Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
Король тут же уточнил:
— Но в мирное время он принадлежит всему королевству. Короне, Мазовии и в особенности Литве, как ее великий князь. Извольте помнить об этом, гетман.
Тарновский сжал рукоятку меча.
— Клянусь, не забуду! — произнес он.
Все протесты и предостережения королевы ни к чему не привели: Сигизмунд Старый верил Хоеньскому и подканцлеру Томицкому, что от брака Ядвиги с курфюрстом Бранденбургским польское влияние на Балтике укрепится. Опасения королевы, будто Бранденбург может объединиться с Прусским герцогством, он считал смешными. К тому же что значили Щецин и Крулевец в сравнении с Краковом, Познанью, Вильной? Польша была сильнейшим королевством, могущественной державой.
— Подозрительность и неприязнь государыни к обеим немецким династиям подобна болезни, — комментировал предостережения королевы подканцлер Томицкий.
И все же на сей раз король колебался, не поддержать ли требования супруги. Колебался, хотя свято верил, что оба брата никогда не станут угрожать лежащей меж их землями Королевской Пруссии…
Между тем тридцать пятый год ознаменовал конец влияния прежних советников Сигизмунда: после возвращения из Вильны умер расположенный к Альбрехту Томицкий, а немного ранее — канцлер Шидловецкий.
Впрочем, их обоих сменил подканцлер Ян Хоеньский, сторонник Гогенцоллернов и главный устроитель брака Ядвиги с Иоахимом Бранденбургским. Бона, стремясь к укреплению собственного лагеря в Кракове, перестала, во всяком случае с виду, интересоваться судьбой падчерицы.
Надлежало приготовиться к отъезду из Вильны, ибо на конец того же года король назначил свадебные торжества.
Отправляясь с Алифио на последний, уже короткий осмотр своих литовских владений, Бона спросила его, считает ли он пребывание в Литве удачным. Он ответил, что это была целая полоса ее триумфов и успехов в хозяйствовании.
— Вы, ваше величество, даже у Чарторыйских сумели отторгнуть угодья, которыми они завладели после смерти последнего пинского князя. Князь Федор Ярославич, должно быть, не думал никогда, что его землями будет владеть принцесса Бари. Не счесть и иных королевских земель, выкупленных или отнятых у незаконных владельцев. Пустоши на прусской границе возделываются. А сколько построено селений и замков, взять хотя бы этот в Мейшаголе, самый прекрасный. Подсчитал ли Паппакода, какой доход приносят теперь все эти угодья?
— Да. Огромный. Ежегодно в Литве мы имеем тридцать шесть тысяч злотых. Из Бари и Россано — двадцать тысяч дукатов. А в Короне… Когда вернемся, я займусь и теми владениями. Сдается мне, что получим, пожалуй, тысяч на двадцать больше, нежели в литовских землях.
— Это очень много, — пробормотал канцлер, — быть может, даже слишком? У нас будет больше противников и завистников.
— О боже! — воскликнула она. — Пусть делают то же, что и я: присматривают за другими, считают, ведут разумное хозяйство. Такого я никогда и никому в этой стране не запрещала.
До отъезда королева решила отобрать лошадей, обещанных Ядвиге давным-давно, еще в вавельских садах. Она стояла в окружении всего двора, рядом с Алифио и Анной, на разостланном прямо на траве ковре, а конюхи прогоняли перед нею лучших рысаков. Она окидывала их опытным оком любительницы и знатока.
— Эта кобыла очень благородных статей, отведите ее в сторону. И этот жеребец достоин конюшни курфюрста. Постойте! Проведите его еще раз. Великолепен…
— Это любимец молодого короля, — улыбнулась Анна.
— Много знаешь. А что ты слышала о… его любимицах?
— Ей-богу, немногое. Он еще юнец.
— Завтра, первого августа, ему пойдет шестнадцатый год. О боже! Эти несколько лет, проведенные в Литве и на Припяти, пролетели как один день. Я даже не заметила, когда он перестал быть ребенком.
— Государыня всегда в путешествиях, разъездах…
— Надобно обеспечить детям будущее. Эта кобыла напоминает арабского скакуна, посланного когда-то в дар королеве Англии. Отдам Ядвиге и ее. Когда-то я посулила ей в приданое сотню скакунов, но для супруги бранденбургского курфюрста это слишком много. Хватит и нескольких десятков. Отведите.
— Но она получит еще и драгоценности? — осведомился Алифио.
— От отца, от отца! Кстати, насчет драгоценностей… Говорят, Август снова повелел Паппакоде купить ожерелье. На этот раз из бирюзы. Анна, ты не знаешь, для кого это?
