Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
– Скажите, Алексей Михайлович, что из себя представляет новый турецкий султан, Абдул-Гамид? – спрашивала она, не отвлекаясь от зрелища, обращаясь к сидящему чуть позади нее, на вид, утомленному Алексею Обрескову, пожилому сенатору и члену Иностранной Коллегии. – И чем он отличается от почившего султана, своего брата Мустафы Третьего?
Обресков встал, почтительно склонился:
– Ваше Величество, вам бы он не понравился, паче того, вы бы испугались его вида, – молвил он.
Екатерина оглянулась:
– Вы не вставайте, пожалуйста, Алексей Михайлович. Испугаюсь? Ужели он уродлив? Ведь не старик, он всего лишь на четыре года старше меня.
– Как вам сказать лучше: стало быть, для турок он, может статься, и хорош, но для нас русских, мыслю, нет.
– Так-так, – говорила Екатерина, не отрывая глаз от происходящих зрелищ, – весьма любопытно! Горю желанием услышать ваше описание его портрета.
Алексей Михайлович посериознел, кашлянул и начал:
– Прежде всего, государыня, он весьма небольшого росту.
– Как я?
– Пониже вас, Ваше Величество. Стало быть, крепкий, но не большого росту, поелику огромная шапка на голове с пером, али с другим украшением, надвинутое на его большое одутловатое лицо, кажется, занимает четвертую часть его тела.
Обресков замолчал, замешкавшись и напрягая лоб, тщасть вспомнить, что б еще рассказать о султане.
Екатерина, не дождавшись, спросила в нетерпении:
– Что же вы скажете касательно его глаз, носа, шеи?
– Ах, да, государыня-матушка! Лицо плоское, рот невелик, над которым черные длинные усы, нос огромный горбатый.
– А глаза? – весело спросила Екатерина.
– Глаза? Глаза большие миндалевидные, кажутся узкими, понеже припухшие.
– Ну, так вырисовывается вполне приличествующее лицо, Алексей Михайлович.
Обресков, как бы спохватился:
– Но я забыл сказать главное, Ваше Величество! Про брови. Они у него в три раза выше, нежели ваши или мои, поелику вид у него как будто всегда удивленный.
Екатерина опешила:
– Выше в три раза! – воскликнула она. Примерив пальцами, где они можливо находятся у Абдула-Гамида, она удивленно изрекла:
– Что ж они у него посреди лба?
Сенатор пожал плечами, тихонько рассмеялся.
– Бедный-бедный Гамид, – пожалела его Екатерина, – как трудно, вестимо, ему править с вечно удивленным взглядом. И как несчастные наложницы его терпят?
– Его они любят, Ваше Величество, – возразил Обресков. – Он же весьма привязан к одной из них.
Екатерина недоверчиво взглянула на своего дипломата.
– Вестимо, Алексей Михайлович, не взаимно?
– Сказывают, взаимно, – ответствовал на сей вопрос весьма сериозным тоном дипломат.
Екатерина, заломив бровь, повела глазами.
– Чего токмо в мире не услышишь!
– Верно, Ваше Величество! Окроме того, я бы сказал, что сей Гамид весьма умный, просвещенный и богобоязненный магометянин. Ведь у него было много время самообразовываться: он сидел в тюрьме, пока его старший брат, султан Мустафа, правил.
– Вот как! Тогда я меняю о нем мнение. По сути, господин Обресков, мыслю, можно полюбить и уродца, естьли он умен и любезен. Взять хотя бы австрийского уродца посланника Кобенцеля, с его узким лицом и ужасным вытянутым носом. Жена у него, однако, вовсе не дурнушка.
– Ваша правда, государыня-матушка!
– Как лично вам я благодарна, Алексей Михайлович, за вклад в дело победы над турками! Огромнейше!
Обресков почтительно склонился.
– Едино огорчительно, государыня, что я не попал на подписание Кучук-Кайнарджийского договора.
– Но сие было выше ваших сил: тут сыграла природа. Сказывают, разлив Дуная был чрезвычайным, пересечь его было невозможно.
– Можливо было подумать, что не Дунай пред нами, а море, государыня, Екатерина Алексеевна!
– Благодарю Бога, что вы не решились пересечь его! К тому же, вы весьма вовремя подсказали нам бить султана тем же, чем он нас: мы объявили, что весь христианский мир мы будем защищать, понеже мы одной веры и одного духа, – ласково молвила Екатерина и, кивнув ему, уже полностью отдалась лицезрению всенародного праздника, коими руководил граф Потемкин, периодически появлявшийся в поле их зрения.
На устроенной площадке, огромного Ходынского поля, в двух милях от Кремля, на площадке, на дощатом возвышении показывали представление, как год назад шла битва против турок на море и суше. Площадку перед подмостками – аллегорию Черного моря – украсили макетами кораблей. Вокруг мнимого моря построены подобия завоеванных турецких городов – Азов, Таганрог, Керчь, Еникале и Кинбурн.
Поздно вечером в небе вспыхнули фейерверки, озарив все временные постройки светом. Погода была прекрасной, праздник удался на славу! Потемкин, находясь рядом с государыней, горделиво оглядывал плоды своей работы и постоянно склонялся к уху Екатерины, объясняя тот или иной сюжет на подмостках. Они оба были чрезвычайно довольны развернувшимся праздничным представлением. Однако, лицо графа Григория Потемкина, довольно часто выражало печаль: перед самым началом торжеств, он получил печальное известие от своего зятя Василия Энгельгардта о смерти жены, сестры Григория, Елены. У Энгельгардта осталось шесть дочерей и сын в армии. Старшая дочь была уже замужем. Младшим дочерям было от шести до двадцати одного года. Отец просил помощи, и Потемкин вызвал племянниц в Москву. Екатерина, как и полагается жене, познакомилась с родственниками Потемкина. Встретившись со своей суровой свекровью, Дарьей Васильевной, которая по-прежнему жила в Москве, она проявила к ней деликатную аттенцию:
«Я приметила, – писала она графу, – что Матушка Ваша очень нарядна сегодня, а часов нету. Отдайте ей от меня сии».
Когда прибыли племянницы, она встретила их такожде тепло и сообщала Потемкину:
«Матушке твоей во утешение объяви фрейлинами, колико хочешь из своих племянниц».
Десятого июня, в разгар празднеств, фрейлиной императрицы была назначена старшая из девушек, Александра Энгельгардт.
* * *
Кайнаджирские праздники должны были продлиться две недели, однако, через два дня они вдруг прервались и отложились на неделю: народ был извещен о болезни императрицы. Болезнью оказались преждевременные тайные роды. Сказалось перевозбуждение Екатерины, связанное с радостным праздничным событием. Государыня Екатерина Алексеевна родила прежде времен дочь, коя была наречена Елизаветой, в честь императрицы Елизаветы Петровны.
– Пусть она будет таковой же красивой и умной, как покойная императрица Елизавета! – молвила Екатерина, разглядывая лицо новорожденной, радуясь, что на свет появилась дочь, а не сын.
– Пусть ее! Понеже Петрова дщерь была поистине хороша собой, – согласился новоиспеченный отец, с любопытством поглядывающий на крошечное дитя, – Елизавета Петровна была весьма добра к нам, лучшим студентам Московского университета. Она наградила нас не токмо грамотами, но и деньгами, – добавил он. – А
