Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович
– Великий Джихангир сожалеет о неразумности твоего господина, – перевел он. – За дерзость он наказан, но хан не хочет, чтобы тело его было сожрано шакалами, и поручает тебе отвезти его к отцу в Рязань. Сможешь ли?
Одуревший от боли и всего случившегося Опоница только кивнул. Батый снова что-то сказал.
– Великий хан говорит, мол, доберешься: на опушке большого леса, который вы называете Черным, стоит рязанский отряд, – перевел толмач. – До утра как раз доедешь. Бери коня, забирай своего господина и езжай. А еще, говорит Джихангир, передай пожелание здоровья великому князю Рязанскому, и еще мудрости, которой не хватило его сыну.
Батый при последних словах, переведенных толмачом, кивнул и хищно усмехнулся. К Опонице подвели двух коней. Второй, через спину которого было перекинуто замотанное в корзно тело Федора, был привязан к седлу первого. Пестуну помогли взобраться в седло. Потом подъехало несколько верховых татар. Один из них взял коня Опоницы за повод, и все не спеша двинулись на полночь. С высоты коня Опоница увидел распростертые тела Осалука и Федоровых ближников, ободранных до исподнего.
Когда добрались до края стана, сопровождающие его татары свернули к неглубокой балке, остановились на краю. Внизу, на дне ее, уже слегка припорошенные снегом, лежали раздетые догола трупы. Около полусотни. Превозмогая боль, Опоница вытянул шею, присмотрелся и узнал в трупах, что лежали поближе, гридней князя. Похоже, убиты они еще утром. Значит, уже тогда, еще до приглашения Федора в юрту Батыя, участь рязанцев была решена. И все слова о дружбе и союзе – ложь. А требование жены княжича на ложе прозвучало для того, чтобы вывести из себя горячего Федора и оправдать его убийство.
Проводив пестуна за пределы стана, сопровождающие Опоницу татары развернули коней и отправились восвояси, предоставив ему добираться дальше самому. Он ехал не останавливаясь всю ночь. Наутро встретился с рязанским дозором. Вот такую грустную историю поведал князев пестун.
– Неужто прослышал Батый, что не хочет мириться с ним князь Юрий? – горестно качая головой, спросил Олег.
– Не должно, – отозвался Ратьша. – Если только есть у него в Рязани послухи, которые ему вести передают. Но то вряд ли. Как им сноситься? Все пути нашими воями переняты. Сам Батый не хочет мириться. Потому и убил Федора, чтобы никаких путей к миру не осталось. Но я другого боюсь.
Олег с Опоницей вопросительно воззрились на него.
– Боюсь того, – пояснил Ратислав, – что великий князь, потеряв голову от горя, выведет войско за черту засечную, чтобы на стан татарский с местью обрушиться. А в открытом поле нам против них не выстоять. Мыслю, может, и убийство совершено было для того, чтобы князь в поле вышел. Ко всему еще и помощи из Владимира не дождавшись. Коли так, хитро придумал хан.
– И что теперь делать? – задал вопрос Олег. – Ведь и вправду не удержится князь, выйдет в поле.
– А что тут сделаешь? – пожал плечами Ратислав. – Отговаривать его, мыслю, бесполезно, хоть попробовать и можно. А так – долг свой исполнять. Врага бить. Для того мы, князья да бояре, и предназначены. Хотя из-за засек отбиваться, конечно, было б способнее.
Через лес шли всю ночь без привала, погоняя коней, и утром добрались до лагеря рязанцев. Прослышав, что везут мертвого князя Федора, все воины, бывшие здесь, сбежались к дороге, образовав вдоль нее живой коридор, поснимав шапки, крестясь и шепча молитвы.
Здесь сделали привал. Пообедали. После обеда дальше двинулись сотней. Вперед Ратьша выслал гонца, дабы предупредить князя Юрия о случившемся: пусть город готовится встретить в последний раз наследника рязанского стола.
Глава 13
Выехав на поросший редким березняком увал, Ратислав увидел у окоема темную полосу. Черный лес. К заходу солнца сотня, идущая в передовом дозоре, в которой ехал Ратьша с Могутой и Первушей, доберется до воинского лагеря. Того, в котором стоят вои, стерегущие от татар засечную черту. Объединенное рязано-муромо-пронское войско, идущее следом, подойдет уже в темноте. Но ничего, тут собирались остановиться дня на два, чтобы дать воям отдохнуть, прежде чем пересечь лес и ударить на монголов. Так что успеют и наесться, и отоспаться.
