Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

   — Это я заметил и даже отметил для себя. — Пальмквист сунул руку во внутренний карман камзола и извлёк тетрадь в кожаном переплёте, раскрыл её и зачитал: — «Русские — нация недоверчивая, несговорчивая, робкая, но вместе с тем надменная, много о себе воображающая и с презрением относящаяся ко всему иностранному. Русские обладают необыкновенной физический крепостью, очень способны к труду; но при этом крайне ленивы и охотнее всего предаются разгулу до тех пор, пока нужда не заставит их взяться за дело. Ничто не идёт более к русскому характеру, как торговать, барышничать, обманывать, потому что честность русского редко может устоять перед деньгами, он так жаден и корыстолюбив, что считает всякую прибыль честной. Русский не имеет понятия о правдивости и видит во лжи только прикрасу, с того молва увеличивает всякое происшествие до невероятных размеров. Русский столь искусно умеет притворяться, что большею частью нужно употребить много усилий, чтобы не быть им обманутым. Русский по природе очень способен ко всем ремёслам и может изворачиваться при самых скудных средствах. Купец или солдат, отправляясь в дорогу, довольствуется тем, что берут с собой сумку с овсяной мукой, из которой они и приготавливают себе обед, взяв несколько ложек муки и смешав её с водой, такая смесь служит им напитком и кушаньем».

Пальмквист прервал чтение и посмотрел на Андрея, тот развёл руками:

   — Что я могу добавить, когда вы все знаете не хуже меня?

   — Но мы не знаем многих других вещей. Например, русские стали вводить в своей армии полки европейского образца, каково их число?

Это можно было назвать светским разговором, если бы Андрей знал, что такое светский разговор. Пальмквист говорил таким тоном, как будто спрашивал у Андрея, есть ли у него дети и сколько их.

   — Мне то неведомо.

   — А жаль, король Карл большие бы деньги за те сведенья заплатил бы, а рыцари приняли бы такого человека в свои ряды, подумайте об этом.

Пальмквист поднялся и пересел ближе к сидевшему недалеко пожилому немцу, майору. Тизенгаузен посмотрел ему вслед:

   — Пальмквист напорист.

   — Каждый делает своё дело, — медленно произнёс Андрей.

Празднество продолжалось до вечера, и почти с каждым из пришедших Пальмквист переговорил в отдельности. Андрей видел, как некоторые офицеры, с чем-то соглашаясь, кивали головами, но, не зная немецкого, трудно было понять смысл их разговора. А расспрашивать де Рона он не мог, боясь привлечь к себе внимание.

Вечером, покинув шведское подворье, Андрей прямиком отправился в палаты Матвеева. Когда его ввели, не признавший Андрея Артамон Сергеевич даже растерялся, а когда узнал, долго смеялся, однако затем, выслушав гостя, помрачнел и, отпустив его, опять на всю ночь ушёл в вифлиотику. Андрей вернулся домой.

Зима подходила к концу, но морозы всё ещё атаковали Москву.

Царевич Фёдор, как всегда, с утра сидел за латынью. Прошло более месяца, как он не видел отца, человека, которого больше всего любил на земле и без которого чувство вал себя брошенным.

А в палатах натоплено, аж жарко. От перин и подушек, обложенных дядькой Иваном Хитрово вокруг царевичи, казалось ещё жарче, а мысли убегали в другую сторону от латыни. Фёдор даже расстегнул расшитый ворот, уносясь мыслями в ту полулегендарную пору основания их рода.

В 1215 году папа римский Иннокентий Третий объявил крестовый поход против пруссов. Часть немецкого рыцарства выступила, но была разбита князьями двенадцати русских областей. Тогда польский князь Конрад Мазовецкий отдал Тевтонскому ордену Хельмицскую область, рыцари начали методичную истребительскую войну против пруссов. Один за другим прусские князья оставляли пределы родины, как наёмники попадали в дружины к русским князьям. Князья восточных прусских земель оборонялись зло. Одним из них был и князь Судовии Камбил. Женившись в юности на дочери князя Самогиции, к этому времени он правил обоими княжествами. В войне с тевтонцами он потерял всех пятерых сыновей, а единственный его внук попал в плен к тевтонцам, крестился под именем Иогана и вскорости сам стал одним из тевтонских рыцарей, насаждая всё немецкое: язык, церковь, обычаи. Получив земли от ордена, Иоган Камбил женился на немке.

У князя Судовии Камбила появился наследник — правнук, коему он дал имя Дивон. Казалось, старый князь только потому и не умирал, что ждал, когда подрастёт правнук. Длинный и жилистый, он продолжал и в восемьдесят лет водить дружину против тевтонцев и скончался, будучи уже глубоким стариком. Князем Судовии и Самогиции стал Дивон Камбил, но свои претензии на княжество выдвинул Иоган Камбил, говоря, что, пока жив отец, сын не имеет права княжить. Он двинулся с войском против сына и пал, сражённый им, оставив на нём грех отцеубийства. Дивон Камбил всё же был пленён и затем оженен на баронессе Аделине, которая родила ему двух сыновей — Гланда и Русигена.

