Сергей Мосияш - Скопин-Шуйский. Похищение престола
Беседа протекала мирно, вполне дружелюбно, но чувствовалось, что Рожинский чего-то не договаривает, впрочем, как и Дмитрий. Говорили о пустяках, о том о сем, но только не о деле. Видимо, князю мешало множество народа, что вполне устраивало царя.
— Вы действительно были в бане? — поинтересовался Рожинский.
— Да. Я хожу в баню каждый день.
— Да? — удивился князь. — Зачем, если не секрет?
— Какой может быть секрет. Я люблю париться, как и мой отец, Иван Грозный. И кроме того, я там отдыхаю от дел, от посетителей, вечно меня осаждающих.
Последние слова Рожинский принял на свой счет, но не подал вида, наоборот, посочувствовал:
— Я вполне понимаю вас, государь. С этими просителями просто беда. Я на себе испытываю это каждый день.
Застолье в царском дворце закончилось благополучно. И князь и царь остались довольны друг другом, хотя бы внешне. И за другими столами никто не поссорился, к удивлению Рожинского, знавшего такой грех за своими рыцарями, как правило, по пьянке всегда затевавших ссору, переходившую в потасовку, нередко кончавшуюся сабельной трескотней, а то и убийствами.
Рожинский помнил свою молодость, когда пан не мог быть уважаем, если избегал таких вот драк. Это и ныне неукоснительно соблюдалось. Все могло начаться с одного оскорбительного слова или даже косого взгляда. Это задевало честь, а за честь полагалось драться. Уж если сенаторы на сейме нередко хватались за сабли, то рядовому пану сам Бог велел стоять за себя. В драке за честь и убийство не считалось грехом, скорее доблестью. При прощании Рожинский высказал пожелание:
— Нам бы поговорить, ваше величество, наедине.
— Ради Бога, князь, я всегда к вашим услугам.
Но когда поляки ушли, Дмитрий призвал Веревкина с Будзилой и приказал:
— Если Рожинский запросит со мной аудиенции, отвечайте, что я занят. Поняли, олухи?
— Поняли, государь, — отвечал Гаврила. — Но почему олухи?
— Потому что напустили полный дворец поляков в мое отсутствие.
— У меня, государь, одна голова на плечах, — не стерпел упрека Веревкин. — Попробовали б вы их не впустить.
Он догадывался, что и братец-царь изрядно перетрусил, застав такое скопище гусар у себя, не зря же приказал стянуть ко дворцу ратников, но смолчал об этом Гаврила, чтобы не ронять достоинство царя.
Дмитрий не знал, но догадывался, о чем хочет говорить Рожинский наедине, наверняка о плате за услуги и о главном командовании войском. Об этом не переставал ему долдонить Меховецкий, нутром почувствовавший в Рожинском соперника:
— Рожинский хочет захватить всю власть над войском, а вас оттеснить, — припугивал Меховецкий царя. И это ему пока удавалось. Дмитрий действительно опасался сильного князя, имевшего дружину более царской. Нужен был какой-то противовес ясновельможному, и таким противовесом мыслился Заруцкий, который должен привести ватагу донских казаков. Вот тогда, опираясь на силу атамана, можно и говорить с Рожинским, и указать ему его место при войске.
Дмитрий наделся, отодвигая встречу с Рожинским, дождаться Заруцкого. Но князь, выражая нетерпение, уже на следующий день прислал адъютанта с просьбой «принять ясновельможного пана Романа Рожинского, как было условлено с государем».
— Государь занят, — отвечал Веревкин. — Сегодня принять он не может.
Первый отказ Рожинский стерпел, но на следующий день, услышав ту же отговорку, разъярился как тигр в клетке.
— Пся кровь! — орал князь. — Он хочет оскорблять меня, издеваться надо мной. Немедленно соберите коло. Пусть попробует не принять вызов коло.
Опасность положения по-настоящему оценил канцлер Валавский, когда прибывший от Рожинского есаул потребовал царя на коло.
— Надо ехать, государь, коло сердить опасно, — сказал он Дмитрию, но пугать не стал, хотя знал, что на коло могут и убить приглашаемого. Коло — стихия, плохо управляемая, и такие происшествия нередко случались.
Терять такую высокую должность, как канцлер, Валавский не хотел — что могло случиться в случае гибели царя, — а потому посоветовал Меховецкому:
— Вели Будзиле быть недалеко от коло с отрядом. Могут понадобиться.
Догадываясь, что на коло его не ждет ничего хорошего, Дмитрий выпил для храбрости добрый кубок вина, одел свой лучший кафтан, сиявший от золоченых вышивок и прошв, горлатную соболью шапку и сел на коня. На коне было богатое высокое седло с серебряными стременами, попона из бархата с золотыми кистями и бахромой.
