У чужих людей - Сегал Лора
К полудню солнце словно замерло в вышине над опытным полем; его лучи, отражаясь от волн, буравили глаза пахарей, точно острые соринки. Вздымавшиеся справа горы колыхались в жарком мареве. Пауль шагал за мулом, подчиняясь ритму нежданно пришедших на ум строк:
Mensch, was du liebst, In das wirst du verwandelt werden: Gott wirst du, liebst du Gott, Und Erde, liebst du Erden.Обильный пот ручьями тек у него по ногам.
— Эй, Штайнер, оглянись! — крикнул Фарбер.
Пауль обернулся; вспаханные им борозды поначалу шли параллельно, но затем переплелись и покрыли поле беспорядочной паутиной.
— Да кому он нужен, этот батат, — буркнул лысый Годлингер, бывший венский скорняк. — До сих пор мы прекрасно жили без него.
— Позволь тебе напомнить, что в Вене мы жили отнюдь не прекрасно, — сказал Пауль, с трудом шевеля покрытыми пылью губами, и взял в руки мотыгу.
— Что ты надумал?! — взвыл Голдингер. — Уж не собрался ли вручную спрямлять борозды?
— Если кто-то из нас начнет резать стебли батата на черенки, мы, может быть, хоть немного наверстаем упущенное время, — проворчал Пауль.
— Закатывай-ка рукава, Голдингер, — скомандовал Фарбер. Голдингер послушно закатал рукава до локтей, обнажив розовые безволосые руки.
Казалось, в зеленом месиве, вывалившемся из бочонка, невозможно найти ни начал, ни концов растений. Начинающие фермеры подозвали Пауля, и он посоветовал сначала оборвать со стеблей листья и цветы.
Оба доминиканца, собрав свой рабочий инструмент, какое-то время наблюдали за копошившимися на поле белыми, потом зашагали в родную деревню по той же дороге, по которой утром ускакал мистер Лангли, но в противоположном направлении.
К концу дня мистер Лангли так и не появился; начинающие фермеры исправно разложили голые стебли батата в кое-как подправленные борозды и, прихватив мотыги, вместе с мулом пошли обратно в поселок.
После раскаленной дороги бараки показались им спасительными пещерами — темными, сыроватыми и прохладными. Илзе сидела на кровати, волосы у нее были мокрые: она провела день на берегу в компании Ренаты, Отто и примерно дюжины других молодых мужчин, явно болтавшихся без дела. Она принесла Паулю холодной воды и свежую рубаху. Он рассказал ей про испорченную пашню и прочел стихотворение Ангелуса Силезиуса[58], мистика семнадцатого века, которое с утра крутилось у него в голове. Взобравшись на кровать, Илзе села на корточки и смотрела на Пауля снизу вверх, а он, стоя перед ней в нижнем белье и вздернув голову, словно певец, нараспев прочел:
Человек, ты станешь тем, Что ценишь превыше всего; Богом, коль любишь Его, Землею, коль любишь ее.Мысль о том, что можно стать тем, что больше всего любишь, Илзе восприняла неожиданно легко, и это одновременно восхитило и удивило Пауля. Он рассказал ей, что по дороге с поля ему наконец пришла на ум последняя строка стихотворения, которое он вынашивал уже много-много лет.
— Я даже помню, где именно возникла первая строчка. В Фишабенде, на берегу Дуная, там есть тропинка… — задумчиво сказал он и прочел:
(Ich denke und du düngst..) Я думы думаю, ты хлеб растишь. Если мысли мои тебе ночью помстятся Бессмысленной ерундой…— Тут вышло в духе Карла Крауса[59], — недовольно поморщился Пауль.
…Знай, что мой ум выводит на свет Семя, удобренное тобой.— А продолжение несколько в стиле девятнадцатого века, — добавил он.