— Быть может, и знаю… — Она запнулась, но, помедлив, добавила: — Должно быть, для Дианы ди Кордона…
— Для Дианы? — удивилась королева. — Да ведь она моложе меня всего лет на десять! В матери ему годится. Ну… не содеем. Вернись! Проведи-ка эту каштанку еще раз — я ее плохо разглядела. Редкостной красоты и масти! Глаза у нее очень хороши. Впрочем… она слишком стара. Бирюзу ей на шею? Ты почему молчишь? Признайся, что это небылица?
— Я просто хотела отгадать, кто собирает эти драгоценности, ваше величество. Но их никто не носит, это точно.
Бона кивнула головой.
— Это верно. Никто не носит. — И неожиданно накричала на конюха: — Черт побери! Ты что портишь лошадь? Не дергай ее так, не придерживай! Беги рядом. Быстрее! Еще быстрее!
Перед ее глазами гарцевали новые, все более великолепные рысаки, развевались гривы, хвосты, но она видела только белую женскую шею с ожерельем из бирюзы. Август и Диана? Неужто Паппакода знал и не донес?
Канцлер Алифио никак не ожидал, что вельможа литовский Миколай Радзивилл, по прозвищу Рыжий, попросит у него аудиенции.
— Я обратился к вам, — начал гость, когда они остались одни, — ибо вопрошать государыню бесполезно, а его величество король мысленно уже в Кракове. Скажите, ваша милость, каковы намерения королевы? Все в Литве против нее. Гаштольд питает к ней такую ненависть, что готов расправиться с ее наместниками. И то сказать! Она объезжает все наши пущи, даже те, которые никогда королевскими не были. А при этом всей шляхте ведомо, что угодья, якобы возвращаемые в королевскую казну, на самом деле становятся ее собственностью. Как же так, спрашивают они? И хотят знать: зачем королеве столько владений? Ведь каждый год она набивает сундуки золотом. Ее огромные доходы для нас как бельмо на глазу. Алифио вздохнул.
— У каждой медали две стороны. Королева любит дукаты, это правда. Но она чинит дороги, возводит селения и замки. Разве этого мало?
— Быть может, много, но пусть бы она это делала в своих угодьях, а не у нас в Литве. На наших землях мы обойдемся и без нее. К тому же — помилуйте! — все ее окружение — одни чужеземцы.
Чуждые нам и недоброжелательные, наносящие ущерб маестату.
Алифио нахмурил брови.
— Пожалуй, трудно отнести к ним мелких шляхтичей, находящихся на службе у ее величества? Дыбовский, Каменский, Грынькович и Юндзилл. Разве это чужеземцы?
— Вы, ваша милость, верный защитник королевы.
— Влияние канцелярии государыни и ее польского двора распространяется на всю Литву и Волынь, — ответствовал Алифио. — Этого нельзя отрицать.
— Нам-то это к чему? Для более тесного единения с Краковом? Так или иначе недовольных все больше. Слыханное ли дело, чтобы в столь беспокойное время, когда пахнет войной и Шуйский против нас собрал на границе войско, два короля, отец и сын, вместо того чтоб идти на войну, в поход, отправляются на свадьбу?
— Разве гетман Тарновский уже двинулся к границе? — возразил канцлер.
— Вижу, мне тут делать нечего, — буркнул Радзивилл, вставая. — Вздумал искать у вас справедливости!
— В самом деле, — согласился Алифио, — каждая из сторон права по-своему. Но на чьей стороне истина, оценить по справедливости очень трудно…
Прощальный вечер с танцами в Виленском замке удался на славу. Молодежь плясала при свете факелов. В первой паре танцевал юный король с Дианой ди Кордона. Оба они, несмотря на разницу в возрасте, были прекрасны, у обоих красовались одинаковые белые цветы: у нее — вплетенные в волосы, у него — за поясом.
— Бирюза на шее, огонь в глазах… Она даже не таится, — шепнула Марина, склонившись над Боной.
— Ди Кордона… Знаменитый испанский род. Чем дольше о ней думаю, тем спокойнее становлюсь.
— Почему? Синьора Диана — истинный вулкан.
— Может, это и хорошо? Отвлечет Августа от опасных прожектов гетмана, который намерен сделать из него воителя. Это последняя любовь Дианы, а таковая столь же исключительна, как и первая.
— А ежели ради нее он не пожелает вступить в брак? — спросила камеристка.
— Вступить в брак? Он слишком молод для этого.
— При дворе все чаще говорят, что ему предназначена Елизавета Австрийская…
— Не при моей жизни. Дочь Габсбурга на Вавеле?
— Я осмелилась только повторить… — шепнула Марина.
— Довольно! Ты делаешься несносной. Надоедлива, как Станьчик. Не соглашусь ни на какую невесту, кроме французской королевны. И свадьба не раньше, чем лет через десять. А пока пусть танцует. Пусть веселится! Постой, подожди. Кто, кроме тебя, догадывается об истине?
