Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки
— Видал, Бебий, — повел плечом Сегестий. — Сегодня по распоряжению императора Приск удостоил меня звания центуриона. Палку, сказал префект, добудешь сам. Это еще что, — радостно махнул рукой. — Сегодня к воротам прибежал Юкунд и предложил мне две тысячи сестерциев, чтобы я на исходе этой недели оформил брак с Виргулой.
Бебий не удержался и хмыкнул — удивительные шутки со своими жителями выкидывает Вечный город. Здесь всего в избытке — и горя, и радости, отчаяния и надежды. Однако не стоит портить радость Сегестию. Трибун изобразил улыбку и спросил
— Рад за тебя?
— Лет постарался, — принялся рассказывать Сегестий. — Разузнал, что Юкунд — вольноотпущенник Дидия Юлиана, известного гордеца. Его тщеславию нет предела. Вот Квинт Эмилий и разъяснил ему, что тот, кто добивается чести, должен поддерживать хорошие отношения с гвардией, иначе его потуги бесполезны. Неразумно раздражать тех, кто ежеминутно находится возле императора, задирать их. Дидий испугался, начал оправдываться, тогда Квинт и рассказал ему о моих неладах с Юкундом. Тот даже рассмеялся — пусть, говорит, Сегестий, не переживает. Он этого Юкунда вот так…
Сегестий сжал огромный кулачище и показал, как Дидий Юлиан поступит со своим вольноотпущенником.
— Юкунд тут же примчался в лагерь. Тут ему подсказали, что теперь я центурион. Трактирщик едва не лишился рассудка. Когда пришел в себя, предложил организовать пир. Жалкий человек, — неожиданно помрачнел Сегестий. — Нужно мне его разбавленное вино и жаркóе из кошки. Слушай, а чего ты белее снега?
Бебий не ответил, отвернулся. Сегестий подозвал Дима, положил руку ему на плечо. Парнишка невольно сгорбился под тяжестью, но сразу осмелел и заявил.
— Матидия продала Марцию. Хозяин горюет.
— Горюешь? — обратился Сегестий к Бебию.
— Есть немного.
— Немного? — не поверил центурион и, заметив, с какой силой молодой человек сжал челюсти, поволок его за руку в сторону.
Так, не глядя, наткнулся на спину Квинта Лета. Тот мгновенно рассвирепел, повернулся, но, заметив удрученного Бебия и не менее озабоченного Сегестия уже спокойнее предупредил.
— Смотреть надо… Что это с ним? — кивнул трибун на Бебия.
Сегестий пожал плечами.
— Так…
— От меня мог бы не таиться, — упрекнул Бебия Квинт.
Ответил Сегестий.
— Рабыня у них была…
Он глянул на Бебия, мол, можно ли продолжать? Тот не ответил, тогда центурион объяснил.
— Ну, Бебий сошелся с ней, а Матидия продала ее.
— Ну, и в чем беда? В Риме обнаружилась нехватка рабынь?
— Ты не понимаешь… — начал было Бебий.
— Отчего же. Выходит, девчонка так зацепила твое сердце, что ты места себе найти не можешь? Вот что, — он подхватил Бебия под другую руку и поволок в свободное помещение. — Расскажи все, как есть. Мне это, когда насчет любви, страшно интересно.
Бебий коротко поведал о том, как вернулся домой, как встретил Марцию, рассказал об их короткой, но «бурной» страсти. Поведал о ссоре с матерью, настаивавшей на скорейшей женитьбе и непременной продаже Марции. Чем больше говорил, тем сильнее распалялся. Прежний боевой настрой охватил его. Квинт и Сегестий едва сумели удержать Бебия, который уже был готов мчаться к дому Уммидия Квадрата и вырвать девчонку из рук этого лысого развратника.
— Только себе хуже сделаешь, — предупредил его Квинт. — В этом деле голову потерять раз плюнуть, а она у тебя вон какая видная, кудрявая.
Он помолчал, потом недоверчиво скривился.
— И стоит ли рабыня таких хлопот? Небось, какая‑нибудь стриженная грязная молодуха. Ты с ней спишь, а она в самый интересный момент чесноком отрыгивает.
Бебий побледнел, схватился было за рукоять меча, потом также быстро успокоился.
— Ты прав, Квинт. При этом она несведуща в благородной латыни и кроме «дай», «подай» ничего не знает. Хочешь взглянуть на ее портрет?
Квинт изумленно глянул на друга.
— Что я слышу! — воскликнул он. — Римский трибун заказывает портрет свой рабыни. О, Рим, ты действительно великий город!..
Бебий подозвал Дима, вытащил из сумы сверток, осторожно развязал завязки, снял оберточную бумагу, вытащил шкатулку. Дал взглянуть на крышку. Из рук не выпустил. Сегестий внимательно оглядел коробочку. Квинт Эмилий Лет провел пальцем по лакированной резной поверхности, затем вопросительно посмотрел на товарища.