Князь Александр Невский весной 1242 года наголову разбил орден, уничтожив треть рыцарства, что вызвало восстание в землях эстов, латов и пруссов. Боясь, что Дипон Камбил присоединится к восставшим, магистр ордена приказал Аделине отравить мужа, что та без содрогания выполнила, став править от имени сыновей. Когда Гладна Камбил возмужал, он изгнал мать, возобновил войну с орденом и вёл её почти двадцать лет, в это время была отравлена его жена, умер единственный сын. Женившись второй раз на простолюдинке и боясь за жизнь семьи, он передал княжение брату Русигену и уехал в 1283 году в Новгород. Оттуда он перебрался в Тверь к князю Святославу Ярославину. В 1287 году он крестился, приняв имя деда, но изменив его на русское. Иван Камбил был переделан в Кобыла. Его сын боярин Андрей Иванович Кобыла при великом князе Иване Калите перебрался в Москву. Через девять лет будет четыре века, как предки Фёдора оказались на Руси, и не менее пяти веков с момента рождения их родоначальника, князя Камбила.

Восстанавливая всё это в своей памяти, Фёдор всё думал о том, влияет ли прошлое на настоящее. Иван Хитрово из угла с любовью поглядывал на своего питомца и не мог понять, что его печалит. Перед Фёдором стояла широкая, низкая серебряная ваза, расписанная голубой глазурью, подаренная ему отцом на десятилетие, и он всматривался в неё, будто искал ответа. За двенадцать лет жизни Фёдору было подарено в личное пользование двадцать сел, три кремлёвские мастерские, конюшня, охотничий двор, стрелецкий и солдатский полки, не считая того, что всё, чем владел его брат царевич Алексей, перешло теперь к нему, он мог делать что хотел, покупать всё, что душе угодно, но счастливым себя не чувствовал.

Неожиданно царевич как бы ожил:

   — Дядька, аки мене написати батюшке, штобы никто пронести то послание не смог?

Хитрово поднялся с места:

   — Так ведь существует царская тайнопись: в знаках и вязью.

   — А пошто я того не ведал?

   — Таки ей обучают лишь близкие родственники, представители царской семьи. Порасспросил бы тётку, царевну Татьяну, она более о том ведает.

Царевич поднялся и, опираясь на посох, направился к двери и прошествовал на женскую половину терема.

Царевна только проснулась, когда Фёдор вслед за сенной девкой, спешившей доложить о приходе племянника, вошёл в опочивальню тётки.

   — В чем дело, Фёдор? — Царевна приподнялась на постели.

   — Я хочу ведать царскую тайнопись.

   — Пошто?

   — Хочу написать батюшке.

Царевна Татьяна Михайловна задумалась. Софья уже родила. Наступило время примириться с братом. Фёдор сильно скучал по отцу, и письмо могло вернуть царя в Кремль.

   — Ладно, но ты должен сам подняться на первый ярус колокольни Ивана Великого и срисовати вязь с внутренней стены, а затем на Архангельский собор и описать знаки, что идут вокруг большого купола, а то я порядком усё подзабыла.

То, что царевич потребовал отвести его на колокольню, не вызвало вопросов ни у стрельцов, ни у пономаря и звонаря, однако желание взобраться на Архангельский собор вызвало негодование и сотню вопросов, после чего послали за дворецким боярином Богданом Хитрово. Прибывший боярин переговорил с Фёдором, после чего царевича в бочке подняли на крышу собора. Для всех так и осталось тайной, что ему там было нужно.

Девятнадцатого марта наконец-то вернулся в Москву переводчик шведского посольства Самуил Эосандер с разрешением короля Карла Одиннадцатого[137] обнажить головы перед царём. На тридцатое марта была назначена аудиенция. Целых три месяца пропали напрасно из-за пустых формальностей, которые играли столь важную роль в дипломатических отношениях.

Приём происходил, по обычаю, в Грановитой палате, куда царь приехал из Преображенского ещё засветло.

Торжественное шествие двинулось из посольского дома между двумя рядами стрельцов. Впереди ехал верхом капитан Пальмквист; за ним несли подарки, присланные царю королём, а царице — вдовствующей королевой Гедвигой Элеонорой. Всех подарков было тридцать два, они состояли из золотых и серебряных вещей: умывальник, сосуды для воды, ваза для конфет, корзины, кубки, чарочки и стаканы. Как особенно дорогие подарки были преподнесены большая, художественного литья, люстра с десятью подсвечниками из массивного серебра и искусственный фонтан красивой и редкой работы, который сам собой бьёт воду. Вдовствующая королева дарила царице различные предметы из благоуханного дерева алоэ, шкатулку с филигранной отделкой и драгоценными камнями, шесть расписных вееров, золотые часы, ночную юбку, вышитую серебром и синими шелками, и к ней ночную кофту и всякие женские галантерейные вещи.