Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
Ой, кажется, идут. Разодеты как на праздник! Нарядные, красивые! Всё-таки как люди преображаются, когда радуются! Мистер и миссис Янг – шоколадные куколки. Он в голубом костюме в синюю полоску, и с синей бабочкой; она в открытом платье с зелёными и жёлтыми лианами по голубому фону – небо в джунглях, на шее цветные бусы, руки в разноцветных браслетах, красиво, ярко! Одно слово – эстрада, сейчас чечётку сбацают. Две другие пары одеты спокойнее: дамы в светлых платьях с рисунком и с блёстками; маленькие сумочки, руки в перчатках. На одной кружевная накидка, у другой на шее нитка жемчуга. Мужчины в костюмах цвета маренго с красивыми тёмными галстуками. Выход в театр как-никак! Любо-дорого смотреть. Элис с Булом: она – золотая змейка, он – ствол тёмно-зелёного дерева. Никогда не видела мужчину в костюме зелёного цвета. С американцами такое бывает. Медсестрички – нимфы: в серебряных паричках, в однотонных костюмах пастельных тонов – желтоватого, светло-лилового, розового. Подрумянились, на шеях и запястьях побрякушки, на ногах не обычные их кроссовки, а туфли на невысоких каблуках. Молодцы, бабки! А пахнут! Милдред – огромная клумба из экзотических цветов. На ней платье до пола, похожее на ботанический сад, оранжерею, розарий. Аромат от неё такой, что рядом невозможно стоять – угоришь. Причёска под Мэрилин Монро, а украшения фараонские, не иначе. Если это всё золотое, то непонятно, почему её щедрый супруг послал её путешествовать без личного охранника. Туалеты дорогие, к каждому особый комплект украшений; возит с собой пять чемоданов. Пять! Это сколько же в аэропортах за перевес надо платить! А у Элис всего полтора, один большой, а другой маленький, ручная кладь. Вот к Милдред подходит Дик в костюме густого табачного цвета, белоснежная рубашка, воротник-апаш – юноша с итальянского портрета. Мистер Дуглас держится позади, он ужасно гордится своим сыном, и правильно. Дик – хороший, как он слушает Милдред! Она плетёт ему про своего несравненного, великодушного, знаменитого, гуманнейшего мужа (Синей Бороды, обрекшего её на кругосветные скитания по первому классу), а он, как голубь, склонил голову и терпеливо её слушает. Понимает, что если она не повторит это кому-нибудь несколько раз в день, то сойдёт с ума или вскроет себе вены. Между прочим, нелегко ему стоять, опираясь на костыли.
– Леди и джентльмены, прошу всех в автобус!
А вот и мистер Хоупер. Тоже принарядился, хорошенький, свеженький. В Киеве, говорю ему, всё будет в порядке, ваш друг нашёлся, с вас причитается. Шучу, конечно. Он сияет, очень благодарит, ручку поцеловал. Туристы на нас смотрят, им любопытно, что я такое интересное мистеру Хоуперу сообщила, что он прямо-таки расцвёл. А где Том? Опоздает – пусть пешком идёт, от гостиницы до Троицких ворот минут за пять-десять дойдёт, у него ноги длинные. Ах, извините, он стоит прямо за мной, я его и не заметила. Вот это да! Настоящий лорд! В скромном дорогом английском костюме, не с иголочки, со стажем, но любимом, как положено у настоящих денди; не поймёшь, какого цвета – между коричневым и серым, в мелкую клетку; пиджак длинный, с жилеткой. Серая в коричневую крапочку рубашка, коричневая бабочка в серую крапочку. Сдаётся, что персонажи Диккенса именно так одевались для выхода в свет. При нём тросточка с костяным набалдашником, изображающим голову турка. Колониальная вещь! Перстень с серым камнем, от предков, ясное дело. Правь, Британия, морями! Я потрясена. Чисто выбрит, надушен, в петлице белая гвоздика, со стола в ресторане прихватил. Совершенно трезвый, ну почти. Все его клиенты аж рты раскрыли. Посрамлён Новый свет! Миллион долларов угрохайте, а выглядеть, как Том, старый пьяница, джентльмен и шутник, не будете, нет. Том ужасно доволен, что произвёл на всех такое впечатление, и вертится перед Кэрол, ждёт комплиментов. Она в серебристой лёгкой тунике, в серебряных босоножках, волосы забраны наверх. В ней мерещится что-то античное, греческое или римское, не могу определить. Все друг друга осматривают и громко восторгаются: «Great! Beatiful! Gorgeous! Cute!»[28] Раскудахтались! Англичане на людях ведут себя сдержанней, такой гомон на улице перед гостиницей не поднимут. Для начала просто не станут въедливо осматривать туалеты спутников и комментировать внешность гида. «Маша, вы очаровательны, только мне кажется, эта помада не совсем по цвету…» Какую подарили, такой и крашусь. Я стараюсь не смотреть на Кэрол, завидую, что ли. Вообще американцы – благодарные зрители, они как дети. У меня была группа, которой по программе полагался не балет, а «Хованщина». Когда в финале оперы на сцене показались языки пламени (искусственные, но похожие на натуральные) – по сценарию раскольники себя поджигают, помните? – мои американские тётеньки повскакали со своих мест и как закричат на весь зал: «Fire! Real fire!» («Пожар! Настоящий пожар!»). Я их успокоила, усадила на места, кое-кого из них угостила валидолом. Смешные были – домохозяйки, совсем простые женщины, жёны полицейских. Мужья, между прочим, тоже были симпатичные, хвастались, что хорошо зарабатывают. Все из Техаса – во рту каша, будто они всё время жвачку жуют. Не тронутые цивилизацией, но ничего, дисциплинированные.
У меня место рядом с Томом, а Джон с Кэрол сидят наискось от нас. Джон иногда смотрит на меня так, что я вся сжимаюсь, во мне паника поднимается. В антракте подходит к нам с Томом – мы курим у лестницы, – и нахально так мне говорит:
– Маша, если вы и дальше будете мне нравиться, то мне придётся навсегда остаться в Советском Союзе. Это можно устроить? Как вы считаете?
Шуточки, тоже мне. Говорю, что попытаюсь связаться с соответствующими органами, а он хохочет, похлопывает меня покровительственно по плечу и бросает:
– Умная девочка, ха-ха-ха! Маша, вы никогда не ошибаетесь, да? – и отходит.
Мы с Томом спешим в зал – звенит второй звонок, – и Том бормочет мне в ухо:
