Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе

— Какой такой меры? — спросил король. — Нет у меня таких опасений. Я ему доверяю.

— О да! — воскликнула Бона. — Есть даже такие, кто слышал, как он похвалялся, что, ежели к его должности добавить еще и право на исполнение судебных приговоров, его власть в Кракове будет равна вашей. А то и больше.

— Вы верите в эти россказни? — спросил король, уже внимательнее прислушиваясь к ее словам.

— Не очень. Однако же странно, что никто и никогда не говорил подобного о… Кмите.

— Тарновского задеть легко. Он даже грозил отречься от должности гетмана, — заколебался Сигизмунд.

— Знаю. Когда не получил великую печать коронную. Не удались его попытки стать канцлером, так теперь он решил стать старостой.

— Вы так его не любите? — спросил король, вглядываясь в нее с любопытством.

— Я не верю ему. Он высокомерен, властолюбив. И расположен к Габсбургам.

— А вам противится… — добавил он. — Но выбирать надобно, что лучше?..

— Пожалуй, скорее, что хуже? — не успокаивалась Бона.

— То ли Кмита, воевода и староста краковский, то ли великий гетман коронный, занимающий должность старосты? — размышлял вслух король.

— Гетман лет на десять моложе, — вздохнула Бона, — и дольше будет пожизненным господином подвавельского града.

— Не очень-то приятно это слышать… — пробормотал король. — К тому же великий гетман коронный…

— Выигрывает все сраженья… — подчеркнула она с деланным равнодушием, даже несколько удивленно.

Король взглянул на нее и вдруг нахмурился.

— Не все, — возразил Он. — На этот раз он проиграет.

— Проиграет?

— Да, со мною, — заявил он, и голос его обрел твердость.

— Я очень рада, — кротко произнесла королева, с трудом пытаясь скрыть чувство гордости за одержанную победу.

— Проиграет потому, — заключил Сигизмунд, — что воевода, если б даже и очень хотел, не сможет вознестись столь высоко, как гетман, и потому не будет столь опасен.

— Бедный Кмита, — вырвался у нее легкий вздох. — Он не знает и никогда не узнает, почему на сей раз выиграл.

Неделю спустя перед королем, восседавшим на высоком кресле в зале аудиенций, стояли друг против друга два противника: Тарновский и Кмита.

— Я готов выслушать вас со всем вниманием. Говорят, вы обвиняете друг друга. В чем же дело, хочу я знать? От вас самих, а не от других.

— Всемилостивый государь… — произнесли они одновременно и умолкли.

— Пусть начнет тот, кто старше… — сказал Сигизмунд.

— В Короне нет должности старше, нежели великий гетман…

— Я не закончил, — прервал его король, — пусть начнет старший по возрасту.

Вельможи некоторое время с ненавистью глядели друг на друга. Наконец Тарновский пригладил волосы на голове и произнес:

— Мне, слава богу, еще нет и пятидесяти. Да и седины в волосах тоже нет.

— Тогда слушаю вас, ваша милость, — обратился король к воеводе.

— Преимущество мое поистине странного свойства, — начал Кмита. — Но и оно благо. Я прожил более полувека, государь, и повидал многое. Но такой спеси, такого властолюбия, как у пана гетмана, видеть мне не доводилось. Ему мало того, что он первый в Польше стал великим гетманом коронным. Краковом владеть вознамерился, о безопасности королевского замка печется. Такого никогда не было. Слыханное ли это дело? Вопреки всему хочет получить власть в Кракове, не верит мне, краковскому воеводе? А я ведь палатин, под моим управлением все воеводство!

— Но не град, — буркнул Тарновский.

— Всемилостивый государь! Воеводы некогда повелевали шляхтой на поле битвы, а у старосты было право только меча и суда. Пристало ли гетману мирить враждующие стороны, собирать для вашего величества подати? Но ежели так, может, в будущей войне малопольскую шляхту на поле сражения поведу… я? Краковский воевода?

— Разве затем, чтобы проиграть? — уколол его гетман. — Всемилостивый государь! Только ваше присутствие заставляет меня сдержать рвущиеся с уст слова. Одно скажу: бывает иногда, что важные должности освобождаются. И по сей день не занята должность канцлера, а Хоеньский всего лишь подканцлер. Но негоже досточтимому мужу просить заступничества у женщины, добиваться у королевы должности, которую волен предоставить лишь король.

— А ты, ваша милость, докажи, что я просил и добивался! — закричал в ярости Кмита.

