Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
— Польской королевы? — допытывался Остоя.
— Ее величества польской королевы.
Остоя вернулся к карете.
— Государыня, вы слышали ответ?
— Да, — промолвила королева. — Я рада, что все так, как я пожелала. Велите забраться поглубже в лес.
Они остановились на лесной поляне. Королева, ступая по зеленой, залитой солнцем траве, воскликнула:
— Нет ничего прекраснее леса! Гулять, дышать чистейшим воздухом, ни о чем не думать. Что за наслаждение!
Неожиданно какой-то рыжий пес выскочил из лесу и громко залаял. Королева остановилась, ее прекрасное настроение улетучилось.
— Успокойте это глупое животное, — повелела она. Вскоре из лесу вышел пожилой крестьянин со связкой бобровых шкурок на плече. Крестьянин тут же успокоил собаку, заставил ее замолчать, схватив за загривок. Моравец вернулся к королеве.
— Теперь будет тихо. Вы испугались, госпожа?
— Нет. А что это за человек? Не браконьер?
— Нет, вроде бы лесничий. Несет бобровые шкурки.
— Бобровые? Откуда? Почему? Узнайте-ка.
Бона осталась стоять на месте, а через минуту получила ответ. Моравец пояснил:
— Это не королевский лесничий, а лесной сторож князя Вишневецкого.
— Ах, вот как? Значит, паны-вельможи запросто бьют моих бобров? Для себя? Я ведь запретила. Синьор Алифио!
— Слушаю, — сказал он, приблизившись.
— Извольте проверить, кто нарушает наши запреты? Кто дозволил владельцам местных земель уничтожать этих чудных зверьков? Разве мы не содержим их охрану?
— Я не знаю, почему князь Вишневецкий…
— Князь не князь, а ему нет дела до моих бобров! Велите слугам отнять шкурки.
— Человека этого задержать? — спросил Остоя.
— Нет. Зачем? Он же не читал моих указов. Но объясните ему, почему князю не достанутся шкурки. И довольно! Возвращаемся в Вильну.
Она резко повернулась и направилась к карете. Глядя вслед, Алифио с горестью отметил, что это была уже совсем другая женщина: сердитая, мрачная, беспокойная. Врученным ей Анной букетом цветов она стегала попадавшиеся на пути кусты.
Едва они вернулись в Виленский замок, направлявшейся в свои покои королеве преградил дорогу Паппакода.
— Госпожа, вы в последнее время ко мне неблагосклонны. А между тем я знаю больше, нежели канцлер Алифио! — сказал он.
— Больше? Любопытно. Что же ты знаешь? Говори, только правду, ничего не выдумывай!
Он вздрогнул, потому что она впервые сказала ему «ты», но не умолк.
— Сведения из первых рук, — прошептал он. — Курфюрст Бранденбургский Иоахим…
— Знаю. Хотел бы, чтоб бездетный Альбрехт передал ему по наследству свои прусские владения.
— Если бы только это!
— О боже! Что может быть горше, нежели единение Бранденбургии с Прусским герцогством?
— Он… просит руки королевны Ядвиги, — прошептал Паппакода.
Бона вздрогнула от неожиданности.
— Гогенцоллерн и Ядвига? Ты с ума сошел? Кто же разрешит это?
— Согласно обычаю, ее отец.
— Не понимаю. Кто? — переспросила она.
— Отец вашей падчерицы, королевны Ядвиги.
Бона мгновение глядела на него, словно бы все еще не понимая.
— Что ты сказал?! Как ты смеешь?! — воскликнула она.
— Это не мои домыслы, — объяснял Паппакода. — Это точные сведения. Курфюрст Иоахим долго ждал, но сейчас вот-вот получит подтверждение обещанного. Письменное.
— От короля? Ты лжешь! Лжешь! — негодовала королева. — Санта Мадонна! Ядвига в их руках?! С ними заодно? Не верю! Быть того не может!
Оттолкнув Паппакоду, Бона ринулась в покои Сигизмунда. Паппакода со злобной ухмылкой смотрел ей вслед.
А она, услышав от короля подтверждение новости, пытаясь сдержать негодование, вступила с ним в спор:
— Я выслушала вас весьма внимательно. Каковы же причины, склонившие вас выдать Ядвигу за Гогенцоллерна?
— Император Карл и Фердинанд втайне сговариваются с Москвой. Подстрекают против нас московитов…
— Я никогда не верила Габсбургам… — прервала его Бона.
— Но после того, как Альбрехт стал светским князем, они в распре с домом Гогенцоллернов.
Полагаю, нам удобнее иметь Альбрехта и Иоахима при себе, против Габсбургов. А также против Москвы. На границе не слишком спокойно.