Ратислав легонько тронул шпорами бока Буяна. Умной животине этого было достаточно. Конь двинулся вниз по склону увала по дороге, покрытой тонким слоем пушистого снега. Чуть поотстав, за боярином последовали Могута и Первуша, за ними – остальные воины.
Заканчивался последний осенний месяц, грудень, или ноябрь по-церковному. Снега пока выпало мало. Даже трава на высоких местах не была им полностью укрыта, но морозило изрядно. Береговой припай на реках уверенно продвигался к речному стрежню. Кое-где шуга, плывущая по течению, запружала узкие места, и здесь пешему уже можно, сторожась, перебраться с берега на берег. Озера полностью покрылись ледяным панцирем. Правда, тонким и непрочным.
Ветер к вечеру послабел, но дул он с полночи, из лежащих где-то далеко ледяных владений зимы-морены, потому выстуживал тело даже через подбитый мехом плащ и поддоспешник. Ратьша снял рукавицу волчьего меха и начал сдирать с бороды и усов намерзшие сосульки. Дав шпоры коню, с ним поравнялся Могута.
– Считай, добрались, – промолвил ближник. – Пошлем пару воев вперед. Пусть готовятся встречать великого князя с братией.
– Пошли, – пожал плечами Ратислав. – Хотя им еще ехать и ехать.
– Ничто, пускай пока шатер припасут, жаровни поставят, чтоб не тесниться князьям в воеводских палатках.
– Пожалуй. Пусть едут, предупредят.
Могута взмахом руки подозвал сотника и отдал приказ. Сотник окликнул двоих воинов и объяснил им, что делать. Оба посыльных дали шпоры лошадям и, поднимая снежную пыль, помчались к темнеющей полосе леса. Отряд во главе с Ратьшей продолжил путь все так же шагом: спешить особо некуда, к темноте до лагеря успевали по-любому.
Очередной порыв ветра поднял с земли облачко сухого пушистого снега и бросил его в лицо воеводе. Досталось и Буяну. Жеребец недовольно оскалился и мотнул головой. Ратислав смахнул тающие снежинки с ресниц, похлопал коня по шее.
– Ничего, Буян, скоро приедем. Найдем тебе местечко где-нибудь в крестьянской конюшне. Отдохнешь, обогреешься. Другим лошадкам на морозе ночевать придется, так что, считай, тебе повезло.
Жеребец словно понял. Нетерпеливо всхрапнул и перешел на рысь. Ратьша его придерживать не стал: пусть, и конь согреется, да и самому не мешает, а то пальцы ног в сапогах начало прихватывать. Позади послышался частый топот копыт. Это конная сотня тоже пустила лошадей рысью.
Вскоре холод отступил. Ратислав натянул уздечку, переводя Буяна на шаг. Хватит, пусть поостынет. Даже не столько он, сколько кони воинов дозорной сотни, едущей позади. Буяну он и в самом деле найдет местечко в конюшне здешней деревни, а вот остальным лошадям ночевать на морозе. Для того есть, конечно, попоны, но лучше все-таки не палить лошадок.
Езда шагом скоро начала навевать дремоту, да и усталость, накопившаяся за последнее время, давала о себе знать. Ратислав не заметил, как задремал. Проснулся оттого, что снова начали неметь пальцы ног. Да, спать нельзя, поморозишься. Он подвигал ступнями, пошевелил пальцами ног в сапогах. Вроде отпустило. Раз спать нельзя, будем бодрствовать.
Глянул вперед. Полоса леса заметно приблизилась. Оглянулся. Саженях в десяти позади ехали Могута, Первуша и начальник дозорной сотни. Они о чем-то беседовали. О чем, за стуком копыт не было слышно. За этими троими двигалась в колонне по два дозорная сотня. Не спать так не спать. Вот только теперь в голове начали крутиться воспоминания последних дней. Тяжелые, надо сказать, воспоминания.
Федора, привезенного в Рязань, схоронили быстро: торопился великий князь отомстить за сына. Супруга наследника на похоронах не пролила ни слезинки. Словно закаменела. И только при взгляде на Ратьшу в глазах ее появлялся немой укор: не сберег! Обещал, а не сберег! Оплакали Федора за нее мать и сестры. Великую княгиню Анну Всеволодовну пришлось силой оттаскивать от плиты, накрывшей могилу сына в Спасском соборе. Князь Юрий Ингоревич за дни похорон совсем почернел лицом. Зато глаза его теперь горели лихорадочным злым блеском.
