разговоров можно было понять, что многие живут в землянках, в сараях и нет никаких шансов на то, что им не придется там же и зимовать. Но не от того хмурыми были в большинстве своем эти люди, понял очень важное Яхонтов. Они уже свыклись с разрушениями и знали, что теперь все зависит только от них — как смогут, так и построятся, так и переедут из землянок и времянок в дома. Но не все зависело от них. Судьба как будто испытывала Россию на крепость. В первое послевоенное лето страну поразила страшная засуха. В августе, когда Виктор Александрович ехал по Украине и Южной России, стало уже ясно, что хлеба не будет…
