Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…
В ту ночь мы укрылись в Бет-Хороне, но проклятые сикарии поднялись в горы над нами в таком количестве, что полностью нас окружили. Они бросились на нас с высоты. Мы уже почти перестали быть войском. Мы стали недисциплинированной толпой, отчаянно сражавшейся за свою жизнь. Сирийские вспомогательные войска усилили нашу катастрофу; будучи совершенно неконтролирумыми, они толпились на узкой дороге, что делало продвижение легионов невозможным. И потому сикарии устроили опустошение среди легко и тяжеловооруженных пехотинцев, так что Галл пришел в смертельный ужас, что все его войско будет уничтожено. И тогда ночью он решился на отчаянные меры по бегству от преследователей. Преспокойно бросив свой лагерь, он отобрал четыреста человек из первых трех когорт Двенадцатого легиона для того, чтобы оставить их в лагере, а сам втайне бежал с оставшимся войском. Чтобы понять, до чего дошла деморализация войска, надо учесть тот факт, что в лагере были брошены даже орлы Двенадцатого легиона. Эти орлы являются священными для войска, и когда легион становится лагерем, орлы помещаются в небольшую раку, покрываются маслом и духами, и с ними обращаются как с богами, и не может для римского легиона быть большего позора, чем утрата своих орлов. Что касается Двенадцатого легиона, то прошло немало лет, прежде чем эта потеря была забыта, ведь он утратил их не в сражении, а бросил в страхе. Орлы были не единственной нашей утратой. Когда сикарии, перебив всех четыреста человек, оставленных в лагере, бросились преследовать нас, в нашем бегстве в Антипатриду, Цестий Галл приказал, чтобы катапульты и другие осадные машины, которые мы тащили с собой для пролома городских стен, были брошены. Сикарии разразились криками восторга, так как у евреев не было подобных машин, и они не умели их делать. Они с триумфом притащили их в Иерусалим и вошли в город как армия победительница, а наша оборванная, голодая толпа добралась до развалин Антипатриды, будучи уже полуживой. Здесь сикарии уже не преследовали нас, но на нас обрушились другие враги, потому что потеряв всю свою поклажу, мы стали жертвой голода, а среди голодных солдат свирепствовали болезни. Многие из тех, что принимали участие в разрушении Антипатриды, горько жалели о таком неразумном поступке, и, умирая с голоду, искали хоть что-нибудь пожевать, но видели кругом лишь разрушенные дома с разлагающимися трупами.
Таким был конец военной компании Цестия Галла, и я не удивляюсь, что евреи в диком ликовании приняли наше поражение за свидетельство того, что Бог на их стороне, и в будущем никакая сила не устоит против них. Что до римлян, то они дотащились до Кесарии, ободранные, без орлов, без осадных машин, без вьючных животных, очень часто даже без оружия. Солдаты Двенадцатого легионане не смели поднять головы от стыда. А Цестий Галл жил в постоянном страхе и даже не осмелился послать Нерону сообщение, чтобы доложить о результате похода. Когда же известие о нем все же дошло до императора, Галл постарался перевалить вину на Гессия Флора, но будучи вызван в Рим для личного отчета, струсил и попытался покончить жизнь самоубийством. Но когда он увидел, как из вены течет кровь, он вновь струсил и стал просить врача, чтобы тот перевязал ему рану. Тогда один из центурионов, испытывая отвращение к крику этого ничтожества и ощущая стыд за поражение, причиной которого стала бездарностьэтого человека, доведшая легион до позора, вытащил меч и перерезал горло правителю, который упал, заливая кровью мраморный пол своей ванной комнаты. Легионеры были преисполнены такой яростью на действия своего командующего, что отказались предать его тело огню или совершить хоть что-нибудь, напоминающее похороны. Они взяли его тело, словно оно было кучей требухи, и бросили его в гавань Кесарии, где его сожрали рыбы. Такова была судьба Цестия Галла правителя Сирии.
