Фаина Гримберг - Примула. Виктория

Ах, всё равно в этой стране правят журналисты, и поэтому королевская власть в этой стране никогда не прекратится!..

Однако сэр Бенджамин Дизраэли не полагает, что королева может безмятежно предаваться частной жизни. Он приезжает в Осборн, в Виндзор, в Бэлморал. Она встречает его. Она в чёрном креповом платье, в белом тюлевом чепце. Августейшая вдова. Дизраэли снова и снова повторяет ей, что популярность её в стране падает. Англия недовольна её затворничеством. Англия не желает, чтобы королева уходила с головой в частную жизнь. Англия хочет, чтобы королева трудилась, как положено королеве!

— Никто не понимает меня, — отвечает она. — Никто не понимал Альберта.

Королева удаляется в кабинет, происходит погружение в деловые бумаги, документы. Верный дневник (вот кто самый лучший, самый ближайший друг!) заполняется сердитыми декларациями. Она будет править твёрдой рукой, она — королева! И пусть лорд Дерби, лидер оппозиции, не думает, будто она после смерти обожаемого Альберта сделается номинальной королевой!..

Вот уйду! Вот ищите себе другую правительницу! Только сомневаюсь, чтобы вы её нашли!..

Но идиллия в Балморале занимает страну. Светские дамы хихикают, обсуждая вполголоса неожиданное затворничество королевы в Шотландии. «Миссис Браун! Миссис Браун! Миссис Браун!..» — повторяется на страницах газет и в салонах.

Дизраэли, смуглолицый лорд, прилетает в своей чёрной крылатке в Бэлморал. На этот раз его встречает помолодевшая счастливая женщина. Он разумно толкует ей, что Англия ждёт свою королеву, Англия хочет постоянно видеть королеву; Англия приказывает многоголосым хором: королева должна, обязана всегда быть наготове, всегда под рукой, что называется, у своих подданных! Дизраэли озвучивает эти желания страны спокойно и остроумно:

   — Страна ждёт свою королеву...

   — Я останусь здесь, потому что я счастлива здесь! — отвечает она решительно.

Дизраэли спокойно (ещё спокойнее, чем прежде) аргументирует необходимость её возвращения в Лондон. Она безмятежно парирует, но видит самую суть:

   — Наш самый близкий друг, — она говорит о себе в третьем лице и во множественном числе, как подобает королеве... — Наш самый близкий друг — человек из народа. И я не понимаю тех, кого это раздражает...

Дизраэли решается высказать почти открыто именно то самое, о чём знают решительно все! Она тоже знает... Он так и говорит ей, прямо, в сущности:

   — Вы знаете, кого это раздражает, Ваше Величество...

Конечно же, она знает, кого это (вот это самое!) раздражает... Её сына Берти! Этого ловеласа и бездельника! Этого будущего короля Англии... Так вот же, не скоро он дождётся! В ближайшие три, а то и четыре десятка лет пусть не рассчитывает на коронацию! Она умирать не собирается. И она никому не позволит вмешиваться в её частную жизнь! Она никому не позволит диктовать ей, с кем она должна дружить. Ни-ко-му!.. Бедный Альберт! (О! Она тоскует о муже очень всерьёз. Без малейшей тени иронии она произносит: «Бедный Альберт!») ...Разве принцу Уэлльскому неизвестно, что именно этому человеку (она нарочно не называет имя Джона Брауна); так вот, именно этому человеку принц-консорт доверял как самому себе!..

Дизраэли очень сдержанно замечает, что неприязнь всегда может оказаться гораздо более серьёзной, нежели наше мнение, представление об этой самой неприязни... Она отвечает твёрдо, что её отношения с сыном, с принцем Уэлльским, никого не касаются. И в этой стране она — королева. И она — мать, она — глава семьи. Дети не имеют права обсуждать её жизнь...

   — Что позволено Юпитеру, то отнюдь не дозволено быку[93]. На что имеют право обыкновенные подданные, то не дозволено детям королевы! Пусть журналисты «Панча» и «Таймс» перемывают мне косточки, а своим детям я — мать! Сыновья и дочери не имеют права думать обо мне плохо!..

Естественно, Бенджамину Дизраэли припоминается банализированное изречение о жене Цезаря, которая, разумеется, всегда должна быть вне подозрений[94]! «Как и вдова принца Кобургского! Как и мать принца Уэлльского!..» — с лёгкой насмешливостью замечает про себя Дизраэли. Тонкая улыбка трогает его губы...

   — Ваше Величество, — он осмеливается перевести этот нервный и щекотливый разговор на другую тему... — Ваше Величество, известно ли Вам, что Ваши «Шотландские журналы» продаются лучше сочинений Диккенса?..

