Сергей Мосияш - Скопин-Шуйский. Похищение престола
— Ничего, пусть остынет, завтра уговорим. А я поеду сейчас к Рожинскому. Надо мирить их.
— Езжайте, Адам, поговорите. Не хватало нам между друг дружкой драку затевать.
Князь Вишневецкий помчался в посад, где находился в это время Рожинский со своим отрядом. Тот тоже был не в духе.
— Роман, зачем ты его потащил на коло? — спросил Вишневецкий. — Он же царь.
— А я князь и гетман, с какой стати я должен терпеть оскорбления, хотя бы и от царя.
— Но там же его могли убить.
— И хорошо бы сделали.
— Нельзя так, пан Роман. Сам знаешь, чем кончается убийство матки в рое пчел.
— Ничего, другая б «матка» сыскалась.
— Это несерьезно, Роман Наримунтович, не в карты играем.
Три дня скакали Вишневецкий с Валавским от царя к Рожинскому и от того к царю, кое-как примирили. Возможно, тому посодействовала весть, что на подходе атаман. Заруцкий с донцами.
И вот он прибыл, доложил весело:
— Ваше величество, привел в ваше распоряжение пять тысяч отчаянных хлопцев. Готовы хоть сейчас в драку.
— Спасибо, Иван Мартынович, ты прибыл вовремя.
— И еще, государь, — прищурился хитро Заруцкий. — Привез вам подарок.
— Какой еще подарок?
— Вашего племянника, государь.
— Племянника? — удивился Дмитрий.
— Да, да. Эй, Кастусь, введи царевича Федора.
Казак ввел молодого человека. Тот поклонился Дмитрию:
— Здравствуйте, дядя.
Царь покрутил головой, удерживаясь не то от смеха, не то от мата. Наконец спросил:
— Так ты чей сын-то, Федор?
— Я сын вашего братца Федора Ивановича, государь.
— Хых. А я думал, у него не было сыновей.
— Дык вот, — пожал плечами «племянничек».
— Ладно. Садись вон. Посиди. Мне сейчас не до тебя. — До вечера царь не вспоминал о племяннике, занятый делами войска. Даже забыл приказать покормить его. Будзило догадался, принес калач:
— На пожуй.
Уже в темноте на крыльце столкнулся с Дмитрием.
— Государь, там у тебя этот племянник. Ты забыл о нем?
— Не забыл. Это не племянник, Будзило. Это самозванец. У моего брата Федора не было детей. Я знаю точно. Уведи его за баню и прикончь. Только мне еще самозванцев не хватало.
— Но может быть… — замялся хорунжий.
— Ты слышал приказ? — холодно перебил его Дмитрий. — Исполняй, Будзило. Потом сразу доложишь.
Будзило вошел в горницу, где сидел несчастный племянник, спросил:
— Ну поел?
— Поел. Спасибо.
— Пойдем спать устраиваться.
Они вышли из дворца, свернули в переулок, спускавшийся к реке. Парень спросил:
— А далеко идти?
— Нет, тут два шага. Иди вперед, за баней свернешь. — И парень обошел хорунжего, видимо и не догадываясь ни о чем злом. Хорунжий отпустил его вперед на два-три шага, чтоб было удобней рубить. Выхватил саблю, экнув, ударил по голове. Тот упал даже не охнув. Потом, для верности, Будзило отрубил ему голову. Полой кафтана убитого тщательно отер саблю, сунул в ножны и пошел назад ко дворцу докладывать государю.
16. Первая стычка
Женитьба престарелого царя на княгине Марье Петровне Буйносовой, совершенная в январе 1608 года, расстроила его брата Дмитрия Ивановича. На людях он вида не показывал, но дома жене Катерине Григорьевне плакался:
— Старый хрен, вздумал когда жениться. В 60 лет о вечном надо думать, а он как молодой жеребчик.
Князя Дмитрия беспокоило, что вдруг от этого брака явится наследник и тогда уж ему не видать короны как своих ушей. Но жена, как женщина опытная, успокаивала мужа:
— Да не боись, Митя. Какой он жеребчик ныне. Ни на че не способен. Поди, уж забыл, где у бабы титьки. Одно слово — мерин.
— Не говори, Катерина, напоследок может поднатужиться и створить како чудо-юдо.
— Разве что подсобит какой подьячий молодой, — посмеивалась княгиня, — а сам не потянет, помяни мое слово.
Однако «мерин» после свадьбы выглядел вполне счастливым, и это не нравилось князю Дмитрию Ивановичу: «Неужто он еще может?»
Неучастье Дмитрия в победе под Тулой тоже его беспокоило. Чернь любит победителей, и он понимал, что ему нужен хоть один удачный боевой поход.
По слухам, в Орле обосновался новый самозванец, которого поддерживают поляки. Под боком у него, в Карачеве, засел князь Куракин, по теплу пойдет на Орел, разобьет самозванца, и опять Дмитрий Иванович к победе никаким боком. А она нужна ему как воздух. Хоть одна. Пусть захудаленька, но победа. Царю понравилось желание младшего брата послужить отечеству на поле брани.
