Под сенью чайного листа [litres] - Лиза Си
Сначала Сунь намекает на недостаток красоты у других женщин не только в этой комнате, но и во всем Китае. Затем резко критикует членов своей группы. Меня воспитывали никогда не произносить слова, которые могут унизить других, но, когда я говорю: «Если бьешь правой рукой, утешай левой», в комнате воцаряется оглушительная тишина. Публично порицая чайного мастера, я делаю то же самое, что и он. И либо разрушаю собственное будущее, либо, напротив, обеспечиваю его.
Хейли Дэвис
Задание для третьего класса у мисс Хендерсон, 10 декабря 2004 года
Мир надвигается
Теперь нужно ждать. Я хочу учиться. Я не сплю ночами, взвешивая свои шансы попасть на новую программу, сомневаясь в своих ответах и задаваясь вопросом, зачем нагрубила чайному мастеру, который проявлял ко мне искренний интерес. Через пять дней я стала рассеянной, нетерпеливой с гостями и резкой с горничными. Я никогда не брала отпуск, но сейчас мне это необходимо.
Впервые услышав о существовании отпусков, я удивилась, потому что ближе всего к подобному у нас, акха, был сезон дождей – месяцы темноты, когда духи шалили, а женщины занимались ткачеством, шитьем и вышивкой. Поэтому я всегда отказывалась от возможности взять отпуск. Даже если бы меня насильно обязали воспользоваться им, куда бы я поехала? Домой, где меня еще могут винить в ужасной смерти Саньпа? В туристические места, где, сидя в одиночестве, придется печалиться, что меня некому любить?
Я заслужила благодарность коллег, потому что всегда подменяла их, когда они уходили в отпуск. Но теперь мне нужна семья. Я хочу, чтобы родные видели, как далеко я продвинулась, а еще мне нужны их добрые пожелания. Это судьбоносное решение, и результат может оказаться не таким, на какой хотелось бы рассчитывать, но я спрашиваю своего руководителя, не отпустит ли он меня домой на три недели.
– Неожиданная просьба, но как я могу отказать? Ты была образцовой сотрудницей на протяжении многих лет и никогда не просила об одолжении.
Я уезжаю в канун того дня, который на Западе называют Рождеством, обещая вернуться вовремя, чтобы подменить коллег, собирающихся навестить свои семьи во время новогодних каникул.
Я покупаю билет на вечерний автобус до Мэнхая. Дорогу обновили, поэтому поездка длится всего двенадцать часов. Утром, после в основном бессонной ночи на неудобном сиденье, я сажусь в микроавтобус, который везет меня и еще около дюжины человек в горы по новой, но чрезвычайно ухабистой и очень узкой грунтовой дороге. Через несколько часов я выхожу на остановке «Деревня Бамбуковый Лес». Когда я была маленькой, эта деревня мало чем отличалась от нашей. С появлением новой дороги и автобусной остановки здесь открылось небольшое кафе и заработал утренний фермерский рынок. Примерно половина женщин одета в традиционные наряды дай, буланов или акха. Остальные, как и я, предпочли голубые джинсы, футболку и теннисные туфли. Перемены просто удивительные. Я рассматриваю людей, когда мимо проносится мотоцикл. Водитель кричит мне, чтобы я убралась с дороги. Это так странно!
Я взваливаю рюкзак на спину, выхожу из Бамбукового Леса и, добравшись до тропы к родной деревне, миную стройплощадку, где бульдозеры перемещают землю, а рабочие возводят массивные стены. Что они там такое сооружают, остается загадкой, поскольку я вижу только леса из бамбука, по которым, словно муравьи, ползают десятки людей. Мне невдомек, что это такое и зачем оно здесь.
Но вскоре все это безобразие остается позади, шум стихает – я шагаю по тихой лесной тропинке. Акха гуляют, ухаживают за своими деревьями. Порывы ветра доносят обрывки песен. Сейчас зима, но сезон сбора чая уже не за горами, и каждое дерево, кажется, готово взорваться изумрудно-зелеными почками. Каждый листик, такой живой, тянется к утреннему солнцу и источает легкий и яркий аромат. Я срываю лист и жую его. С каждым вдохом высвобождается еще один слой хуэйгань. Я дома.
Здесь живется теперь много легче. Я это знаю. Поначалу, только устроившись в отель, я работала днем и ночью, чтобы вернуть долг А-ма. Потом просто посылала деньги, помочь семье. Но два года назад учитель Чжан написал мне, что дома дела идут хорошо – доход от чая увеличился в пятьдесят раз (мне такого не видать!) – и больше волноваться не о чем. Однако в глубине души я уверена, что перемены в быту незначительны, ведь наша культура и традиции настолько древние и глубокие, что выдержат любые попытки их преобразовать. Я успокаиваюсь, когда подхожу к вратам духов, защищающим вход в деревню. Но что я вижу за ними? Собаки дремлют посреди центральной дорожки, куры клюют землю, но все остальное!.. Там, где стояли дома из бамбука и соломы – не все, но многие, – торчат серые кирпичные коробки. В глаза бросаются пластиковые корыта розового, оранжевого и зеленого цветов, наполненные замоченным бельем, овощами или кормом для животных. На одной из веранд рядком выстроились пластиковые бутылки из-под воды. Деревенские, как и в Бамбуковом Лесу, носят одежду западного образца, хотя на головах женщин по-прежнему красуются платки. Я никого не узнаю; кажется, никто не узнает и меня. Но это ладно. Больше всего меня поражает множество ведущих торг людей: они сидят на земле, перед ними разложены кипы чайных листьев, а вокруг примостились чужаки. Я прохожу мимо одной такой группы. Солнце и луна, корейцы!
Когда я дохожу до своего дома… Его нет, как и хижин молодоженов. Вместо них высится здание, напоминающее теплицу, – стекло и алюминиевые стойки.
Рядом, прямо на земле, свай нет и скот держать негде, стоят четыре постройки из самых дешевых и уродливых материалов – бездушные, стерильные, с зияющими окнами. Одна чуть просторнее прочих. Но веранд для женской и мужской половины дома при ней нет.
Единственная дверь открыта.
– Эй! Привет! – кричу я, поднимаясь по лестнице. Заглядываю: в доме многолюдно, неуверенно повторяю: – Привет!
Молодые и старые, мужчины и женщины, замирают и смотрят на меня. После долгой паузы кто-то говорит: «Это Девочка». Я узнаю голос А-ба. Остальные расступаются, освобождая ему дорогу.
