Повесть о самурае - Дмитрий Иванович Богуцкий
Я страдал от одиночества и понимал это. И мне становилось от их общества легче. Я снова вроде бы становился частью чего-то большего.
Но на улице мы прощались и расходились – они в одну сторону, задирать лодочников и драться с носильщиками паланкинов, а я в другую, на свою тихую окраину, в одинокий храм на задах, где ложился спать.
Как-то ночью я проснулся от далекого частого металлического стука била. Я вышел на галерею храма из своей каморки – вдали, как огромный цветок, громоздилось пламя далекого пожара, где-то недалеко от Замка, очень хорошо видного с нашей возвышенности. Ветер принес запах гари. Едва были слышны из-за расстояния крики и шум. Встревоженный настоятель Экаи тоже поднялся и вышел ко мне. Молча мы напряженно наблюдали, как колеблется пламя пожара. Как оно слабеет и наконец угасает.
Настоятель Экаи тихо выдохнул:
– Похоже, все. Славлю Будду Амида. Попробую теперь заснуть.
Да уж. Большой пожар в городе – страшное дело. Доводилось уже видеть. Во время войны.
Мы молча разошлись по комнатам.
Глава 19
Казна распущенного княжества
Сказ о том, что не все измеримо весом монеты.
Первый человек из нашего княжества, которого я обнаружил, не хотел быть найденным. Он много пил в последнее время. И сгорал от стыда.
Его звали Хародзи Сага. Мы не были раньше знакомы, хотя я помнил его – видел на стене нашего замка и на страже во внутренних покоях.
Я увидел знакомый герб на заношенной одежде и едва не упустил его от удивления. Он скрылся в узком переулке, а я помчался за ним как молодой, окрыленный какой-то надеждой, и он меня едва не зарубил.
– Ты кто такой? – зло прорычал он, замахнувшись мечом над головой в полутьме переулка. – Тебе чего надо?
– Постойте, – отступил я. – Простите! Но мы с вами же из одного княжества, посмотрите на мои гербы. Я месяц не видел никого из наших. Я так рад, что нашел вас!
Лицо его исказилось, дрогнуло. Он опустил меч, вгляделся в меня, прищурившись. Он был моложе, крепче, злее, лицо его – словно вырубленное мечом, и глаза – словно раздвоенные наконечники стрел.
– Так ты из Какэгава… – проговорил он. – Надо же. А я было подумал… Вот не было печали.
Он вложил меч в ножны.
– И чего тебе нужно, наш? – весьма грубо спросил он.
– Вы не хотите даже поговорить?
– Ну и о чем мне с тобой говорить? Я тебя даже не помню.
– Я из замка. Садовник. Помощник садовника. Меня зовут Исава Кихэй. Похоже, вы меня действительно не помните.
– А, – мрачно произнес он. – Понятно. Да, не помню. Но знаю, что должен был прибыть такой вроде бы. Ну так ты, кажется, должен был быть постарше? Нет? Ладно, не важно. Так ты поговорить хочешь?
– Я не видел никого из наших с тех пор, как прибыл в Эдо. Это было месяц назад. Я только когда прибыл, узнал, что произошло.
– Ого, – проговорил он. – Понятно. Да, здорово тебя, наверное, ошарашило. Ладно. Поговорить хочешь? Давай поговорим. Идем.
– Как мне звать вас?
– Сага. Хародзи Сага. Я был начальником караула на речных воротах в усадьбе.
Он провел меня в забегаловку, где я попросил чаю без ничего, а он саке и закуски, по этому без слов поняв все о состоянии обеспечения друг друга. И мы с ним поговорили.
Именно от него я с печалью узнал, что мой прежний господин Старший Садовник, оставшийся в Какэгава, получив неутешительные известия из столицы, не стал дожидаться унизительного изгнания, а вышел в сад на закате и вскрыл себе живот в полном одиночестве. Кроме него так поступили еще около десятка старых воинов.
Это было чувство потери, схожее с тем, когда лишаешься крыши над головой, – больше не осталось никого, кто мог бы меня направлять и кому я мог бы почтительно подчиняться. Даже самым капризным и глупым приказам вроде высадки голландских тюльпанов зимой…
Надеюсь на ваше достойное перевоплощение, старый господин. Ставку самоубийством не пронять – но, может, хоть кому-нибудь стало от этого стыдно…
Я теперь стал ронином во всех смыслах. У меня больше не осталось господина, даже воображаемого.
По-хорошему мне теперь следовало бы уйти за ним следом. Я некоторое время, пока Сага пил и ел, тихо обдумывал эту возможность. Да, пожалуй, это знак, что пришло мое время. Вот только оставалось еще одно препятствие…
Оставался ящик.
Что делать с ним теперь? Возвращаться в Какэгава было теперь вовсе бессмысленно, хотя я не думал об этом серьезно, да и, наверное, это невозможно. Но кому теперь я мог передать его, отчитаться и закончить свою последнюю службу? А я должен был закончить ее, прежде чем достану короткий меч ради чести моего почившего господина. Вряд ли он позволил отправить меня в Эдо и меч свой дал, чтобы я вот так бесславно оставил службу. Я должен окончить это последнее дело.
– А хоть кого-то из наших взяли обратно? – спросил я наконец.
– Куда обратно? – Чашка с саке замерла у рта Сага.
– Ну… на прежние должности.
– Ну, да. Кое-кого взяли…
Выпив, он рассказал мне, как это бывает.
После вынесения постановления Ставки главу осужденного княжества и его приближенных сажают под домашний арест – часто просто заколачивая ворота их усадьбы снаружи – на время роспуска, под ответственность вступающего в новые права владения князя. Земли и замок передаются в управление родственным семьям. Все низкопоставленные воины распускаются – становятся ронинами. У некоторых из них есть небольшой шанс восстановиться в должности и положении на прежнем месте, особенно у тех, что имели связь с новыми хозяевами до распада, состояли в родственных отношениях, являлись шпионами или проводниками сторонних интересов.
Возможны даже казни и ссылки по вскрывшимся обстоятельствам – вплоть до самых высокопоставленных персон. Слежка за ними несомненна – во избежание заговоров и восстаний.
Но в массе все лишаются рисового пайка и обязанностей. Но и обретают некоторую свободу. Передвижения, например. Всем все равно, куда уйдет выставленный на улицу ронин. Сотни и тысячи простых воинов разбредаются по стране в поисках своего места, просятся в соседние княжества, получают отказы и идут дальше.
Не у всех положение оказывается безвыходным, у мастеров своего дела – ученых, медиков, библиотекарей – быстро находится работа. Кто-то уходит в монахи. Причастные к торговле и кредиту, бывает, находят место в торговле, в купеческих домах, с которыми были связаны до роспуска, или в банках – но это касалось только тех, кто действительно чего-то стоил, имел за душой
