Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Хой взял с подноса чашку и сделал несколько глотков.
— Не думаю, — ответил он. — В тридцать седьмом в это время вода еще везде стояла, все было затоплено. А сейчас дело, видно, к концу идет...
Он закурил, с минуту помолчал и, вздохнув, добавил:
— Климат у нас — хуже не придумаешь! Что ни год — половодье, половодье кончается — засуха начинается. Да такая, что мозги высыхают.
— Климат климатом, но суть-то ведь не в этом! Ты небось уже думаешь: ну, на своего конька сел, опять на политику потянуло.
Все время, пока он говорил с Хоем, Кхак не переставал улыбаться. Внешне он мало походил на старого Мая. Не было у отца ни такого квадратного подбородка, ни большого, добродушно улыбающегося рта. Разве что глаза были отцовские — такие же лучистые и с такой же складкой на верхних веках. Глядя на друга, Хой невольно вспомнил, как он выглядел после Пуло-Кондор: скулы торчат, глаза ввалились — скелет, обтянутый кожей.
— Ну как? — Кхак словно прочел мысли друга. — Поправился я после ссылки?
Улыбнувшись в ответ, Хой взял со стола старинную книгу.
— Все еще переводишь для «Просвещения»?
— Пришлось немало поторговаться, пока они не согласились заказать несколько переводов. Издателей интересуют сейчас только рыцарские романы. — Кхак выбрал одну из книг и стал листать ее, отыскивая в ней какое-то место. — Заканчиваю перевод «Записок». Ты не представляешь, как много в них о нашем крае. Вот послушай, я переведу тебе один кусок.
Кхак наклонился к лампе.
— «В годы Обезьяны и Козла началась смута. За восемнадцать кровавых лет провинции Хай-зыонг был нанесен огромный ущерб. Сады превратились в джунгли, где бродили дикие звери, а поля заросли бурьяном. Оставшиеся в живых люди питались древесной корой и полевыми мышами. За мау[6] земли давали одну рисовую лепешку. В уезде Нинь-луан жила богатая вдова, которую народ почтительно величал «покровительницей уезда». Так вот, в те годы не осталось у нее ни зернышка, и тогда притащила она пять мешков серебра, чтобы выменять его на рис, да так и умерла с голоду возле пагоды Бинь-де — кому нужно серебро в такое время?
Когда кончилась смута, люди стали понемногу возвращаться в родные места. Они вырубали сорняк, приводили в порядок свои старые жилища, разыскивали останки родных, чтобы предать их земле...»
Кхак захлопнул книгу и поднял на Хоя лучистый взгляд.
— Здесь пишут, что в какой-то лавчонке торговали вместо свинины человечьим мясом. Чудовищно!.. Как только смог народ наш вынести такие страдания и не исчезнуть с лица земли?
Он замолчал и задумался. И тут, понизив голос, Хой сказал:
— Кхак! Сегодня в Ханое идут повальные аресты...
Кхак оживился: сейчас Хой расскажет ему то, из-за чего он, собственно, появился у них в этот неурочный час.
— Вчера, часа в три ночи, — продолжал Хой, — неожиданно подъехала машина. Они ворвались, чтобы арестовать Тхиета, но его не оказалось дома. Тогда схватили его жену, тут же в доме учинили допрос, а потом избили, надели наручники и увезли неизвестно куда. Утром я вышел в город узнать, что происходит. Оказалось, редакции газет «Наше время» и «Колос» опечатаны, книжный магазин Донг Суана разгромлен, повсюду на тротуарах разбросаны газеты. В помещении «Товариществ» на Хлопковой, на Кожевенной и у Вечернего рынка — везде шныряли ищейки. Говорят, взяли Тоана и Нгана. Всю ночь полицейские машины рыскали по городу, и всюду аресты, аресты... Народ на улицах — словно пчелы в растревоженном улье.
С минуту Кхак сидел молча, не отрывая взгляда от стола.
— Тхиет, — тихо спросил он, — это тот парень из провинции Куанг-нам, что работал в «Труде»?
— Он самый. По-моему, он догадывался о чем-то и успел скрыться накануне событий.
Живое, по-детски открытое лицо Кхака стало необычно суровым. Губы плотно сжались, лоб перерезали морщины. Он смотрел на Хоя напряженным взглядом.
— Есть у тебя еще что-нибудь?
Хой отрицательно покачал головой.
— Ты же знаешь, я там ни с кем не веду знакомства. А с Тхиетом мы просто жили вместе. Вот я и решил, что тебя нужно предупредить, и как можно скорее. Я думаю, тебе следует...
Кхак кивнул:
— Ты прав. Я пробуду здесь еще день-два, не больше.
Он сидел неподвижно, держа в руке чашку с остывшим чаем.
— Что же теперь будет? — нерешительно спросил Хой.
— Репрессии, — коротко ответил Кхак и поставил чашку на стол. Потом заговорил медленно, раздумчиво, взвешивая каждое слово: — Видишь ли, сейчас не те времена, когда во Франции у власти стоял Народный фронт. Да и от нашего правительства уже не потребуешь новых прав и свобод. Мы должны были раньше понять это. Идет мировая война. Начался новый этап...
Наступило молчание. Каждый думал о своем. Хой размышлял над последней фразой Кхака. Что же принесет этот новый этап ему, Хою, и Кхаку, и всем тем, кто живет в это постыдное время? Кхак казался по-прежнему спокойным, хотя сердце у него забилось сильнее. Он весь как-то подобрался, напружинился, словно боевой конь, который, заслышав звуки боя, напряженно всматривается вдаль...
Со стороны села послышался собачий лай. Затявкал и щенок во дворе у Кхака. Вошла старенькая, сгорбленная мать Кхака, она привела внучку, чтобы уложить ее спать.
— Пойдем. Я немного провожу тебя, — сказал Кхак.
III
Ночное небо было усеяно звездами. Узкий серп луны тускло освещал тропинку. Пройдя через банановую рощу, друзья вышли к реке и поднялись на дамбу. Вокруг не было ни души.
— В Ханое, наверное, сейчас неспокойно, — вернулся Кхак к прерванному разговору. — Что говорят о войне?
— Да толком никто ничего не знает. Судачат всяк по-своему. — В голосе Хоя звучала усталость. — Еще несколько недель назад все было более или менее ясно. Газеты выступали против сторонников императорской власти и Фам Куиня, который требовал вернуться к договору восемьдесят четвертого года[7]. Плакаты были расклеены даже на стенах мэрии. А некоторые газеты как ни в чем не бывало поместили призыв Союза демократической молодежи... Да, вот еще... На днях сотрудники японской культурной миссии организовали в «Мажестик» бесплатный просмотр своего фильма. И вдруг перед началом сеанса на сцену взобрался какой-то юноша и произнес целую речь о том, что в Японии царит фашизм, что жизнь японского народа совсем не похожа на эту рекламу! Все зааплодировали, кто-то крикнул: «Долой фашизм!» И вот после всего этого — трах! Россия подписывает договор с Германией! Тут вообще все перепуталось. Люди