Бебий наконец поднял крышку, развернул шкатулку таким образом, чтобы удобнее было рассмотреть портрет.
Несколько минут все молчали. Сегестий первый нарушил тишину, вздохнул.
— Небесный лик!
Квинт резко подернул головой.
— Беру свои слова назад! — потом гневно, даже с каким‑то вызовом спросил. — Что же ты не приказал ей остричь волосы? Ах, какую птичку сумел спроворить лысый развратник. Эх ты, Бебий?
Лонг отвернул голову, признался.
— Знал бы, чем дело кончиться, в первый же день переоформил бы Марцию на себя и отослал во Флоренцию. Кто мог предположить, что так получиться.
— Теперь будешь утверждать, что жить без нее не можешь?
— Ничего утверждать не буду, а жить без нее не могу и не хочу. Признаюсь в худшем, Квинт, она ждет ребенка, а я проворонил. Сам не знаю, что со мной.
— Душа запела, — неожиданно вмешался Сегестий. — Тебе трудно, малыш, а ты утешься. Скорый суд не за горами, там и встретишься.
Два римлянина, принадлежавших к сословию всадников, переглянулись. Ответил Сегестию Квинт.
— Хороший ты, мужик, Германик, верный, но не понимаешь, что значит принять свое дитя на руки. Или не принять, когда мечтаешь об этом.
— Куда уж нам, гладиаторам, до благородных, — с необыкновенно мрачным видом добавил Сегестий, — только позвольте заметить, господа хорошие, что страшный суд никого стороной не обойдет. Всем на орехи достанется.
— Пока, — кивнул Квинт — твой Христос займется подобным уголовным процессом, сколько воды утечет? Действовать надо сейчас. Сегодня на праздновании твоего повышения и обсудим сей вопрос. Все обтяпаем так, что никто ничего не заподозрит. Я приглашу кое — кого из своих знакомых. Ребята верные, и голова у них шибко варит. Тертулла, например, он в случае чего такой мим состряпает, что Уммидий и рад будет отомстить да не посмеет. Одним словом, мы должны показать, кто в Риме хозяин.
* * *
То‑то удивился Бебий, когда через пару дней после попойки, где были обговорены все детали налета на дом Уммидия, его неожиданно вызвали к императрице.
Фаустина поджидала трибуна в большом зале. Тут же находились Квинт и Тертулл, в другом углу зала играл деревянным мечом десятилетний Коммод. Наследник — крупный подвижный мальчик с длинными рыжеватыми кудрями, с хорошо развитыми, не по возрасту сильными руками и ногами, — отличался румяными щеками и редкой ангельской красотой, верной приметой здоровья.
Когда Бебий вошел в зал, Фаустина ласково пригласила его подойти поближе.
— Приветствую тебя, Бебий. Как здоровье Матидии? Прости, что редко удостаиваю тебя разговором. Женская память коротка, тем более вид у тебя постоянно бравый. Я так и говорю служанкам — хотите порадовать сердце, пропитаться истинно римским духом, берите пример с молодого Лонга. Каков молодец! Каков энтузиаст! Теперь, смотрю, ты загрустил. Что тебя печалит?
Бебий растерянно глянул на императрицу, перевел взгляд на Квинта. Тот, стоявший слева и чуть сзади, легким кивком, движением бровей подсказал — выкладывай все, что знаешь. Тертулл, расположившийся справа, одобрил его улыбкой. Молодой человек, однако, сначала начал отнекиваться — смею ли я, недостойный, отвлекать драгоценное внимание…
И так далее.
Фаустина не перебивая выслушала его, потом кивнула.
— Мне нравится, что ты не спешишь рассказывать о своих сердечных делах, Бебий. Мужчина должен уметь держать язык за зубами. Однако я спросила тебя не из праздного любопытства. Я хотела бы помочь тебе, но меня смущает вопрос, неужели эта Марция настолько хороша, что ты готов рискнуть карьерой?
— У нее добрая душа, госпожа, — ответил Бебий.
Лицо у Квинта вытянулось, Тертулл с откровенным недоумением глянул на молодого офицера. Только Фаустина одобрительно покивала.
— Достойный ответ. И все равно мне хотелось бы взглянуть на нее. Говорят, у тебя есть ее портрет. Ты позволишь?
— Да, госпожа.
Бебий принес шкатулку, которую с того злосчастного дня, когда Марцию увели из его дома, хранил на службе. Протянул резную коробочку Фаустине. Императрица осмотрела шкатулку со всех сторон, резьба, по — видимому, не произвела на нее впечатления. Затем подняла крышку. Долго всматривалась в изображение.
— Ты, прав, Бебий, у нее добрая душа, но скоро она избавится от этого порока.
Подбежавший Коммод заглянул через руку матери, попытался схватить шкатулку.