— Правильно, Митя, я рад, что ты понимаешь всю опасность, грозящую нашей державе. Ну мы и этого прикончим, пожалуй, даже быстрее, чем Болотникова. Ты же знаешь, Сигизмунд ныне прислал послов пана Витовского да князя Друцкого-Соколинского, так я им поставил жесткие условия — немедленно отозвать всех поляков из шайки самозванца. Они согласны, но требуют отпустить Мнишека с дочерью.
— А где они сейчас, Мнишеки?
— В Ярославле за караулом.
— Ну и отпускай.
— Конечно, отпущу. И Гонсевского с посольством тоже отпущу. А ты поедешь на Орел с князем Голицыным. Надеюсь на вас, Митя. Там в случае чего князь Куракин поможет, он в Карачеве.
Обговорив сроки выступления и состав полков, князь Дмитрий, уже собравшись уходить, полюбопытствовал:
— Ну как там твоя молодая, Марья Петровна?
— Слава Богу, здорова и, кажись, затяжелела.
— Да ты что? Уже? — удивился Дмитрий, стараясь скрыть свое неудовольствие такой новостью. — Так скоро?
— А что? Жалею, что долго тянул после смерти первой, пустопорожней оказалась княгиня Репнина, а я думал, что во мне причина. А оказалось, гож я, Митя, гож на отцовство. Можешь поздравить нас.
— Поздравляю, — промямлил Дмитрий, с трудом выдавив из себя улыбку.
Дома сообщил жене:
— Вот тебе и мерин Васька-то, покрыл ведь Марью. Зачали кого-сь.
— Сам ли? — усомнилась княгиня. — Репнина-то не рожала.
— Оттого и не рожала, что пустопорожней была. Васька радехонек.
— Ничего, Митя, еще неведомо, кого родит Манька, — успокаивала княгиня мужа. — Може, девку произведет. А кто ж девке царство отдаст?
И потом весь день нет-нет да, качая головой, говорила Катерина Григорьевна:
— Это ж надо, а? Сам с крючок, зато срам с сучок. Кто б мог подумать? Ай-яй-яй. Вот тебе и мерин.
Отправлялся в поход на Орел за победой Дмитрий Иванович, не в лучшем настроении пребывая. Беременность царицы саднила душу.
Теперь одна надежа: молить Бога, чтоб родила девку. И князь не стеснялся во время молитвы перед аминем просить у Всевышнего: «Дай Боже, брату моему распрекрасную девицу». Просил ласково, полагая, что ласковое слово скорее дойдет до Него.
В поход шел с князем Василием Голицыным. С великим трудом удерживался от соблазна сообщить и ему об этой новости. Знал, что и Голицыну она б испортила настроение, он ведь тоже на трон зарится, как и Мстиславский. Но блюл Дмитрий Иванович семейную тайну, о которой издревле считалось болтать грешно было. Скажи Голицыну, он — другому, оно и разнесется: царица беременна. Братец-царь еще и опалу наложит, скажет: «Я тебе как родному, а ты… Ступай с моих глаз».
В пути два князя сговаривались напасть на вора, засевшего в Орле, внезапно, как это у Скопина получалось. Ну и обязательно пленить злодея, заковать в колодки.
На одном из провалов поставили шатер и в нем, попивая медовуху, обговаривали въезд в столицу:
— Надо на телеге поставить виселицу-глаголь[55] и под ней вора окованного.
— Да, да. А за этой телегой цепочкой чтоб шли все его воеводы.
— Точно, Василий Васильевич, чтоб друг за дружку цепями. И так их провести через всю Москву и на Красной площади тяп-тяп всем башки долой.
Во хмелю славно мечтается, красиво рисуется. Сговорились верст за десять до Орла выслать наперед разведчиков, подойти на «цыпочках» и… Там уж рубить без пощады: «В капусту, в щепки!»
Однако случился конфуз. Вор напал на них за 70 верст до Орла под Волховом. Напал неожиданно. С таким свистом и воем, что князь Голицын первым показал «тыл». Ну а что оставалось делать Дмитрию Ивановичу?
В Москве, не стесняясь, объяснял царю:
— Во всем Голицын виноват, не вступая в бой, побежал. А что мне оставалось делать? Оголил мне правое крыло, мои ратники и струсили. И все врассыпную.
— А ты? — спросил ехидно царь.
— Что я?
— Ты тоже врассыпную?
— Но пойми, Василий Иванович, не мог же я один.
— Замолчи. Ты был не один, а с многотысячной ратью. Где она? Где Голицын, наконец?
— Откуда мне знать. Мы розно ворочались.
Князь Голицын хоть и побежал с поля ратного первым, но в Москву въехал едва ли не последним. Въезжал ночью, упросив стражу Серпуховских ворот открыть ему «хошь бы калитку». Приворотные сторожа тоже, чай, не звери, впустили князя с его слугами и за десять рублей обещали никому не говорить про это.