— Боже! Не зря королевской канцелярией правит епископ Хоеньский, — вздохнула она. — Известно, как боится он борьбы с двумя противниками. Пробует столковаться то с тем, то с этим.
Готова поклясться, что не кто иной, как он, придумал это супружество.
— Не клянитесь. Этого хотел я.
— И вы не опасаетесь династических замыслов Иоахима и Альбрехта? Объединения Бранденбурга с Пруссией? Вас не тревожит, что прусский герцог уже сейчас изгоняет наших поселян? Стремится занять наши земли и Мазуры?
— Довольно того, что вы препятствуете ему. Боже правый! Я пытаюсь действовать заодно с королем Франции, а вы, вы противитесь этому?
— С королем Франции? В чем же? — спросила она.
— Я, как и он, хочу поддерживать еретиков во владениях Габсбургов. Религиозные распри — оружие не менее грозное, нежели меч.
— А курфюрст Иоахим благоприятствует новым веяниям?
— Разумеется, — отвечал король. Она задумалась.
— Но как поддерживать чужих иноверцев, не сделав предерзостными своих?
— Да, это нелегко, — согласился король. — И как раз по этой причине политику следует доверить искушенным мужам.
Говоря это, он не глядел ей в глаза, поэтому она направилась к двери, но у порога остановилась, сказав ему напоследок:
— Не в первый раз я слышу эти слова. Bene, делайте как знаете. Дочь ваша, не моя. И герцог Альбрехт ваш родственник. Двуличный и опасный. Весьма опасный.
Королевна Ядвига уже знала о намерениях отца и, услышав от Анны о недовольстве королевы, залилась плачем.
— Столько слез… Пожалейте глаза, — утешала ее камеристка. — Ежели вашему высочеству супружество с Иоахимом желательно…
— Да, желательно, — подтвердила Ядвига. — Но мачеха… Она никогда не называла Бону мачехой, и Анна только вздохнула:
— Его королевское величество не всегда поступает так, как хочется королеве.
В это время вошла Марина.
— Совсем обезумела, — сказала она. — Все что ни попадя бросает на пол, мечется как угорелая…
— А что говорит? — спросила Ядвига.
— Гогенцоллерны, мол, хотят только одного: объединения всех земель прусских. А королевна для них приманка.
— Неправда! Не может того быть! Он писал, что я ему люба, — крикнула Ядвига.
— А что еще ему писать? — отважилась заметить Марина. — Что он у королевы на подозрении?
— Никогда не поверю этому! Он любит меня! Любит! Анна взглянула на Марину, но та отвернулась.
— Может быть, и любит, — согласилась она неуверенно. — Вот и не надо плакать. Не плачьте…
Натиск из Кракова оказался сильнее, чем предполагала Бона. Вслед за постоянными советниками короля в Вильну пожаловал сам гетман Тарновский. На аудиенции у монарха присутствовал маршал Вольский, и он рассказал королеве, в чем укоряют ее малопольские вельможи, недовольные тем, что она вместе с Августом вот уже более двух лет не покидает Литву.
— Всемилостивый государь! — жаловался Тарновский. — Когда сенаторы вопрошают о молодом короле, не ведаю, что и ответить! Известно нам, что обучился он королевской осанке, царственной поступи, всему торжественному церемониалу. Это верно! Но обучают его итальянцы да сочинители всякие. Понимаю, он сам принуждения не потерпит, ибо чувствует себя королем и господином. Но почему же он ездит повсюду с матерью, вечно окружен бабами? Когда я громил господаря валашского под Обертыном, молодой повелитель мог бы участвовать в походе. Однако рыцарские добродетели ему чужды, и, хотя получил он от вас, ваше величество, прекрасные золотые доспехи, предпочитает резвиться, будто дитя малое, или лошадей объезжает.
— Молод он еще, — защищал сына Сигизмунд. — Ему всего пятнадцать…
Однако Тарновский стоял на своем.
— Кривоустого посвятили в рыцари в двенадцать лет. Государь! Королева-мать дурно воспитывает будущего властелина.
— Пребывает он с нею и с ее советниками, дабы познать устройство и богатство Литовского княжества. Присматривается к закладке новых градов и весей, к строительству крепостей. Это также наука, — возражал король.
— Но только рядом с гетманом обретет он военное искусство! Рыцарский дух и отвагу! — уже горячился Тарновский.
— Не отрицаю. Однако сейчас не время спорить с королевой. Она и так озабочена.
— Никогда, видно, такое время не наступит, — буркнул гетман.
— Никогда? — воскликнул король. — В таком случае обещаю: юный король примет участие в ближайшем военном походе.
— Вы слышали, маршал? — обратился гетман к Вольскому. — В случае войны юный король будет со мною.