И вдруг остро затосковал по Дольфу, вот уж кто мгновенно распознал бы, где источник каждой мысли, и не скупился бы на похвалы любому меткому слову или образу. По-дирижерски отбивая рукой ритм, Пауль продолжил:
А когда после жизненной маяты Замрут наши тени, уйдя на покой…Пауль еще выше поднял голову и завершил:
— Я стану мыслью, ты ж — тучной землей. (Alsdann wirst du zum Dung, ich zum Gedanken)После ужина Пауль и Илзе ускользнули от Ренаты, пока она препиралась с Михелем, и пошли взглянуть на засаженное бататом поле. По дороге Пауль рассказывал жене про Ангелуса Силезиуса и Карла Краузе, про Гейне и, конечно, про Дольфа, поэта и своего большого друга.
— Рената говорит, тебе жизнь в Сосуа не принесет счастья, потому что ты интеллектуал, — сказала Илзе.
— Много она понимает, — отрезал Пауль.
— Я ей пыталась пересказать то, что ты мне утром говорил, — что человек умственного труда смотрит на мир сквозь очки. Странно получается: когда ты мне это объяснял, я все понимала, а вот ей объяснить не смогла. Раз уж он привык к венской жизни, говорит, то уже не сможет обойтись без музыки и прочего — без культуры и книг.
— Скажи от меня Ренате, что я действительно хорошо знал ту Вену, что мы — жертвы ее культуры и книг.
Когда Пауль приходил в волнение, обнажался оскал неровных зубов, губы отказывались слушаться, и вид у него становился почти свирепый. Илзе крепко сжала его руку, он привлек жену к себе и, с трудом шевеля губами, выдавил:
— Именно моя Вена на меня и ополчилась. И мои книги тоже.
Несколько следующих недель начинающие фермеры пололи сорняки и ждали всходов батата.
— Годлингер, ты бы прикрыл чем-нибудь черепушку, не то получишь солнечный удар, — посоветовал Пауль.
Годлингер вынул носовой платок, накрыл им лысую голову, которая уже угрожающе покраснела, и зашагал дальше рядом с Паулем, опираясь на мотыгу, как на трость.
— Когда мне придет разрешение на въезд в Америку, — говорил он, — мы с братом откроем в Чикаго меховой магазин — небольшое, чисто семейное предприятие. Моя жена не устает повторять: «Чужаки работают не на тебя, они работают против тебя». Оставь немножко сорняков-то, — раздраженно бросил он, когда Пауль склонился, чтобы выдрать руками глубоко засевший корень. — У нее, жены моей, прекрасная деловая хватка. Она специально осталась в Вене, чтобы без ущерба закрыть наше предприятие, и теперь поедет прямиком в Америку.
В марте из Швейцарии прибыло еще двадцать человек, в том числе толстенная, необъятных размеров мать Михеля, а также его брат Роберт с женой и маленькой дочкой.
— Что нового? Гитлер уже сдох? — первым делом спрашивали переселенцы первой волны.
— Ничего нового, — отвечали «швейцарцы».
Мистер Лангли привел новую партию пахарей-стажеров на поле, которое Хесус с напарником как раз очищали от поросли и камней.
— Если вам вдруг понадобится батат, — обратился Фарбер к мистеру Лангли, — то могу предложить бушель отличного розового батата; для Ассоциации готов сделать скидку.
На загорелом обветренном лице мистера Лангли, сменяя друг друга, выразились замешательство, недоумение и конфуз.
— Батат… — пробормотал он. — Не уверен, что нам нужен еще батат. — Внезапно в его голосе послышалась прежняя уверенность: — Впрочем, ценю вашу предприимчивость, Фарбер. Очень ценю. Зайдите в контору, я скажу мистеру Зоммерфелду, чтобы он с вами расплатился.
— Ну-ка, Фарбер, признавайся, откуда у тебя батат? — спросил Пауль.
— От фермера, который его выращивает, — ответил Фарбер. — Слушай меня, Пауль: нет такого товара, на который хороший коммерсант не найдет спроса, и нет такого спроса, который хороший коммерсант не сумеет удовлетворить. Ты погляди, как Годлингер разливается соловьем.