В таком блестящем облачении, на таком прекрасном коне Дмитрий почувствовал себя увереннее: с ним, царем, ничего худого не должно случиться.
И не спеша направился к площади, где ждало его коло — широкий круг, окруженный теснящимися конниками в полном вооружении. Сопровождавший царя Гаврила был не допущен в круг: «Жди в стороне».
Коло, состоявшее сплошь из воинов Рожинского и соответственно им подготовленное, неодобрительно шумело, когда царь въехал в круг, и сразу же сомкнулось за его спиной.
Но это не испугало Дмитрия, не зря же он выпил добрую чарку крепкого вина.
— Ну говорите, ясновельможные Панове, зачем звали меня на коло? — спросил царь, обведя круг величественным поворотом головы.
— Отвечай, — грубо крикнул какой-то сотник. — Почему ты оскорбляешь нашего воеводу?
И коло подхватило требовательно: «Отвечай! Отвечай! Отвечай!»
— И чем же я оскорбил вашего воеводу?
— Тем, что, приглашая к себе, не принимаешь его.
— Но я занят.
— Чем ты занят, бездельник?! — прокричал кто-то визгливым голосом.
— Я царь, и тоже не потерплю, чтоб меня оскорбляли.
— Отвечай на вопрос! — потребовало коло: «Отвечай! Отвечай!»
— Я составляю план похода на Москву, — нашел Дмитрий, как ему казалось, самый достойный ответ. Но именно этот ответ подлил масла в огонь.
— Собираешься на Москву, а почему не говоришь об этом нам, нашему воеводе?
— Потому что я не звал вас, — не скрывая злобы, ответил царь, и установившаяся за этим относительная тишина подхлестнула Дмитрия: — Можете уезжать, я вас не удерживаю. Мне нужны воины, а не болтуны и бузотеры.
В следующее мгновение Дмитрий пожалел, что сказал последние хлесткие слова. Коло буквально взвыло, задохнулось от ярости:
— Что с ним разговаривать? Зарубить его надо!
— Иссечь! Иссечь! Иссечь!
Дмитрий сразу протрезвел: «Убьют ведь, собаки, ей-ей убьют». Но внешне не показал страха, наоборот, сказал жестко, с угрозой:
— Если кто из вас тронет самодержавного царя Руси хоть пальцем, вы все будете изрублены в куски немедленно. Ваше коло окружено моими ратниками и ждет только моего взмаха руки. Ну?! Рубите, кому жить надоело.
Поняв, что этой угрозой он заткнул рот самым горластым, Дмитрий повернул коня в ту сторону кольца, откуда въезжал в коло, и приказал:
— Дорогу! Ну! Расступись!
И коло расступилось. Дмитрий ехал по узкому проходу с гордо поднятой головой, в любое мгновение ожидая сзади удара, столько ненависти жгло царскую спину.
«Гнать! Гнать их всех к чертям собачьим, — думал он, подавляя страх, сжимавший сердце. — Вот приедет Заруцкий, и я выгоню этот сброд».
Войдя стремительно в свой «дворец», он потребовал вина и выпил подряд, не закусывая, две чарки. Его колотило от гнева и пережитого страха. Даже вино не успокаивало. Он бормотал:
— Сволочи, сволочи, сволочи…
— Ну как? — спросил Валавский.
— Что «как»? — дико взглянул царь на своего канцлера.
— Как прошло?
— А ты что? Не понял?
— Но я же там не был, — пожал Валавский плечами.
— Прошло как по маслу, — усмехнулся Дмитрий. — Надо гнать Рожинского вместе с его сбродом.
— Это невозможно, ваше величество.
— Почему?
— Он сильнее нас, государь.
— Это сейчас, а придет Заруцкий…
— И все равно этого нельзя делать, ваше величество. Ссорясь между собой, мы никогда не победим Шуйского.
— Нет! — крикнул Дмитрий и трахнул ладонью по столу так, что пустая чарка подпрыгнула. — Нет, нет, нет. Я не хочу их видеть!
Канцлер понял, что царь начал пьянеть, вышел в приемную горницу, там уже кроме Веревкина и хорунжего с несколькими сотниками находился встревоженный Адам Вишневецкий.
— Ну что? — спросил князь.
— Он взбешен. Я полагаю, его там оскорбляли.
— Коло. Чего ты хочешь?
— Не надо было ему ехать на судилище. Там ведь и убить могли.
— Как не поедешь? О чем ты говоришь, пан Валавский? Показать свою трусость, опозориться.
— А что теперь делать? Он хочет гнать Рожинского.
— Э-э, этого делать нельзя, — сказал Вишневецкий. — Ты говорил ему?
— Конечно.
— А он?
— Что он? Он в ярости.
— Ничего, пусть остынет, завтра уговорим. А я поеду сейчас к Рожинскому. Надо мирить их.