VI
Если вы живете в удовольствиях и не знаете сильных изменений судьбы, тогда молите богов, чтобы они никогда не посылали вам слишком больших успехов. Большего и неожиданного успеха надо бояться больше, чем поражения, потому что успех заставляет нас преувеличивать свои силы, пытаться совершить невозможное или противозаконное, и в конце концов как и Икар упал с высоты после попытки долететь до солнца, так и мы идем к полной катстрофе. Я сразу же предложил это поучение, когда размышлял о ходе войны между римлянами и евреями и о событиях, случившихся после поражения Цестия Галла. Именно полный разгром, глубина унижения, перенесенного римлянами, стали той приманкой, что довела евреев до гибели. Действительно, если какой-нибудь бог жалел бы уничтожить этот народ, вряд ли он смог бы сделать его конец более бесспорным, чем дав ему вначале войны вкус абсолютной победы. И это опьяняющее вино успеха полностью лишило евреев чувства меры, так что они утратили всякое представление о силе Рима и собственной слабости. Ликуя они решили, что все римские полководцы глупцы, вроде Цестия Галла, и забыли, что самая мощная империя мира располагает людьми, которые не являются не глупцами, ни мерзавцами, и что разгром одного легиона и выигранная война это вовсе не одно и то же. До чего же правильно было сказано, что тот, кто выигрывает первое сражение очень часто проигрывает последнее.
Когда новости о поражении Цестия Галла наконец-то были сообщены императору Нерону, он слегка отвлекся от развата, в который был погружен, и постарался найти полководца, который бы смог восстановить порядок в Иудее. Человек, которого он выбрал для выполнения этой задачи, происходил из малоизвестной сабинской семьи и звался Тит Флавий Сабин Веспасиан, полководец, отличившийся в военных кампаниях как в Британии, так и в Германии во время правления Клавдия. С моей точки зрения это был хороший выбор. В свое врем Веспасиан был большим другом моего отца, и дом, где он родился, находился всего в нескольких милях от нашего имения недалеко от города Реата. Как только трирема, доставившая полководца из Александрии, вошла в гавань Кесарии, я присоединился к легионерам, собравшимся поблизости, чтобы взглянуть на человека, которого так обласкала судьба. Через одного из трибунов мне удалось передать сообщение, что я, Луций Кимбер, сын его старого друга, служу в Двенадцатом легионе в Кесарии.
Как только Веспасиан узнал об этом, он послал своих людей, чтобы они привели меня во дворец прокуратора. Я обнаружил его окруженного офицерами высокого ранга, включая его сына Тита и многих трибунов. Не могу отрицать, что я был несколько смущен присутствием столь важных лиц, так как хотя опыт, полученный мною на начальном этапе мятежа, и делал меня в военном отношении ветераном, я был всего на всего юнцом перед людьми, окружающими Веспасиана, которого по большей части состарились в многочисленных кампаниях. Веспасиан сердечно приветствовал меня, собственноручно налил мне в кубок вина и предложил сесть. Затем он с нетерпением стал расспрашивать о своем старом друге Флавии Кимбере, и я рассказал ему, что и мой отец, и мой брат были убиты во время мятежа, и что теперь я один являюсь носителем нашего имени. Эта весть возбудила в Веспасиане негодование, особенно когда я поведал ему об избиении римского гарнизона в Иерусалиме. Однако, у меня не было намерения возбуждать дальнейший гнев римлян против евреев, ведь, как вы знаете, мои симпатии были разделены, и я все еще надеялся, что мятеж удастся подавить без большого кровопролития. И потому я рассказал о событиях, которые привели к беспорядкам и описал нетерпимость Гессия Флора.
— Мятеж, — говорил я, — дело рук фанатиков и грабителей, этих зелотов и сикариев. Если бы власть была у первосвященников и фарисеев, был бы заключен мир и установлен порядок. Было бы трагично, если бы целая страна была разрушена из-за проступков кучки фанатиков.
Веспасиан согласился с этим, но добавил, что если мятеж быстро распространится и охватит не только Иудею, но и Галилею, Самарию и Идумею, то ему придется предпринять жесткие меры для восстановления порядка. Недопустимо, заявил он, чтобы римляне, разбившие в боях величайшие народы, терпели неповиновение такого маленького народа как евреи. Сразу стало очевидно, что имеет в виду Веспасиан, так как римляне решительно поднялись, вознамерившись полностью подавить бунт. Весь день по улицам Кесарии сновали вооруженные люди. В добавлению к нашему несчастному Двенадцатому легиону, который после позорной утраты орлов стал посмешищем для римской армии, Веспасиан привел с собой Пятнадцатый легион, знаменитый своей доблестью. А его сын Тит добавил к этому числу еще Пятый и Десятый легионы, доставленные морем из Александрии. Три царя — Агриппа, Антиох и Соем — вновь предложили огромные множество полуобученных всадников и аравийских лучников. Веспасиан принял эти войска без особого восторга, так как не особенно врил в воинские способности этих вспомогательных войск. Когда же цари сказали ему, что желают сопровождать свои войска, он вежливо посоветовал им оставаться дома и заниматься своими царствами. Фактически, он дал понять, что в этой компании никогда не будет пяти главнокомандующих.