— Довольно спорить, — остановил его король. — Вам обоим ведомо, что шляхта, в согласии с правом, недобрым оком взирает на одну руку, две должности держащую. А шляхтою пренебрегать нам негоже, ведь она, наемное войско отвергая, идет на бой, посполитое рушение составляя.

Почтеннейший гетман! Вы, а не краковский воевода поведете шляхту против турок или валахов. И подумайте тогда, что скажут вам, коли вы, будучи старостой, покинете Краков? Оставите град без опеки? Не найдутся ли такие, кто воскликнет: «Возвращайся, староста, на свое место, да и нас домой отпусти»? И что же тогда? Прикажете отдать полки польному гетману? Которому и так должно оберегать границы, находясь с войском в поле?

— Польному гетману? Отдать полки? — бросил оскорбленный Тарновский.

— Нет? Тогда не лучше ли, чтобы во время войны опеку над градом и самим замком исполнял краковский воевода?

— Но тогда он тоже будет занимать две должности!

— Не столь отличные, а скорее даже близкие. И споров не будет никаких, ибо воевода Кмита не захочет взирать свысока на самого себя — краковского старосту. Подумаю еще и решение приму сам. Но, высоко уважая оба столпа нашего трона, советую: прекратите бесконечные раздоры, помиритесь.

— Не бывать этому! — взорвался Кмита.

— Не бывать! — повторил как эхо гетман.

— Королевская привилегия — не просить, а приказывать, — сказал Сигизмунд. — Но на сей раз всего лишь советую. Вражда разрушает, а вам со мною сообща строить надобно. Это все, что я хотел сказать.

Свадебный кортеж королевской дочери Ядвиги не был столь великолепен, как некогда принцессы из Бари, но королевну не слишком огорчило отсутствие обещанной ей сотни рысаков, везущих сундуки с ее приданым. Видимо, она и в самом деле влюбилась в Иоахима, а быть может, решила, что двадцатидвухлетней девушке негоже дольше оставаться в ожидании мужа. Король в этот день был бесконечно рад, что обеспечил наконец будущее своей первородной дочери, и, забыв даже о беспокоившей его подагре, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, просидел почти до утра на роскошном свадебном пиру. Он ни на минуту не оставлял королеву одну. Быть может, опасался словесной стычки своей «сердитой Юноны» с кем-либо из Гогенцоллернов, всей троицей прибывших на свадьбу, в их числе был и Вильгельм — давний соискатель руки Анны Мазовецкой. На этот раз он приехал сюда уже после назначения его рижским епископом и впервые показался королеве Боне вполне достойным собеседником. Быть может, потому, что теперь был неопасен?

Свадьба Ядвиги невольно навела Бону на размышления о собственных дочерях. Старшей, Изабелле, в ближайшие месяцы исполнялось семнадцать, и поиски для нее мужа нельзя было более откладывать. Однако, ежели падчерица стала супругой курфюрста, ее дочери надлежало подыскать мужа по-знатнее. Королевская корона? Да, но какая и где? Габсбурги не входили в расчет, французский король был давно женат.

Как всегда, в обществе одной Марины, Бона отправилась за советом к придворному астрологу. Однако магический шар предсказывал странные вещи и на вопросы королевы отвечал невпопад. Рассердившись, она вышла, хлопнув дверью, и, возвратясь в свои покои, не переставая повторяла:

— Странная ворожба! Удивительная! Я спрашивала про Августа, а ты слышала, что он изрек?

Старый глупец! Как ему верить? Вели тотчас же позвать ко мне всех принцесс. Хочу их видеть.

Сейчас же!

Через несколько минут прибежала вся четверка. Бона велела им встать в ряд, по возрасту. За перепуганной Изабеллой стояла четырнадцатилетняя Зофья, затем, годом моложе, — Анна, и последней Катажина — десятилетняя девочка. Королева села в кресле перед этой живой лесенкой и с минуту молча приглядывалась к дочерям. Ни одна из них не могла сравняться красотой ни с ней самой, ни с Августом, но все были румяными, стройными, как свечки, и довольно привлекательными.

Помолчав немного, она наконец заговорила:

— Звезды показывают, что одна из вас будет государыней Польши. Будто бы — царствующей королевой, но астролог подслеповат и очень уж стар. Я полагаю — просто королевой. Понять это трудно, но, вероятно, так хотят звезды. Итак, которая из четырех? Изабелла, с тех пор как увидела Заполню, ходит сама не своя.

— Я люблю венгерского короля, — вздохнула самая старшая. — И могу стать королевой.

— Быть может. Но не польской. Отодвинься! Следовательно, одна из трех. Которая же? По старшинству — Зофья.