Теперь улыбается королева. Её «Шотландские журналы» — её заметки о Шотландии, её шотландский дневник... В сущности, она никогда не мыслила себя писательницей; она совершенно лишена авторского честолюбия... Но всё же ей приятно. И свои шотландские писания она приказывает отсылать в ту же «Таймс» регулярно. Пусть народ, её грамотный, её читающий народ, знает, что королева интересуется своей страной; даже такими окраинами своей страны, как Шотландия!..

Дизраэли решает побеседовать с Джоном Брауном, с глазу на глаз. На фоне прекрасной шотландской природы, на берегу быстрой реки они сидят на разостланном на короткой траве клетчатом пледе и беседуют, вытянув в направлении реки две пары длинных мужских ног, обутых и одетых...

Шотландец — человек, конечно же, простой. Да ещё, вполне возможно, и несколько разыгрывает из себя этакого простеца из народа, нарочито усугубляя некоторые черты своего поведения. Потомок мятежников, едва принявших власть английских королей, и потомок натурализовавшихся в Англии испанских евреев, возведённых в дворянское достоинство ещё арабами на Пиренеях, обсуждают дальнейшую судьбу правительницы Альбиона...

Джон Браун ворчливо утверждает, что королеве Виктории опасно возвращаться в Лондон. Он вспоминает несколько покушений, в разное время почти осуществлённых...

   — Её пытались убить!..

   — Быть королём или королевой — всегда было, есть и будет весьма опасной должностью, — высказывается Дизраэли.

   — Но я не хочу, чтобы ей грозила опасность! — возражает Браун с достаточной пылкостью.

   — Вы не хотите, чтобы Её Величество оставалась Её величеством, то есть королевой? — Дизраэли прилагает неимоверные усилия и потому ирония совершенно не звучит в его спокойном голосе.

Браун насупился и молчит. Дизраэли также молчит, молчит с чрезвычайной деликатностью, нисколько не наслаждаясь победой над простоватым собеседником.

   — Я хочу защищать Её Величество королеву, — наконец Браун находит нужные слова.

Дизраэли не возражает, нет! Дизраэли, напротив, помогает своему собеседнику точнее выразить мысли, хорошие и благородные мысли...

   — Вам гораздо легче будет защищать Её Величество, если вам в этой защите будет помогать, будет содействовать вся страна! Защита правительницы — её страна! Популярность королевы — вот что защищает королеву лучше всего в её стране. Англия — вот лучшая защита английской королевы! Её Величество должна вернуться в свою столицу...

Дизраэли уезжает в Лондон, фактически договорившись с Джоном Брауном. Джон Браун, прощаясь, вдруг дарит столичному гостю букет примул.

   — Я знаю, — говорит ворчливый угрюмый Браун, — я знаю, первоцвет — ваш любимый цветок...

Они жмут друг другу руки. От Брауна немножечко пахнет можжевеловой водкой. Первоцвет — примула — действительно любимый цветок Бенджамина Дизраэли. Первоцвет, примула, — то, что расцветает первым, суля дальнейший роскошный расцвет!..

Джон Браун готовится к решающему разговору с королевой. Но, кажется, кто-то ещё; и, кажется, что этот кто-то ещё — именно принц Уэлльский; тоже к чему-то готовится. Потому что внезапно, совсем внезапно, какие-то совершенно неизвестные нападают на Джона Брауна, возвращающегося от брата Арчи. Джон Браун, верный Джон, возвращается пешком, немножечко пошатываясь на фоне живописного родного пейзажа... Но если человек совсем немножечко выпил, то есть совсем немножечко выпил, потому что всё-таки предстоит серьёзный разговор; и вот человек совсем немножечко выпил, а на него вдруг напали какие-то неизвестные! А он спокойно шёл, немножечко пошатываясь под сильным привычным влиянием можжевеловой водки. И вот он так спокойно шёл, а на него напали!..

Но это дело вовсе не такое шуточное! Какие шутки? Человеку ребро сломали. И таких синяков понаставили!.. Особенно на лице!.. И можно сказать, что чуть не своротили скулу (левую)... И неизвестные нападавшие скрылись в неизвестном направлении, неизвестно где. И никто и никогда не узнает, кто они были. И все могут предполагать, что в этом подозрительном деле замешан не кто-нибудь неизвестный, а принц Уэлльский! Но никаких улик ведь нет! И никто не смеет намекнуть королеве о том, о чём она и сама знает.

Отъезд королевы в столицу отложен. На неопределённое время. То есть покамест Джон Браун не выздоровеет!